Игорь Фролов - Бортжурнал N 57-22-10

Друг за другом они ворвались в темный коридор санчасти. Не останавливаясь, солдат помчался к кабинету с криком:

— Накормили, суки! Чем вы меня накормили?

Дверь кабинета открылась, и на крик выглянула капитан медицинской службы.

— Что с вами, товарищ боец? — пролепетала она, увидев надвигающегося на нее рядового с выпученными глазами.

— Чо, чо! — прокричал он. — Обосрался, вот чо! Какие таблетки вы мне дали? Я простыл, у меня с утра температура была, я пришел к вам перед присягой! Что вы мне дали?! Куда я попал, что это за армия, где травят солдат?!

— Успокойтесь! Я дала вам тетрациклин и слабительное, чтобы сбить температуру и освободить кишечник.

— А-а! — завыл рядовой, развернулся и выбежал на улицу.

Поморщившись, лейтенант поспешил на воздух. На крыльце он столкнулся со своим помощником, лейтенантом Л.

— Что случилось-то? Что за шум? — спросил помощник.

— Что, что! — сказал лейтенант и засмеялся. — Новый защитник Родины обделался, вот что…

Однажды летом 1986 года борт № 22 был запланирован на ночные полеты. (Отвлекаясь от темы, должен заметить, что ночные полеты — чудесное зрелище, настоящая цветовая и звуковая феерия. Правда, если смотреть на них не с высоты прошедших лет, а из тех армейских буден, то участвовать в очередном чуде борттехнику Ф. не очень-то и хотелось. Но план есть план.) После утреннего построения борттехник Ф. поплелся готовить борт. Единственное, что грело душу, так это перспектива предполетного дневного отдыха. Борттехник даже ускорил шаг, прикидывая, что если поторопится, то успеет на штабной автобус, и доедет на нем до железнодорожного переезда. А оттуда до общежития рукой подать.

Борт № 22 стоял у самого края стоянки — дальше за колючей проволокой тянулся ряд законсервированных Ми-6 — их хозяева сейчас нарезали в афганском небе. Уже издалека борттехнику что-то не понравилось в профиле его машины. Подойдя ближе, он увидел, что носовой чехол накинут не на верхний люк кабины, как обычно, а натянут "по самые брови" — на двигатели. Борттехник вспомнил, что вчера вечером, торопясь на машину, поручил зачехлить вертолет механику Разбердыеву. Навредить при зачехловке невозможно в принципе, и, когда механик, спустившись почему-то не из верхнего люка, а снаружи, по ферме, доложил, что дело сделано, борттехник только кивнул. Тем более что в кабине стало темно, а это доказывало присутствие чехла на носовом остеклении.

Сейчас же, вздохнув ("мудак Разбердыев"), борттехник полез по борту наверх. Расчехлить из кабины не представлялось возможным — открыв верхний люк, вы бы оказались под сенью чехла, закрепленного где-то на двигателях. "Интересно, как он его там закрепил?" — карабкаясь, думал борттехник.

Оказалось, Разбердыев поступил гениально просто. Он затянул верхний край чехла на открытые двигатели, и закрыл капоты, надежно придавив ими чехол. Но когда борттехник, взобравшись на двигатели и стоя на коленях, потянул на себя рычаг замка, стягивавший два капота, ему ответило не привычное упругое сопротивление, а безвольное звяканье. Рычаг болтался, похоже, ничего не стягивая. Продольный замок, фиксирующий капоты посредством стержней, входящих в гнезда, тоже не работал. "Блядь!" — простонал борттехник, догадываясь.

— Разбердыев, твою мать! — крикнул он.

— Я тут, — сказали внизу.

— Ты вчера вот эту штуку ногой забивал?

— Забивал.

— Зачем?

— Он нэ закрывался, твердый был.

Борттехник сбросил чехол и попробовал стянуть капоты, надеясь на чудо. Но чуда не случилось — замок не работал. В полете не стянутые капоты могут отвалить в стороны при любом крене, их оторвет набегающим потоком и швырнет — ну куда еще может швырнуть эти ёбаные капоты? — конечно в несущий винт. И ничего не поделаешь — аэродинамика! Накрылись ночные полеты!

А, впрочем, что же тут плохого? — подумал борттехник, и лицо его прояснело от хитрого плана.

— Знаешь, что, мой милый Разбердыев, — сказал борттехник, — а зачехли-ка ты борт опять. Сегодня ночные полеты, я должен как следует отдохнуть.

Разбердыев зачехлил борт и был приятно удивлен, что на этот раз рычаг не пришлось забивать пяткой — он упал в свое гнездо, как боец в кровать.

Борттехник закрыл дверь, поставил печать и отправился на отдых. Он рассчитал, что, явившись на полеты, обнаружит неисправность, доложит о ней инженеру, борт снимут с полетов, но вот ремонтом он займется только завтра с утра. Если же доложить сейчас, перед ним поставят задачу ввести борт в эксплуатацию до вечера. Кстати, устройство замка было для борттехника тайной. Он предполагал, что там внутри лопнула какая-то пружина — типа дверной, — обеспечивающая тугую стяжку. "Вот завтра и заменим — делов-то!" — успокаивал он себя.

