Альфред Андерш - Винтерспельт
Никогда еще Хайншток не встречал более пугливого существа. То, чего боялись Шефольд и Кэте, было всего лишь попытками птицы удрать. Сначала Хайншток пребывал в полной растерянности, потому что сыч помышлял только об одном: бежать. И так как птица не находила в хижине никаких укромных уголков, Хайншток боялся, что в результате все новых и новых попыток к бегству она себя изувечит. Два дня назад ему пришла в голову мысль построить для нее убежище.
Хайншток довел огонь в маленькой железной печке, обогревавшей хижину, до яркого пламени, подбросил еще два полена, положил на место конфорки и предоставил печку в распоряжение Шефольда, чтобы тот приготовил кофе. Не успев набить трубку, он отложил ее в сторону и, стараясь подчеркнуто точным обращением придать своим словам особую суровость, сказал:
— Господин доктор Шефольд, я решительно и категорически советую вам немедленно вернуться в Хеммерес и сидеть там до тех пор, пока все не кончится. Еще лучше было бы, если бы вы скрылись в Бельгию.
Только после этого он раскурил трубку. Он смотрел, с какой легкостью грузный Шефольд орудует эмалированным чайником и фаянсовым кофейником. Во время третьего посещения Хайнштока Шефольд взял приготовление кофе в свои руки.
— Странно, господин Хайншток, — сказал он тогда, — хоть вы и родом из тех мест, что входили в старую австро-венгерскую монархию, вы понятия не имеете, как варить кофе.
Хайнштоку пришлось признать, что так, как Шефольд, кофе не умеет варить никто — ни он сам, ни кто-либо другой из тех, у кого ему доводилось пить крфе до сих пор. Всякий раз, наслаждаясь им, он жалел, что Кэте не может испытать этого удовольствия. Правда, совсем недавно она сказала ему:
— Мне досадно, что у тебя всегда есть настоящий кофе. Я ненавижу себя за то, что не могу отказаться, когда ты предлагаешь выпить чашку.
Вероятно, даже высокое качество шефольдовского кофе не избавило бы ее от угрызений совести. Но Хайншток сумел сделать так, чтобы она никогда не встречалась с Шефольдом. На тот случай, если Шефольда арестуют, будут допрашивать, пытать, очень важно, чтобы он знал как можно меньше людей, как можно меньше имен. Уже и то, что он, Хайншток, рассказал Кэте про Шефольда, было, в сущности, недопустимо: он нарушил правила подпольной работы. Ибо и для Кэте еще не все было позади, дом Телена в Винтерспельте давал ей лишь относительную безопасность.
Глаза Шефольд а с холодной деловитостью следили за происходящим на плите — голубые глаза на красном лице, где четким прямоугольником выделялись английские усики, серое поле между верхней губой и носом. Хайншток полагал, что ростом он метр девяносто, а весит килограммов сто; просто он казался тяжелым, массивным, хотя живота у него не было, и вопреки его грузности руки двигались легко, словно играя предметами. Собственно, даже не вопреки, потому что между тяжестью его тела и легкостью движений не существовало противоречия. В его движениях было что-то плавное.
Проделав несколько сложных операций — ополоснув кофейник, он прогрел его, потом налил воды, — Шефольд повернулся к Хайнштоку.
— Но почему же? — спросил он. — Если верно то, что вы сказали, а именно что днем ни один служивый не показывается на дорогах, значит, я могу совершать свои прогулки гораздо спокойнее, чем до сих пор.
— Сейчас здесь стало опасно, — сказал Хайншток. — Раньше было больше расхлябанности. Теперь здесь стало опасно.
— Я догадываюсь, что вы имеете в виду, — сказал Шефольд. — Эта новая часть никак не проявляет себя, и потому она опаснее, чем прежняя. — Он помолчал. — Конечно, это бывает, — продолжал он, — бывают художники, которые буквально прячут какую-нибудь краску на картине, чтобы она производила более сильный эффект.
— С живописью это вообще не имеет ничего общего, — сказал Хайншток.
«Как глупо, — подумал он, — что я позволил себе прийти в такое раздражение». Насколько он знал Шефольда, теперь последует лекция, которая продлится минут пятнадцать и будет содержать точное доказательство того, что это имеет много общего с живописью. Он немало удивился и почувствовал облегчение, когда Шефольд продолжил разговор по существу.
— В прифронтовые деревни я все равно не захожу и никогда не заходил, — сказал он. — Я хожу в Айгельшайд, Хабшайд, Хольних.
