Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных
Капитан съехал-скатился прямо на лед и, пригибаясь, перепрыгивая через наледи и островки смерзшегося камыша, устремился к середине реки, откуда уже можно было простреливать гребень довольно высокого в этих местах берега.
— Сябрух, ты? — признал он младшего сержанта по мешковатой его фигуре. Тот полз наискосок, пересекая ему путь и держа курс строго на косу.
— Дык, а хто ж, година лихая!
— Ранен, что ли? — на ходу спросил Беркут, пробегая еще метров десять и тоже сворачивая к косе. Сейчас он очень опасался, что на том берегу тоже могут показаться немцы. Во всяком случае, они уже давно всполошились.
— Да не ранен я, но ведь стреляют же!
— Ну и черт с ними, пусть стреляют, — в тон ему ответил капитан, удивляясь наивности аргумента младшего сержанта. — Где Исмаилов?
— Дык, где-то там, — неопределенно молвил Сябрух, указывая автоматом в ночную темноту.
— Где «там»?
— Где и лейтенант его.
— Здесь я! — послышался голос Кремнева, когда Беркут уже развернулся, прощупывая глазами и стволом пулемета береговую линию. — Тащил-тащил, да только мертвый он…
— Исмаилов, что ли? — уточнил Андрей, как только лейтенант упал в нескольких метрах от него и подбежавшего Сябруха.
— Немец. Думал: будет жить. Вроде бы хрипел.
— Так ты что, тащил его в лазарет? — иронично поинтересовался Беркут.
— Привычка разведчика: вдруг разговорится! Сообщили бы нашим.
— Нечего уже сообщать, и так все ясно.
Капитан чуть приподнялся. На берегу, на фоне едва пробивавшегося сияния месяца, четко вырисовывалась жидковатая цепь немцев. Не видя ее, Мальчевский отступал не к группе капитана, а вдоль берега, и, под его прикрытием, — в сторону косы.
Все бы ничего, но на левом берегу немцы уже тоже пошли цепью и, рассеивая свинец по плавням, начали приближаться к ледяному полю. Единственное, чего они не учли, что там, в засаде, их поджидает пятерка Глодова. И все же последние метры все они — и группа Глодова в том числе — пробирались к косе ползком, отстреливаясь из-за береговых уступов и прибрежных валунов.
12
На плато никто не спал. Все, кто мог держать в руках оружие, заняли оборону вокруг входа в центральную штольню. Возвращение капитана с бойцами они восприняли, как чудо.
Беркут тотчас же упорядочил оборону, выставил несколько секретов на подходах к плато. Однако немцы ограничились только тем, что прочесали плавни и с обоих берегов основательно обстреляли все наледи на реке. Идти на ночной штурм Каменоречья они не решились.
Оказавшись наконец в доме Брылы, капитан почувствовал себя в его тепле, слово в раю. Однако блаженствовать было некогда. Да и не ко времени.
— Потери? — первое, о чем спросил он, как только в комнату вошли Кремнев, Глодов и Мальчевский.
— Потерь, к счастью, нет, — мрачно доложил Кремнев. — Но все те железки, которые мы уничтожили, не стоят и капли крови наших солдат.
— Не стоят, конечно. Однако уничтожать их кому-то нужно. И пока вы жгли «железки», в другом месте, на мосту, за каждую каплю крови этого разведчика немцы платили головами. Вот так. В вашей группе, Глодов?
— Ранен рядовой Петрушин. К счастью, легко. В бедро, по касательной. Думаю, пять-шесть человек от огня моей группы немцы потеряли.
— Войтич так и не вернулась, — ответил Мальчевский на немой вопрос капитана. — Тянул волынку, как мог. Прошелся вдоль берега, мимо той, четвертой, хаты… Если разрешишь, капитан, через часок снова схожу туда. Ухажером в гости наведаюсь.
— Божественная мысль. Однако не горячись. Подождем. Если Калина захочет вернуться, она вернется завтра. Сегодня переходить реку будет трудно. Но главный вопрос в том, стоит ли ей возвращаться? У нее своя судьба, женская, у нас своя, солдатская.
— Нам бы еще учительницу на тот берег переправить, — добавил Кремнев. — Или плавнями, в степь. Майору она все равно уже не поможет.
— Поговорите с ней, лейтенант. Если согласна, организуйте переправку.
— Товарищ капитан, вас к радио зовут, — возник на пороге ефрейтор Ищук. — Из штаба дивизии.
— Наверное, узнали о нашей вылазке, — заметил Кремнев. — Отругают, что не предупредили, не попытались скоординировать свои действия со штабом.
