Войо Терич - Семь бойцов
Милый юноша! Не такой уж смелый, как следовало бы, но если учесть, что попал он сюда прямо из Берлина, со студенческой скамьи, то вполне пристойный. Бруно дружил с Гофманом: ведь они оба собирались стать инженерами.
— Я думаю об окруженных коммунистах, — ответил Гофман.
— Пять тысяч партизан!
— Их больше нет.
— Разве?
— Вчера их всех перебили. Среди них — половина больных и раненых. Понимаешь?
— Это была хорошая охота, фельдфебель.
Гофман нахмурился. Он не любил подобных полицейских выражений. Нужно говорить о героизме. А охота ничего общего не имеет с ним. Это окружение более слабых, но опасных! И тут же довольно ухмыльнулся: в этих лесах нет больше никаких войск, кроме немецких!
Операция по окружению длилась четыре недели. Партизан атаковывали со всех сторон, но это, казалось, только прибавляло им силы: сдаваться они не собирались…
Гофман тогда еще не знал, что совсем недалеко от его роты по ущелью шагают семеро обезумевших от голода и усталости людей, от которых скоро будет зависеть его судьба.
И вот последняя страничка! Рота Гофмана расположилась в долине Волуйка, недалеко от студеной горной речки, приятный шум которой доносился между деревьями. Его солдаты в бою не участвовали. Кругом все затихло. Гофман был почти уверен, что теперь отсюда до самой Сардинии — все спокойно. По крайней мере, ему так хотелось верить.
На поляне, как два утеса, торчали большие палатки, за ними, под прикрытием густой листвы, виднелись палатки поменьше. У входа в офицерскую палатку валялась сумка с радиотелефонной аппаратурой. Внутри было жарко и накурено. У одной из стен Гофман увидел некое сооружение, похожее на стол. Бруно освободил место фельдфебелю.
— Что вы здесь делаете в такой день? — спросил Гофман.
Парень, сидевший возле палаточного оконца и опоясанный вперехлест ремнями, ответил:
— Собираемся сыграть в шахматы.
Гофман посмотрел на свои швейцарские часы. Они почему-то остановились.
— Сколько времени? — осведомился он.
— Что-нибудь около одиннадцати, — ответил один из сидевших.
Гофман взял плащ-палатку и, выйдя наружу, расстелил ее на земле. Следом за ним вышел Бруно.
— Не люблю, когда день начинается в лесу, — тихо сказал Бруно.
— А я люблю, — возразил Гофман, разглядывая вершины деревьев, — люблю утро в лесу. Вам это не напоминает утро в берлинском парке?
— Почему мы никуда не двигаемся, господин фельдфебель?
— Думаю, что завтра утром мы выступим.
Из ущелья доносилось дробное журчание воды, маня к себе прохладой, Гофман встал, и они вместе с Бруно направились к реке…
Больше страниц, исписанных почерком унтера, не было!
Остальное дописали мы, которых он собирался уничтожить всех до единого, как сорную траву.
И вот теперь, как ненужный хлам, по крутому склону закувыркалась его записная книжка, исписанная мелким почерком. Я махнул ей вслед рукой, словно подводя итог чему-то очень важному.
XIV
Мы сидим здесь всего два часа, а мне кажется, будто я испокон веку знаю эти громадные скалы. И хотя мы вырвались из кольца, опасность все равно подстерегает нас на каждом, шагу: местность кишит бандитами.
Минер впервые рассказывает о себе:
— Я много лет был возчиком вьюков. Еще до того как стали использовать грузовики, я перевозил через горы грузы для купцов. Тогда я и научился предсказывать погоду. Вот завтра, например, будет облачно.
— А как ты присоединился к Движению![6] — спросил Судейский.
— Я всегда держался левых взглядов, — ответил Минер. — Часто приходилось бывать в столице. Люди там политически более подкованы. С нами были какие-то молодые люди, студенты. Я всегда выступал против короля.
— А что ты делал до того, как вступил в Движение? Все время был возчиком? — поинтересовался я.
— Работал у одного предпринимателя из Сербии. Доставлял динамит и запалы и вместе с группой подрывников крошил скалы. Строили дорогу. Там я встретил одного техника. Он был в конфликте с властями. Неплохой человек! Однажды мне удалось укрыть его от жандармов. — Минер произнес это с гордостью. — Правда, он был не особенным революционером, но хотел сделать все, что мог. И всегда хорошо относился к людям.
Минер замолчал. Он сидел перед нами, огромный и хмурый, с серьезным лицом и печальными глазами. Щеки его впали, еще больше посеребрились виски. Сила Минера таяла на глазах. На лбу у него появилась глубокая морщина.
