Ганс Кирст - Покушение
Мерц фон Квирнгейм слегка сощурил глаза — они утонули в сети мелких морщин. Казалось, его позабавили рассуждения капитана. Потом он вдруг вспомнил, что у него срочный разговор по телефону, быстро встал и вышел.
Графиня Ольденбург-Квентин озабоченно посмотрела ему вслед. Капитан же, не меняя позы, продолжал внимательно разглядывать пятна на скатерти, словно перед ним была разостлана карта генерального штаба, и лицо его постепенно омрачалось.
— Кажется, ваша идея глубоко запала в душу полковника, — сказала Элизабет. — Разве не достаточно того, что все уже и так осложнилось?
— Достаточно, если хоть немногие могут ориентироваться в этих джунглях. Для массы же дураков хватит и ярко выкрашенных фасадов, чтобы ориентироваться по ним. А сейчас доминирующий цвет — коричневый. Впрочем, подобного рода тактику маскировки нам давным-давно следовало бы применить.
Полковник вернулся к их столику и сообщил:
— Я только что говорил с генералом Ольбрихтом. Он согласен с вашим планом. Мы немедленно создаем новую службу, задача которой будет заключаться в том, чтобы наладить тесное сотрудничество со всякими партийными учреждениями. Начальником службы назначается обер-лейтенант Герберт, который будет непосредственно подчиняться генералу Ольбрихту, а вас, господин фон Бракведе, он назначает своим постоянным представителем при этой службе.
— Прекрасно! — явно обрадовавшись, воскликнул капитан. — Итак, теперь мы станем получать песок, который можно будет с успехом сыпать в глаза определенным лицам. И одним из его поставщиков будет мой дорогой братец — в этом смысле лучшего места для малыша не найти.
— Не следует переоценивать ситуацию, иначе мы рискуем впасть в заблуждение, — порекомендовал советник из министерства иностранных дел, — ведь не секрет, что полковник Штауффенберг поначалу был фанатичным национал-социалистом.
— Нет, он никогда не был им! — запальчиво вскричал Ойген Г. — Подобное утверждение граничит с клеветой! Что вы этим преследуете?
Советник укоризненно взглянул на излишне темпераментного профессора философии и спокойно, но не без упрека ответил:
— Я лишь старался выяснить все обстоятельства, чтобы, потом не возникло недопонимания. И если недавно у известной части нашего круга появились определенные сомнения в отношении господина Гёрделера, то в данных обстоятельствах необходимо выяснить, не сыграли ли в этом роль какие-либо закулисные мотивы.
— Ладно! — бросился в атаку доктор. — Сознаюсь, я тоже когда-то был юнгфольксфюрером[6].
Хозяин дома, граф фон Мольтке, высокий, стройный и элегантный мужчина, громко засмеялся. Его непосредственность помогла собеседникам отбросить возникшие было подозрения и мрачные мысли. Он не хотел, чтобы в его окружении создавались подобные ситуации. Граф поспешил привлечь внимание гостей к вину, которое ему удалось достать. Это было «Китцингер Майнлейте» выдержки 1933 года. Полдюжины мужчин в штатском отвлеклись от предмета спора и переключились на божественный напиток. И профессор не был среди них исключением.
Хозяину дома было только тридцать пять. Он принадлежал к влиятельным кругам движения Сопротивления, занимал центристскую позицию и выступал за компромисс. Лебер и Бек ценили его, Гёрделер доверял ему, и даже вожаки коммунистических групп отзывались о нем уважительно. Штауффенберг, Бракведе и профессор Ойген Г. были его друзьями.
— А известно ли вам, какие события произошли в Бамберге в тридцать третьем? — спросил вдруг советник.
Мольтке без труда разгадал, что таким образом он пытается укрепить позиции Гёрделера, а доктор незамедлительно парировал:
— Известно! Тогда некий лейтенант рейхсвера вместе с сопровождавшей его радостно возбужденной толпой торжественно продефилировал по улицам. Этим лейтенантом был Штауффенберг. Бракведе в то время занимал пост заместителя полицей-президента Берлина, Гёрделер же был имперским комиссаром по вопросам цен и составлял секретные докладные о своих поездках за границу.
— И так далее… — вмешался граф фон Мольтке и попытался изобразить, что подобная перепалка веселит его. — Поначалу и Бек был не против Гитлера. И профессор Попиц достаточно определенно высказался за новый государственный порядок, а профессор Хаусхофер подвел под его высказывания теоретическую базу. Однако сейчас они с нами. Далее, я полагаю, что их разногласия с режимом имеют под собой более веские основания, чем нам кажется. Мы были противниками нацистов с самого начала в силу своего происхождения, воспитания, политических позиций. Да и приверженность к религии сыграла в этом не последнюю роль. А им пришлось пережить внутреннюю борьбу, чтобы принять решение, ибо их прежние убеждения вступили в конфликт с их же собственной совестью.
