Виктор Муратов - Перевал
Коротышка Ганс вообще не любил высоких. Смешно, но ему это чувство было знакомо с детства. Ему казалось, что высокие отобрали его собственный рост.
Интересно, каким сейчас стал Клаус? Давно они не встречались, пожалуй с самого начала войны. Брат писал, что видел в Берлине доктора Берка. И от него узнал, будто Клаус собирается на Кавказ, в штаб Хофера. Любопытно, на какую он метит должность? А генерал молчит. Хитрецы, ловко делишки свои обстряпывают.
Беспокоиться, правда, Гансу нечего. Если Клаус едет на его место — пусть едет. Меньше батальона генерал Гансу не даст: не захочет с отцом ссориться, побоится потерять свои акции в «нефтяном» обществе. А если придется служить вместе, что ж, вероятно, они смогут поладить. Теперь-то, на фронте, Клаус будет более покладистым. Здесь на него не смогут влиять такие, как Герман, кухаркин сын. Да и где теперь Герман со своими марксистскими идеями? Наверное, уже и кости сгнили. А жаль, увидел бы, чья правда сильнее. Клаус увидит. Увидит и поймет, что все те бредни, все разглагольствования Германа и его друзей-тельмановцев оказались мыльным пузырем. Побеждает национал-социализм.
Еще задолго до войны Ганс точно знал, что Герман снабжал Клауса марксистскими книжками. А Клаус — наивный теленок — однажды показал Гансу письма Рихарда Шерингера, бывшего офицера рейхсвера, который переметнулся к коммунистам. Этот перерожденец потом угодил за решетку, в Голлонов. Скоро сел в тюрьму и Герман. Мог бы и Клаус составить ему компанию после таких откровений. Пусть благодарит Ганса, все же их тогда еще связывала дружба. Теперь смешно вспомнить, как в тридцать восьмом, когда были вместе на Кавказе, Клаус заигрывал с русскими, все общий язык искал, философствовал.
«Вот мы и нашли с ними общий язык, язык доблестного немецкого оружия, и этот язык гораздо понятнее, чем философская муть».
— Прекратите светить сигаретой! — Вывел Ганса из раздумий сердитый голос Хофера. — Я вам приказал отдыхать.
— Слушаюсь, господин генерал. — Ганс придавил каблуком окурок и торопливо спустился в блиндаж.
Фриц Мюллер не спал. Примостившись в углу землянки, он при свете тусклой лампочки что-то писал. Увидев вошедшего капитана, выпрямился.
— Сиди, сиди, — равнодушно сказал Ганс и, сняв сапоги, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Пружины тонко скрипнули. Приятная истома разлилась по телу. И как это умудряется Мюллер таскать за собой мебель, в любой обстановке создавать генералу Хоферу комфорт?
Глянув на часы, Ганс подумал, что, возможно, удастся поспать часок. Но сон не шел. Ганс достал сигарету, чиркнул зажигалкой.
Фриц Мюллер продолжал в углу скрипеть пером. Чего он там строчит? Наверное, душу изливает своей Эльзе. Небось подвиги свои боевые расписывает. Сам Ганс за все время, что был на восточном фронте, лишь одно письмо отцу написал — просил похлопотать о переводе в полк. Вместо ответа отец прислал к генералу Хоферу брата. О чем говорил с генералом Рудольф, Ганс не знает, но после отъезда Рудольфа генерал Хофер еще больше стал опекать Ганса. С одной стороны, это претило — все же Ганс боевой офицер; с другой — щекотало самолюбие: как-никак сам командир дивизии о нем печется. С тех пор Ганс писем отцу не писал. О чем писать? Чем хвастаться? Вот скоро начнутся бои в горах. Там Хоферу не обойтись без альпинистов. На Кавказе Ганс покажет себя. Ведь не зря же он в тридцать восьмом году лазал по этим тропам и перевалам. А может быть, и Клаус не случайно едет в дивизию Хофера? Да, Клаус знает Кавказ гораздо лучше Ганса. Здесь уж Клауса лавры не минуют. Выходит, не зря доктор Берк хлопочет за своего сынка.
Ганс прикурил потухшую сигарету, покосился в сторону Мюллера.
— Фрау Эльзе строчишь? — насмешливо спросил Ганс.
— Ей. Привык как-то перед каждым боем письмецо. Мало ли что…
— Тебе-то чего бояться? В атаку не пойдешь.
— Да, так, все равно письмо получить радость ей. Ведь трудно одной с тремя.
— Заныл!
— Заноешь, господин капитан, — вздохнул Мюллер, складывая вчетверо листок. — Прежде триста пятьдесят граммов хлеба в день получала, а с марта стали давать двести восемьдесят пять. А какой хлеб? Химию всякую добавляют… Да и башмаки на деревянной подошве. И те по специальным талонам. А что дальше будет…
Ганс рывком поднялся с постели, широко открытыми глазами уставился на обер-ефрейтора, закричал:
— Что будет? Трудно будет! Хорошо будет потом, когда все, слышишь, все будет принадлежать Германии! Размазня! Какой ты немец, если скулишь? Разве ты не знаком с приказом верховного командования вермахта? После войны ты станешь владельцем поместья! После войны каждый немец получит компенсацию за те лишения, которые он перенес в военное время. Это должен понимать каждый ариец.