Идя к штольне, где в одной из маленьких выработок, выдвинув через пролом антенну, устроился присланный с разведгруппой радист Коржневой, Беркут в то же время внимательно прислушивался к тому, что происходит на реке. Нет, вроде бы все затихло. Ни выстрела, ни голосов. А ведь без боя Войтич не сдалась бы. И схватить ее, при снайперской меткости карабина этой лагерной жрицы, будет непросто.
— Что там у вас происходит, капитан? — услышал он в наушниках уже знакомый голос начальника разведки дивизии майора Урченина. — Хотя бы в двух словах.
— Как говорится в сводках, идут бои местного значения. Пока держимся, но большие потери. Подбросьте боеприпасов. Особенно к «дегтярям». И, если есть возможность, к «шмайссерам». Из трофейных запасов.
— Это ясно, подбросим. Я спрашиваю, что происходит в Заречном? Только что с поиска вернулись мои хлопцы. Докладывают, что там шел настоящий бой, слышны были взрывы баков с горючим, видели пожар. Кто это шумит? Кроме вас, вроде бы, некому.
— Мы, естественно. Причем поработали основательно. В том числе с живой силой.
— Но цель вашего рейда? Пытались прорваться?
— Была возможность хорошенько потрепать гарнизон, уничтожая при этом техсредства. Что мы и сделали.
— Так это вы не с целью прорыва?! — изумился начальник разведки. — Сами, по собственной инициативе?
— Ослабляли противника на его же территории.
— Вообще-то в вашу задачу такие рейды не входят, — несколько растерянно проговорил майор. — Но… за работу спасибо. Заречное на фронтальном направлении дивизии.
— Мы это учли. Если вы и впредь будете копошиться в своих окопах, — жестко вел избранную линию Беркут, — нам придется самим прорывать фронт, чтобы привести вашу дивизию к плацдарму, как очень желанную гостью. Так и передайте генералу. Все. Сбросьте боеприпасы. Ждем.
— Не ожесточайтесь, капитан, не ожесточайтесь, — уже совсем иным, примирительным, тоном посоветовал Урченин. — Мы понимаем ваше положение. Тут нас штаб партизанского движения тревожит. Требует во что бы то ни стало разыскать вас и вернуть. Говорят: «Использовать этого человека так, как используете вы, преступно». Может, в самом деле попытаться выдернуть вас оттуда? По воздуху, «кукурузничком»?
— В ситуации, которая сложилась, это действительно было бы преступно. Я своих бойцов на поле боя не бросаю.
— Вот именно, — одобряюще отозвался майор. — Но попробуй объяснить это штабистам. Да, вам отец, генерал Громов, пожелания всяческие передает, — поспешно добавил Урченин, восприняв ответ Беркута, как нечто само собой разумеющееся. — Теперь он снова в строю.
— Вот за эту весть спасибо. Передайте от моего имени все, что могли бы сказать своему отцу.
— Ясно. На рассвете ждите посылку.
— Как там мои спутники по самолету?
— Все живы. Направили их согласно поступившему распоряжению. Еще вопросы, просьбы?
— Исчерпаны.
— Передайте наушники радисту. Несколько слов для него. А ты, капитан, держись. Почаще выходи на связь. Наши радисты предупреждены. Встретимся, будет к тебе серьезный разговор и интересное предложение.
— Если встретимся. Как думаешь, немцы прослушивают нас? — спросил он радиста, когда, переговорив с майором, тот отключил радиопередатчик и начал сматывать антенну.
— Может, и прослушивают, если успели сесть на нашу волну. Они нас — мы их, обычная эфирная дуэль. Да только что нового для себя они узнали из вашего разговора? — а выждав, пока все еще сидевший возле передатчика капитан немного отмолчится, осмысливая то, что только что услышал от майора, робко поинтересовался: — Так что, наступления по-прежнему не обещают?
— Что значит, «не обещают»? — с удивлением переспросил капитан.
— Ну, спасти нас. Бросили на погибель — так получается?
— В бой нас бросили, радист, — тяжело, устало поднимался Беркут. — В бой. В самое пекло войны. И не бросили, а, как говаривали в подобных случаях в старину, «предоставили честь сразиться с врагом!». Так вот, нам выпала честь первого удара, гусары-кавалергарды!
Впрочем, он понимал, что у этого робкого сельского паренька свои представления о войне и «чести первого удара». Для него, как и для сотен тысяч других солдат, война сводится к примитивнейшей формуле: «Только бы выжить, только бы не погибнуть! Лишь бы не меня…».
В истинно воинском понимании формула совершенно презренная. Она не предполагает ни особой храбрости, ни риска, ни поиска тактических решений. Но, может быть, именно в ней — в страхе, в стремлении во что бы то ни стало выжить, — и есть главное спасение рода человеческого, хранимого единственно инстинктом самосохранения.