— У Клауса фон Штауффенберга, — веско сказал Ойген Г., — есть три выражения, которые самым точным образом характеризуют то, что он думает, В тридцать девятом он сказал: «Этот идиот развязал войну», в сорок первом: «Уж очень много побед числится на его счету», а в сорок четвертом его комментарий свелся к одному-единственному слову: «Смерть!»
Обер-лейтенант по фамилии Герберт и по имени Герберт был глубоко убежден в том, что принадлежит к элите нации. Кроме того, Герберту казалось, что ласковое солнце удачи наконец ярко светит ему: его назначили начальником службы, он получил персональный кабинет, ему оказывал поддержку сам капитан фон Бракведе.
— Мы возлагаем на вас большие надежды, — заявил он Герберту, — и убеждены в том, что нам не придется разочароваться.
— Я приложу все свои силы, — заверил его обер-лейтенант. — Наконец-то я получил задание по душе!
— Давайте не будем себя переоценивать, — заметил фон Бракведе, судя по всему, пришедший в хорошее настроение, — но я заранее уверен, что вы с этим делом справитесь. С вашими взглядами вы, надо полагать, пойдете далеко. Я могу судить об этом, ибо у меня есть брат, который мыслит так же, как и вы. И не в последнюю очередь именно по этой причине я предложил вашу кандидатуру на тот прекрасный и перспективный пост, который вы заняли. Вот почему мне хотелось, чтобы вы преподали моему брату, лейтенанту Константину, наглядный урок, каким должен быть офицер, преданный фюреру.
— Ваше доверие — большая честь для меня, — торжественно заверил Герберт.
Разговор продолжался в том же духе еще некоторое время. Он, этот разговор, словно благоухающее облако, окутывал кабинет. Не торопясь, спокойно, можно сказать, даже элегантно, капитан преподнес преданному до мозга костей нации и фюреру обер-лейтенанту приятный сюрприз: наряду с партией и ее главными учреждениями следует оказывать исключительное внимание штурмбанфюреру Майеру.
— Ваше желание — приказ для меня! — с готовностью откликнулся Герберт.
— Штурмбанфюрер Майер, как вам известно, мой друг. И я хочу, чтобы с ним у вас установились доверительные отношения. В этом я заранее полностью полагаюсь на вас.
— Будет сделано! — торжественно заверил Герберт Герберт, словно приносил клятву.
— Разумеется, вы должны меня обо всем информировать — регулярно и как можно более подробно. Все остальное определится в дальнейшем. Итак, за дело!
— На генерала Остера мы, к сожалению, не можем рассчитывать, — сообщил Ольбрихт. — Он уже длительное время находится под наблюдением. Гестапо пытается помешать абверу.
— Все эти гестаповские акции вызвала одна-единственная записка, — сказал полковник фон Штауффенберг. — В ней было указано несколько имен, и нашли ее на столе у одного из сотрудников Остера. Когда помещение обыскивали, генерал хотел было потихоньку убрать записку, но гестаповцы его опередили. Вот он и попал под подозрение.
— Мы должны учитывать все, — заметил невозмутимо Хеннинг фон Тресков, — даже то обстоятельство, что английский кислотный взрыватель вдруг не сработает. Ведь подложил же я в свое время в самолет, на котором летел Гитлер, бомбу с таким запалом, но взрыва не получилось.
Беседа длилась несколько часов. Фон Тресков был неутомим, его собеседники — тоже. Они выдвигали один аргумент за другим, искали контраргументы, устраняли противоречия, формулировали новые предложения, при этом лишь фон Тресков имел необходимый опыт: он уже несколько раз пытался избавить Германию от Гитлера.
«Пресловутый закон о комиссарах» — расстрел военнопленных по малейшему подозрению в том, что они были политработниками, сделал практикой массовые убийства военнопленных вопреки международному праву. С тех пор гитлеровский режим санкционировал любое зверство, любое гнусное преступление.
Вот тогда-то Тресков призвал своих товарищей, оцепеневших от ужаса: «Помните об этом часе! Если нам не удастся перечеркнуть эти приказы другими действиями, честь Германии будет потеряна навсегда. Народы не простят нам содеянного и через сотни лет!»