Я представил себе, как он орудует тяжелым молотом где-нибудь под огромной глыбой, как дрожит под его ударами стальной шкворень, вонзившийся в камень. Мне доводилось видеть, как рабочие разбивали скалы, прокладывая дорогу к алюминиевой фабрике.
Я вообразил себе и техника, этого «не особенного» революционера. Вот он убегает от вооруженных жандармов и Минер укрывает его. Конечно, это мог сделать и кто-нибудь другой из рабочих, так как все ненавидели жандармерию…
Мысленно я видел Минера и посреди длинного каравана лошадей, нагруженных белыми ящиками с чешским сахаром и джутовыми мешками с бразильским кофе…
Или еще одна страница его жизни. Минера допрашивают жандармы. Огромные ручищи с корявыми ладонями, похожими на дубовую кору, связаны цепью. Глаза мечут молнии. «Не бей Минера, Зеко! — грозит он капралу Зеке, мусульманину с седыми усами. — Это тебе головы может стоить!» А его товарищ, огромный детина с юга, сплюнул и спокойно, неторопливо выговаривает прямо в покрасневшее от злобы лицо жандарма: «Мы, подрывники, не прощаем».
Жандармы и в самом деле не били их, хотя не прекращали бесконечных ночных допросов. В конце концов, не имея против него улик, Минера отпустили.
Я живо представил, как он посмотрел поверх желтого деревянного барьера, окружавшего помост, где восседали судьи: «Можете ли вы, господа судьи, в чем-либо обвинить меня?..»
Слушая Минера, я видел, как с грохотом отваливались глыбы. Вот он пробирается к куче камней, чтоб спасти наполовину засыпанного товарища. И вдруг рушится скала, потому что никто не считал взрывы или не смог отличить эхо от самого взрыва. Отвалившийся камень раздавил Минеру лопатку. Пришлось оставить работу, хотя друзья и сохранили ему место.
Затем он подался на север и нанялся дорожным рабочим. Наблюдая за схваткой боксеров, решил попробовать и свои силы. После недолгой тренировки неловко вышел на ринг, неуклюже размахивая ручищами. Вот он, потный и задыхающийся, бычьим ударом сбивает противника с ног, и тот больше не может подняться. Минер отходит от него, прижимаясь к канатам ринга. И в то время, когда его противника отливали водой, Минера поздравляли и хлопали по могучим плечам. Смущенный, с застывшей улыбкой, пробирался он к выходу, дав себе слово никогда больше не заниматься боксом…
Да, такой человек не побежит, даже если от этого будет зависеть его жизнь. Я наблюдал за ним в пути. Он вел себя ровно со всеми, а когда сердился, лишь смуглая кожа сильнее натягивалась у него на лице. И тогда он походил на негра из «Хижины дяди Тома».
И вот так, сидя, опершись спиной на скалу, я увидел внутренним взором как бы всю трудную жизнь Минера. Помолчав немного, я спросил:
— Ты был тоже «не особенным» революционером?
— Как всякий бродяга… — вставил Йован.
— Бродяга? — с обидой произнесла Адела. Я впервые видел ее такой. — Конечно, — горячо продолжала она, — у его отца не было восьми волов и трехсот овец, как у твоего.
— Ты тоже не из бедняков? — спросил старик Судейского.
— Нет, если считать, что мне было что есть, пить и я не голодал. Мне не приходилось ездить «зайцем», скитаться по ярмаркам и рынкам в поисках работы. Об этом я знаю только по книгам, — чистосердечно признался Судейский. — Я не был ни сыном бедняка, ни отпрыском богача. Но сейчас я здесь и хотел быть здесь.
— Ты был бы судьей? — полюбопытствовал старик.
— Может быть, если б не это, я стал бы судьей и, вспоминая дни юности, говорил бы студентам: я тоже в свое время был горячая голова… А может быть, я никогда и не стал бы судьей, — задумчиво ответил Судейский.
— А почему техник был «не особенным» революционером? — спросила Адела.
— Я не встречал человека, который бы так боялся полиции и следствия. Но когда он попался к ним в руки, рассказывали, будто свой страх оставил за порогом, — продолжал Минер. — Однажды убили предпринимателя, по фамилии Бадер. Это была большая ошибка коммунистов. И сделал это техник, хотя редко можно было встретить человека, который бы осуждал индивидуальный терpop так, как он. И тем не менее это случилось. А дело все в том, что в июне кое-кто из наших собирался отправиться на французском корабле в Испанию. Но чтобы расплатиться, нужны были большие деньги. Какое-то решение у нас уже назревало. А наш техник решил по-своему этот вопрос. Он выследил Бадера и там, где горы сходятся над Лимом, прикончил его. Тот ехал верхом, и сумки у него были полны денег. Эти деньги техник хотел доставить руководителям Движения. Но его выдал один из богатых крестьян. Подкупить его нужно было…
