Владимир Петров - Единая параллель
Пришлось Корытину покупать в буфете бутылку дорогого коньяку и идти вечером на мировую к начальнику строительства.
Городок ИТР располагался в километре от Черемши, вверх по Шульбе, в живописном логу, поросшем старым пихтачом. Дом. Шилова — один из восьми коттеджей, стоял у самого въезда в городок, слева под скалой, и от других отличался двухэтажным своим видом, да еще, пожалуй, крышей — она была застлана не шифером, а листвяжной щепой, сохранившей янтарную древесную свежесть.
За штакетником бесновался здоровенный кобель — помесь немецкой овчарки с местной лайкой, — сочетавший в себе все истинно собачьи лютости. Кобель метался по проволоке, привязанной вдоль забора, проволока визжала, вжикала, будто там, за кустами раскидистой рябины, точили на ремне огромную бритву. «Не то что мой Брелок, — с уважением подумал Корытин. — Ластится к каждому кержаку, облизывает бутыла — деготь, дурак, любит. Ну так мой зато первостатейный охотник».
Когда наконец кобеля уняли (дородная экономка пинками загнала его в собачью будку), Корытин толкнул калитку и увидел на крыльце хозяина: скрестив на груди руки, Шилов с вежливым интересом наблюдал за неожиданным гостем. В углу рта попыхивала дорогая папироса, таинственно блестели в сумерках золотые запонки на манжетах. С крыльца он не спустился, молча смотрел, пока Корытин шел по дорожке, усыпанной речной галькой, — только перебросил во рту папиросу. На приветствие не ответил, а сказал с некоторой странной многозначительностью:
— Стало быть, сам пришел. Это даже лучше…
«Видать, здорово обиделся за этого треклятого козла, — смекнул Корытин. — Никакая она ему не экономка, а, скорее всего, сожительница: стал бы он за простую домработницу обострять отношения. Как же…»
Уже в просторной прихожей Корытин с волнением ощутил запах достатка и изощренного уюта — аромат добропорядочной, обеспеченной квартиры, жадно потянул носом, зажмурился, на мгновение вспомнив былое: когда-то и его по вечерам встречал такой же устойчивый запах крепкого семейного очага. Запах надушенных меховых воротников, добротной кожи и сладковатый угар изысканной кухни…
Экономка без лишних слов, сопя бросила ему домашние суконные тапочки, а Шилов молча повел по коридору. Миновали одну дверь, вторую, прошли через обширную гостиную («Эка они тут устроились! Прямо хоромы. На двоих-то!») и оттуда вошли в квадратный кабинет.
— Ну что ж, располагайтесь, — сказал Шилов, усаживаясь на диван. — Гостем будете, Елисей Исаевич.
Корытин неожиданно вздрогнул от этих слов, приподнялся, потом снова сел на диван. Натуженно прокашлялся, поправил:
— Евсей Исаевич…
— Разве? — Шилов усмехнулся, протянул руку, включил настенное бра. — Ну как вам будет угодно.
Минуту длилось молчание. Корытин чувствовал, как пристально и с непонятной ухмылкой начальник строительства разглядывает его — острым, цепким, режущим взглядом, словно раздевает до наготы, обшелушивает, как спелую луковицу. Он переживал явное смятение, внутреннюю растерянность под этим взглядом — такое с ним давненько не случалось…
— Я, стало быть, с мировой, Викентий Федорович… — Корытин выставил на стол нагретую в кармане бутылку. — Вот с коньячком прибыл. По поводу разбойного поведения нашего козла. Предлагаю выпить и забыть с миром.
— Какого еще козла? Что вы несете? — раздраженно спросил Шилов.
— Ну нашего, с конного двора. Он сегодня поутру сбил с ног уважаемую Леокардию Леопольдовну. Вы разве не знаете?
— Первый раз слышу.
— Ну как же! Это целое происшествие.
Подробно и с возможным юмором Корытин стал пересказывать уличный инцидент. Шилов слушал рассеянно, поочередно оттягивая пальцами красные подтяжки, щелкая ими по животу, а к концу рассказа все-таки расхохотался. Переспросил:
— Прямо под зад? Хотел бы я это видеть! Толстая, жадная дура. Вечно с ней происходят неприятности… Так вы, значит, за этим и пришли?
— А как же, Викентий Федорович! С извинениями.
Шилов расхохотался еще громче. Поиграл-пострелял подтяжками.
— Вот теперь я узнаю вас, Елисей Исаевич. Именно таким мне вас и рекомендовали.
Корытин обеспокоенно вскочил, оглядываясь, поерошил бороду. Лицо его выражало крайнюю нерешительность: он не знал — возмущаться ему или остерегаться? Он боялся этого человека с пристально-стеклянным взглядом, с его дурацкими щелкающими подтяжками. Кто он и на что намекает?