— Да уж понимаем, — устало проговорил Мюллер, облизывая языком край конверта. Оп исподлобья поглядывал на капитана. Уловив напряженную подозрительность в его глазах, Мюллер взял со стола газету, стал читать, словно призывая кого-то в свидетели и этим снимая с себя вину: — Вот в «Кельнише цайтунг» пишут: «Глубочайшие изменения в военной обстановке требуют от нас определенных жертв. Впереди еще большие трудности».
— Именно так! — снова откидываясь на подушку, уже спокойнее сказал Ганс. — Каждый немец должен теперь чем-то жертвовать ради величия Германии.
Мюллер промолчал. Включил утюг, застелил стол одеялом, разостлал на нем генеральские галифе.
Разговаривать Мюллеру не хотелось: черт его знает, этого Штауфендорфа, всех в чем-то подозревает… Этак можно и в гестапо угодить за свой язык. И все же обер-ефрейтора мучила одна смутная мысль с самого начала войны. Особенно на русском фронте она не давала ему покоя. Он ни с кем не делился ею. И вот теперь, перед штурмом Ростова, эта мысль обострилась до такой степени, что он решился поделиться даже с капитаном Штауфендорфом.
Мюллер послюнявил палец, стукнул им по утюгу и, покосившись на задремавшего Ганса, спросил:
— Разрешите один вопрос, господин капитан?
— Что тебе? — неожиданно бодро ответил Ганс. Он не дремал и, видимо, ждал продолжения разговора.
— Вы уж простите меня.
— Ну чего? Говори.
— Вот не возьму в толк. Вторую войну воюю, а понять не могу. Зачем?
— Что зачем? Воюешь зачем?
— Да фюрер и доктор Геббельс вроде бы ясно объясняют задачи. А как-то странно получается. Вот в сорок первом крошили Ростов. И сейчас наша артиллерия, самолеты вдребезги разносят город.
— Так, так, — снова приподнялся Ганс.
— Я в двадцать девятом Ростсельмаш строил. Комбайновый завод у них в Ростове самый крупный в Европе. Нас, германских специалистов, было много в двадцать девятом, Я печи клал в чугунолитейном цехе. И вот получается, что я теперь разрушаю этот завод.
В душе Ганс был согласен с Мюллером. В чем-то был прав этот каменщик из Вюнсдорфа. Зря разрушают заводы, фабрики, дома. Все это могло бы принадлежать Германии. Надо убивать людей, да и то не всех. Надо оставлять рабов. Большевики умеют работать, а заводы бы пригодились.
Ганса удивили размышления денщика. Неужели Фриц Мюллер сам дошел до такой мысли? Уж не надеется ли этот каменщик после войны в виде компенсации завладеть заводом? Наивный старик. Конечно, после победы у Германии будет очень много заводов, фабрик, и немцы должны ими управлять. Но какие немцы? Неужели такие, как этот Фриц Мюллер? Там, в вермахте, наверное, поторопились с обещаниями. Да кто их разберет, этих политиков. Возможно, они и правы, не скупясь на посулы во время войны. Но если разобраться… Вот ведь даже и Бальдур фон Ширах, «вождь молодежи» германского рейха, тогда на митинге в Лейпциге (Ганс хорошо запомнил его слова) заявил:
«Ни один народ на земле не вобрал в себя так много различных духовных особенностей, как немецкий. Каждый немец рождается обладателем несметных культурных богатств. Он должен одержать победу и одержит ее над всем миром… Кто в этом мире не любит нас, пусть боится нас».
Тогда эти слова югендфюрера Шираха звучали в ушах Ганса как гимн, как звуки фанфар. А вот сейчас, глядя на Фрица Мюллера, он усомнился в правоте своего кумира. Неужели вот этот старикашка, пусть в его жилах и течет арийская кровь, ровня ему, Гансу фон Штауфендорфу? Что может быть общего у него, дворянина, с этим каменщиком? Все годы политиканы кричат об арийцах как о высшей расе. И этот Фриц Мюллер — высшая раса? «Каждый немец рождается обладателем несметных культурных богатств». Какими культурными богатствами обладает Мюллер? Что он вообще смыслит в немецкой культуре? Чем он интересовался до войны, кроме своей Эльзы и кирпичей на стройках Вюнсдорфа? Нет, уважаемые политики, арийская кровь — это еще не все. «Он должен одержать победу и одержит ее над всем миром…» Это другое дело. Для победы нужны Мюллеры. И пусть пока тешатся обещаниями вермахта, пока не наступит победа, а там… Там каждого надо будет ставить на свое место.