Первым, кого борттехник встретил, явившись на аэродром вечером, был инженер эскадрильи.

— Слушай, Ф., выручай! Заступай в дежурный экипаж — больше некому! С ночных снимаешься.

Это было настоящее везение. Дежурный экипаж предназначен для экстренных случаев, которые случались крайне редко (на недолгой памяти лейтенанта Ф. вообще ни одного не было, кроме пролета Горбачева на высоте 11000 метров, когда пришлось сидеть в первой готовности два часа). Опробовался, доложился, и целые сутки с перерывом на завтрак, обед и ужин валяйся на кровати, читай, спи, играй в шахматы — профилакторий! И, самое главное, можно не злить инженера докладом о сломанном замке. Спокойно переночевать в уютной комнате для дежурного экипажа, а завтра сходить в ТЭЧ, взять пружинку и тихо поставить. "Со стоянки на дежурную подрулим, ну или подлетим невысоко — всяко без кренов", — прикинул борттехник, и пошел расчехлять вертолет.

Все прошло гладко, как и рассчитал. Ночные полеты, наблюдаемые со стороны, были великолепны. Стоя на теплой рулежке возле своего борта, борттехник Ф. смотрел в черное небо, где рокотали винты, горели елочными гирляндами красные и зеленые АНО, чертили неоновые дуги концевые огни лопастей, вспыхивали посадочные фары — смотрел, подставляя ночному ветру лицо, и громко декламировал:

— Выхожу один я на дорогу, под луной кремнистый путь блестит, ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит…

И слезы счастья текли по его щекам.

Утро прошло спокойно. Небо затянуло, заморосил мелкий дождик. "Сегодня уж точно никуда не полетим", — сказал, глядя в окно, командир экипажа капитан Шашков. Борттехник лежал на кровати и читал "Буржуазную философию", за «потерю» которой уплатил пять рублей библиотеке. Временами он проваливался в сон, просыпался, пил чай, курил, снова читал. Надвигался обед…

Но вдруг в коридоре послышался топот, дверь открылась, и кто-то проорал:

— Дежурный экипаж, на вылет!

— Какого черта? — пробормотал Шашков, обуваясь. — Нижний край по земле стелется…

Борттехник Ф. рванул к борту первым, надеясь к приходу экипажа изобразить внезапную поломку. Но когда он подбежал к вертолету, его уже встречала команда солдат-ПДСников с парашютами во главе с начальником штаба, майором Вельмисовым (тоже любителем прыжков). Вся команда сучила ногами от нетерпения. Борттехник хотел вежливо осведомиться у товарища майора, — какие, мол (туды вашу мать), прыжки в такую погоду, — но начштаба опередил:

— Давай к запуску, Ан-2 в тайге сел на вынужденную, люди гибнут!

Борттехник оглянулся — экипаж уже бежал, прыгая через лужи. Команда спасателей лезла в грузовую кабину. Отступать было некуда, никого не хотелось огорчать, всех рвало на подвиг. "С нами бог!" — подумал борттехник и, отломив от мотка приличный кусок контровки, взвился к двигателям. Приоткрыв капоты, зацепил тройной петлей проволоки слева изнутри какой-то крючок, вывел концы наверх, придавил капоты, обмотал концы вокруг замкового рычага на правом капоте, перекрутил проволоку, и нырнул в кабину.

После запуска борттехник по внутренней связи попросил:

— Командир, ты уж больше пяти градусов не закладывай…

Шашков удивленно посмотрел на бледного лейтенанта:

— Имею право все пятнадцать… Ты чего такой белый? Вроде не пили вчера.

— Съел что-то, наверное. Постарайся аккуратно, а то… — Борттехник изобразил выброс обеда в кабину, для убедительности — ближе к правому колену командира.

Они взлетели. Нижний край был триста метров, пошли на двухстах над тайгой. Вестибулярный аппарат борттехника сообщал хозяину не то, что о градусах крена — даже о секундах. Сердце замирало, когда вертолет проваливался в воздушную яму — а небо над тайгой было прямо изрыто ими. Борттехник представлял, как инерция приподнимает капоты, набегающий поток врывается в щель, капоты распахиваются, отрываются, их швыряет в винт, — треск, провал, свист, удар, тьма… Он оглядывался в грузовую кабину и тоскливо думал, что с двухсот метров просто не успеет выпрыгнуть, пока толпа спасателей будет ломиться в дверь. Скорее бы этот самолет… А. может, сегодня день катастроф, и им суждено лечь где-то рядом… Потом комиссия по расследованию запишет, что капоты двигателей были связаны миллиметровой контровкой — и, несмотря на трагедию, члены комиссии не удержатся от смеха — он бы еще ниткой связал, — обязательно скажет кто-то.