— Повторяю еще раз — Евсей Исаевич. Вы меня путаете с кем-то. И вообще, кто это и каким именно образом мог меня рекомендовать?
— Рекомендовали трусливым. Ваши друзья, — спокойно сказал Шилов.
Завкон насупился, в раздумье пожевал губами, потом взял со стола бутылку и направился к двери.
— В таком случае я ухожу. Ваши намеки не имеют ко мне никакого отношения. До свидания!
Быстрым прыжком Шилов перехватил его у порога, сказал тихим голосом:
— Вернитесь на место, Коровин! Да, да, Елисей Коровин, а не Евсей Корытин! Не делайте глупый вид и обойдемся без истерик. Я вам друг и знаю о вас все. Садитесь и давайте сюда коньяк. Будем пить и будем беседовать по душам. Прошу!
Они вернулись на диван, сели рядом, как сидели раньше, и долго молчали, тяжело и трудно дыша, словно после долгого бега. Затем завкон осмысленным взглядом оглядел гладкоструганые бревенчатые стены, плотно занавешенное окно, письменный стол, на котором не было ничего лишнего: оглядел оценивающе, не спеша, как человек, попавший в западню и убеждающийся в ее прочности. Погладил стоящую рядом у стены громоздкую полированную радиолу, на стеклянной панели которой были четко выписаны рабочие, волны европейских столиц.
— Намучились с ней мои возчики, — вздохнул Корытин. — Везли с максимальной осторожностью. Я лично контролировал. Ну как она, работает? Все оказалось в исправности?
— Кое-что перетрясли, — пожал плечами инженер, достал из коробки новую папиросу, закурил. — Я сам подремонтировал.
Завкон поморщился, отгоняя от лица назойливый табачный дым.
— Вы бы хоть курили поменьше, Викентий Федорович! Ей-богу, терпеть не могу табачище. Прямо с души воротит!
— Уважая, уважить не могу, как говорил один мой приятель, — сухо усмехнулся Шилов, опять стеклянно блеснув глазами. — К сожалению, вам придется терпеть. Тем более что хозяин здесь я.
— Хозяин положения? — прищурился Корытин.
— Если хотите, и так. — Шилов прошел к столу, достал из тумбы хрустальные рюмки, налил коньяку. — Ну что ж, давайте выпьем наконец. За ваш визит и за ваше извинение, которое я охотно принимаю. А также за нашего дерзкого козла, за его здоровье.
Выпили по-разному: Шилов по-русски, единым залпом, опрокинул коньяк в рот. Корытин смаковал половинки, облизывая губы и пришептывая от удовольствия. В глазах у него появился обычный упрямый блеск, эдакий настырный цыганский чертенок.
— Вы напрасно изволите торжествовать, Викентий Федорович. — Корытин двумя руками, по-кержацки, степенно оправил пышную бороду. — То, что вы знаете истинную мою фамилию, ровно ничего не значит. Я не так прост, как вам кажется. Меня за хвост не ухватишь, а тем более не прижмешь. Я воробей стреляный.
— Да уж куда нам! — хохотнул Шилов, разрезая на дольки старый сморщенный лимон. — Состязаться с бывшим военным следователем не могу — это бесперспективно. Вы ведь были следователем при Особом отделе симбирского Временного правительства в Омске и имели звание ротмистра? Не так ли?
— Допустим. — Корытин судорожно глотнул. — Что же дальше?
— А дальше служба в полку «черных гусар» у атамана Анненкова. Там вас именовали «брат есаул», как командира карательной сотни. Надеюсь, вы помните деревню Верниберезовку, которая была сожжена дотла, а жители расстреляны вплоть до грудного ребенка?
Корытин взял бутылку, разлил по полной и, не чокаясь, выпил свою рюмку одним глотком, как это сделал недавно Шилов. Долго сосал лимон, морщился.
— Дела давно минувших дней… К чему вы это?
— А к тому, что с этого дня вы пристегнуты ко мне, прочным ремешком к моей правой руке. Точнее сказать, пристегнуты стальным наручником. Помните, были в жандармерии такие двойные наручники, для двух человек, чтобы рука к руке? Как следователь, вы имели их в обиходе.
— Провокация? — Корытин вскочил с дивана, пошагал по комнате, приоткрыл-проверил дверь. — Как вас понимать, товарищ начальник строительства?
— Так и понимать — в прямом смысле. Садитесь и слушайте. Запомните несколько неуклонных заповедей. Первое — ни одного шага без моего ведома, без моего приказа. Второе — полная лояльность к властям, что, впрочем, вы и делаете. И третье — прекратить дурацкую самодеятельность, эти блошиные укусы, которые только возбуждают подозрительность и не дают ощутимых результатов.