Это правда: Шефольд избегал главной Полосы обороны. Следуя советам Хайнштока, он использовал лесистую долину ручья восточнее Хеммереса и таким образом обходил немецкие рубежи. Хайншток нехотя дал ему такой совет; только поняв, что этого человека невозможно удержать от прогулок по немецкой территории, он показал ему по карте путь через лес, на опушках которого размещались оборонительные позиции. Лишь иногда его прочесывали разведгруппы, но, вероятно, лишь до того места, где кончались красные ели и начинался ольшаник. Всякий раз, когда появлялся Шефольд, Хайншток первым делом смотрел, не намокли ли его брюки от влажной почвы ольшаника, но они всегда были сухими: человек легкомысленный, Бруно Шефольд выбирал сушь соснового леса, вместо надежной, хоть и влажной, чащи в долине. Так он доходил до дороги, ведущей в Бляйальф, наносил визит Хайнштоку, потом оказывался в Айгельшайде, или Хабшайде, или еще дальше в тылу.
— Меня очень беспокоит Шефольд, — сказал как-то Хайншток Кэте; это было, когда Динклаге еще не появлялся на горизонте, а в Винтерспельте и окрестностях царила 18-я мотодивизия, это воплощение расхлябанности. — Пока все здесь было неустойчиво, он мог разгуливать сколько душе угодно. Но теперь, когда фронт установился, его поведение просто безумно. И ведь он даже не шпион союзников. Для этого он слишком приметен и к тому же слишком безобиден. Он расхаживает просто так.
— Должно быть, он очень странный человек, — заметила Кэте. — Ведь ему уже удалось уйти отсюда. По-настоящему уйти. — Она помолчала. — Он был далеко на Западе, — добавила она.
— Ну, Бельгия не так уж далеко отсюда, — сказал Хайншток. — Она совсем рядом.
— Для меня она очень далеко, — сказала Кэте. — И уж меня ни за что на свете не удалось бы затащить обратно, если бы я только сумела забраться так далеко.
— Айгельшайд — менее чем в трех километрах от переднего края, — сказал Хайншток, — и вы даже не представляете себе, насколько любое изменение линии фронта ощущается в тылу.
— Но тамошние жители меня знают, — сказал Шефольд. — Почему они должны относиться ко мне иначе, чем раньше?
Хайншток повертел в руке чашку — кофе был отличный, как всегда, но внушить Шефольду представление об опасности, которая отныне невидимой сетью будет стягиваться вокруг него, казалось совершенно безнадежным.
В один прекрасный летний день Шефольд вот просто так вошел к нему, представился и сразу же рассказал свою биографию - в этом был он весь.
Хайншток тогда посмотрел на него и спросил:
— Что, собственно, побудило вас рассказать мне все это?
— Люди, — сказал Шефольд. — Я слышал, как говорят о вас люди. Кстати, говорят совсем неплохо. О вас говорят-ну, как бы это объяснить? — как о запасной карте, которую игрок приберегает на всякий пожарный случай.
Хайншток рассмеялся, и доверие между ними было установлено. Никогда прежде люди не были с ним так откровенно щедры, и щедрость людская, лившаяся если не потоком, то по капельке, оседала у него в виде кульков с настоящим кофе, пакетиков с маслом, пачек табака и бутылок вина, этих запасных карт, которые в недалеком будущем, когда понадобится свидетельство Хайнштока, могут дать прикуп, за что Кэте, зная, что он все это принимал, считала его взяточником.
Конечно, у Хайнштока имелись и другие способы убедиться, что Шефольд не шпион. Кстати, слово «безобидный» не отражало самой сущности поведения Шефольда. Он был беззаботен, легкомыслен, быть может, наивен в своей широте и в той небрежности, с какой ходил по деревням, общался с людьми в трактирах, вел разговоры, полагался на документы, которые носил при себе и которые Хайншток считал ничего не стоящими в случае серьезной опасности, — но никак не безобиден. Хайншток не мог найти слово, которое точно охарактеризовало бы манеру поведения Шефольда.
Он проводил его до дороги, посмотрел ему вслед, а тот, перебросив через правое плечо плащ, который всегда носил с собой, пошел в направлении Айгелынайда. Предостережения Хайнштока явно на него не подействовали; по его грузной и в то же время плавной походке видно было, что он наслаждается хорошей погодой, безлюдной дорогой и тем, что война куда-то исчезла.
Если его арестуют, главное для Хайнштока — вовремя узнать об этом, чтобы скрыться, прежде чем Шефольд начнет давать показания. Хайншток рассчитал, что в запасе у него в таком случае останется три дня, потому что сразу после ареста, пока Шефольд будет сидеть в каком-нибудь полицейском карцере округа Прюм, его пытать не станут.' Пытать его начнут только после перевода в кёльнское гестапо.
