Валерий Гусев - Паруса в огне
В такой тактике главное слово акустику принадлежит. Его тонкому слуху, мастерству. Он должен все звуки распознавать, как хороший дирижер каждый инструмент в своем оркестре. И улавливать не только тонкую игру, но и едва заметную фальшь. И выделять во всей гамме смертельно опасные ноты.
Вот таким мастером наш Акустик был, высоко своим делом овладел. И если Капитан в глубине погружения будто все вокруг видел, то Акустик — все, что наверху, слышал. Все звуки сортировал. По шуму винтов он не только отличал наши корабли от вражеских, он даже мог назвать тип судна, его курс и водоизмещение. Вот большой транспорт гулко винтами чухает, вот танкер упористо шуршит. А это торпедный катер комаром звенит, тральщик верещит, эсминец визжит в истерике «на полном вперед». А вот это плавно, затаенно крадется в глубине подлодка.
Однажды сидел я у него в рубке, мы в базе тогда стояли, у пирса. Дал он мне наушник — интересно ведь. Только ничего я сначала уловить своим тугим ухом не мог, а потом вдруг услышал: ритмичный такой звук — ровно шепотом. Аж похолодел — неужто, думаю, вражья лодка проникла. Акустик взял наушники, вариатор покрутил и улыбнулся:
— Рядом сторожевик стоит — волна ему борт ласкает.
А в другой раз — это уже в походе было — вдруг предостерегающе поднял палец: мол, полная тишина, слышу шумы. Головой покачал:
— Косатки над нами играют. Веселятся.
И нам веселее стало…
А вообще-то веселого мало было — война.
Что и говорить, что вспоминать — война была страшная, беспощадная. Одно слово — с фашистом война. Мы часто — и до войны, и на фронте, и после Победы — думали, понять хотели: что за гадость такая — фашизм, откуда он взялся? Из какого черного нутра вылез?
В общем-то, не нашего простого разумения вопрос. На него до сих пор даже большие умы толкового ответа не дали. Но вот нам в сорок втором наш Военком все просто объяснил.
Тогда ведь у нас, на подводном флоте, в начале войны, такой был порядок: в поход, как правило, выходили с нами командир дивизиона и военком. Ну, с комдивом все ясно — опытный подводник, командиру — дельный совет и решающая поддержка в трудную минуту. А военком — это ведь тоже поддержка нашего боевого духа, воинской дисциплины, морального облика. Как бы наша общая совесть, наш долг. Перед страной, перед народом.
Что касается боевого духа, тут нас учить было нечему. У каждого свой личный счет к немцу был. Мы в поход как на праздник шли, хотя и знали, что можем из него никогда не вернуться. Вот уж много лет после войны один журналист из газеты все меня пытал: «А скажите честно, ведь страшно было? Боялись?» И страшно было, и боялись. Больше всего боялись без победы в базу вернуться. Ну а что про дисциплину, тут и говорить нечего: без дисциплины лодка и два часа не проживет. Так что окурки в форточку не бросали, такая у нас приговорка была.
А вот про моральное лицо экипажа, тут у меня свое слово есть. Уже после войны — я тогда сильно военной историей увлекся — узнал, какой моральный климат на немецких подлодках был. Он плохой был, совершенно нам чуждый. Правда, и во время войны, на суше, мы с этим столкнулись, это когда я в морской пехоте воевал. Прорвали мы в тот раз ихнюю оборону, ворвались в блиндаж. Ничего не скажу — оборудован по высшему классу. Тройной накат, стенки свежим тесом обшиты, нары добротные, с матрасами и все такое прочее. А вот по стенам — похабщина такая разрисована, что нам аж стыдно стало. И вша всюду кишит, до тошноты. А из всей культуры — колода мятых карт, тоже похабель сплошная. А хвалятся про себя: «культурная нация». Мне мой дед уже после войны рассказывал (в нашем доме немцы стояли), какие они культурные. При женщинах и детях всякую нужду справляли. За столом — извините — воздух портили, кто громче, и ржали при этом. Девчонок малых насиловали, казнили по-всякому… Культурные! А мы для них — русские «швайны».
Нет, у нас на флоте не так было. А уж на лодке — тем более. Карт у нас не было вовсе. Но и не было ни одной подлодки без своей библиотеки, из хороших книг. Шахматы, шашки. Домино не держали. Домино — игра азартная, «козла» забивать надо с треском, а нам шуметь на глубине не приходилось. Наш одессит даже песню по случаю сочинил. «Козел — животное морское, но не подводное оно…» — дальше-то не помнится, но смешная песня получилась.
Байка такая была, если слышали: мол, танк — это братская могила на четверых, а про нас говорили: кильки в банке. Конечно, в лодке, особенно под водой, сумрачно на душе бывало. Давит сверху и с боков, черная глыбь под днищем холодом дышит. Тут самое время на хорошее отвлечься. Военком наш часто повторял: «Хочешь всегда человеком оставаться — читай!» И мы читали. Когда поврозь, каждый сам по себе, когда кто-нибудь вслух. Хорошая книга — большая сила, она человеку многое открывает, он вдаль начинает смотреть. И про себя серьезней понимать.
А если не читали, то свободные от вахты собирались вокруг Военкома. Ну, вокруг — не точно сказано. В лодке в кружок не больно-то соберешься, чуть ли не друг на дружке сидели. И взахлеб слушали.
Военком наш человек очень грамотный был, очень серьезный. И разговор возле него как то сам собой возникал. То он о положении на других фронтах расскажет, то об искусстве беседу заведет или о каком интересном великом человеке. А чаще всего об истории подводного флота. И столько мы нового об этом узнавали, что и на свою «Щучку» не то чтобы другими, а более зоркими глазами стали смотреть. С уважением к таланту, к мысли человеческой пытливой…
Ребята наши очень беседы эти любили. Мы ведь тогда все простые были. Специалисты по своему делу, конечно, классные, но общей культуры, богатства знаний не хватало — все ведь из простого народа, из рабочих и крестьян. И впитывали все новое с жадностью — как чистая ветошь солярку. Особенно Трявога наш, мужичок ярославский. Толковый, хваткий, с хитрецой, и на все новое — рот буквой «О» держал. Так ему все в новинку было.
И вот как то про фашизм разговор пошел. По одному приметному случаю.
Довелось нам как-то под водой, вслепую, с немецкой лодкой в «салочки» играть. Мы уже в базу шли, а тут Радист радиограмму принял: в нашем квадрате воздушная разведка обнаружила конвой — танкер и два сторожевика охранения. Ну, что такое танкер для фронта — объяснять не надо. Надо атаковать. А у нас всего две кормовые торпеды остались. Значит, будем на «пистолетный» выстрел подходить. Чтобы наверняка.
Штурман рассчитал время, проложил новый курс. Шли пока в позиционном положении. Набивали воздух в баллоны, подзаряжали аккумуляторы, проветривали отсеки. Немного штормило, лодку валяло с борта на борт — высокая рубка размашисто увеличивала крен. Волна заливала палубу, врывалась на мостик. Низко над нами суетливо бежали плотные облака. Но тем не менее сигнальщики поглядывали и на хмурое небо.
— Где-то здесь, — сказал Штурман.
— Будем ждать, — решил Командир. — К погружению.
Крейсируем самым малым, где-то на двадцати метрах. Жужжит гирокомпас, теряются в тиши негромкие слова команд. Нарастает напряжение. Вдруг Акустик докладывает:
— Слева — десять — шум. На нашей глубине.
— Тишина в отсеках!
Немецкая подлодка. Причем нас слышит, меняет курс, маневрирует. Кружит, как акула возле раненного кита, выбирая момент для безопасного нападения. Для удара без промаха.
Акустик плотно «держит» ее шумы, фиксируя все перемещения и докладывая о них Командиру по переговорному устройству.
— В бой не вступать! — решает Комдив.
Оно и правильно. У нас же конкретный приказ, боевое задание. Нам атаку конвоя никак срывать нельзя. Да и торпед у нас негусто.
Вот так и пошла эта подводная дуэль. То, что мы уклонялись от боя, убедило немцев, что мы израсходовали все торпеды и совершенно беззащитны.
Сейчас они обнаглеют и сделают залп. Напряжение в отсеках — хоть сварку подключай. И тишина мертвая. Чтобы ни один посторонний звук нашему Акустику не помешал. Сейчас все от него зависело. Все наши жизни, до одной.
— Атака! — сказал Акустик. — Торпеда справа — восемьдесят!
Капитан тут же дает команду:
— Правый двигатель — стоп! Право руля!
«Щучка» уклоняется и пропускает торпеду по левому борту. Впритирку прошла, мы даже слышим шум ее винтов.
Через некоторое время немец делает циркуляцию и снова заходит на атаку. И снова — точный доклад Акустика, изящный маневр Командира; снова вражеская торпеда проходит мимо.
В общем, игра со смертью.
— Хорошо слушать! — это Командир Акустику.
От шести торпед мы тогда уклонились в этих танцах. Главное здесь дело — борт не подставить, ведь попасть лодке в «фас» непросто и в условиях видимости, а под водой — почти нереально. Командир на это и рассчитывал. Словом, не получились у немца «салочки». А у нас получились. Расстрелял немец все торпеды впустую.
