Владимир Попов - Сталь и шлак
Пришел Бондарев и сообщил, что работы по соединению старого дымохода заканчиваются.
— Дед еще там? — спросил Сергей Петрович и, узнав, что старик не уходил из цеха, распорядился вызвать машину, чтобы немедленно отвезти его домой.
Бондарев начал докладывать о положении на других печах, но его прервала прибежавшая рассыльная.
— Сергей Петрович! — закричала она еще издали. — Вас к телефону просят.
Крайнев мигом очутился в рапортной, у трубки.
— Ни на одной печи больше не выпускайте плавок, — услышал он взволнованный голос Макарова. — Есть у вас плавки на выпуске?
— Пятая готова.
— Задержите выпуск. Сейчас приду сам.
Крайнев опустил трубку прямо на стол, мимо рычага. Он хотел бежать к печи, но не мог перевести дыхание, словно кто-то сильной рукой сжал его сердце и не отпускал. В рапортную быстро вошел Бондарев.
— Задержите выпуск, — приказал ему Крайнев, и тот помчался на площадку, не теряя времени на расспросы.
— Сергей Петрович! — закричал вбежавший Шатилов. — Разрешите выпустить, плавка-то переходит. Пускали же мы во время налета! — уговаривал он, думая, что причина задержки — ожидаемый налет.
— Идите на печь и хорошо заделайте выпускное отверстие. На крышу лазил? Не понимаешь?
Шатилов вдруг присел на табуретку и растерянно замигал глазами:
— Неужели отработались?
— Да идите же и заделайте отверстие! — закричал Крайнев, видя, что Шатилов не двигается с места.
В дверях мастер чуть не сбил с ног главного инженера. Шатилова испугало его лицо, такое оно было бледное.
— Останавливаем завод, — сказал Макаров, с трудом переводя дыхание от волнения и быстрой ходьбы. — Немцы близко… Идем закрывать газ на печах…
Они вышли из рапортной. Навстречу спешил Дмитрюк.
— Работу я закончил, дымоход подключил, — доложил он. — А за машину спасибо, пешком на поселок сегодня я не дойду, устал.
Крайнев хотел сказать старику, что дымоход уже не нужен, но, взглянув на его почерневшее от пыли и усталости Лицо, кивнул головой и прошел мимо.
Это невнимание, непривычное равнодушие Крайнева к делу настолько удивило Дмитрюка, что он так и остался стоять, глядя тому вслед. Он видел, как Макаров и Крайнев подошли к Луценко, отозвали его в сторону и что-то говорили ему, видел, как Луценко слушал их, не глядя, потом поднял глаза, собираясь задать вопрос, но, так и не спросив ничего, махнул рукой и пошел к вентилям. Отсветы пламени на плитах рабочей площадки сразу начали тускнеть. Потом дежурный водопроводчик подвел шланг с водой к завалочному окну и начал лить воду в рабочее пространство, в то самое пространство, которое всегда оберегали от влаги…
Только тогда Дмитрюк понял, что произошло, и, взявшись руками за голову, прислонился к стене.
В течение получаса все печи были остановлены, некоторые из них перегрузили жидким чугуном. Прямо в завалочные окна беспрерывно лили воду. Цех затих. На рабочей площадке, всегда сухой и чистой, под ногами хлюпала вода. Ветер шевелил на крыше сорванные листы железа. Люди постепенно разбрелись по заводу: делать в цехе было нечего.
В затихшем здании, у остывающих печей все говорило о внезапно остановленной кипучей работе: и большие ковши, словно ожидающие у желобов выпуска стали, и неподвижные краны, опустившие свои услужливые крюки, и ложка, принесенная к печи для взятия пробы, и лом, стоявший у выпускного отверстия.
Матвиенко побывал в рапортной, в красном уголке, в ожидалке. Всюду он встречал мрачные, понурые лица. Впервые после января 1924 года он видел так много угрюмо-молчаливых людей.
— Ну что, товарищ секретарь, отработались, значит? — спросили его в ожидалке.
— Да, выходит, в Донбассе пока отработались, — ответил он. — Через две-три недели мы уже станем к другим печам.
— Это где же? — недоверчиво спросил кто-то из угла.
— На востоке. Все, кто хочет помогать Родине, будут работать там.
— Ну, на уральских «самоварах» далеко не уедешь, — пренебрежительно сказал Луценко, — бывал я там.
— И на Урале, и за Уралом созданы мощные индустриальные базы, — поправил его Матвиенко.
— Ты что, Луценко, пятилетки проспал? Про Кузнецк, про Магнитку забыл? — вмешался в разговор стройный, с красивым лицом сталевар. — Там такие «самовары», что по триста тонн стали за одну плавку дают!
— Тебе хорошо, ты за пятилетку все заводы объездил, — съязвил Луценко. — У тебя на каждом заводе по жене осталось. Куда ни подайся, всюду тебе дом.
Никто не улыбнулся его замечанию.
— Ну, хлопцы, вы как хотите, а я уже отъездился. Укатали сивку крутые горки, — усталым голосом произнес Дмитрюк.
Он так и не уехал домой, будучи не в силах остаться наедине со своим горем. Печи, которые он сорок лет строил, перестраивал, ремонтировал, сегодня умирали на его глазах.
Матвиенко подошел к нему и сел рядом на скамью.
— По-моему, Ананий Михайлович, тебе в первую очередь уезжать надо. Ну, как ты здесь жить будешь? Ты же один остался!
Матвиенко знал, что у Дмитрюка совсем недавно умерла жена, а сыновья были в армии.
— А там что я смогу делать? — спросил дед. — Тут меня не забыли, пристроили. Должности мне не было, так выдумали должность, а там?
— И там выдумаем, — мягко сказал Матвиенко. — И там не забудем.
Дмитрюк опустил голову и безнадежно махнул рукой.
— Ты, Михалыч, рукой не маши, ты слушай, что он тебе говорит! — горячо сказал, встав со скамьи в углу и подойдя к старику, пожилой газовщик Гаврилов. — Он тебе как отцу говорит. Уезжай. По мне — так я бы не то что уехал, а до Урала бы пешком шел. Я плена попробовал в пятнадцатом году, на всю жизнь похлебки из картофельной шелухи нахлебался. До сих пор сыт. Хватит.
— Сегодня на станции дело было, — вмешался в разговор Пахомыч. — Задержали одного мужика из Белоруссии. Собрал вокруг себя народ и рассказывает, как он от немцев утек, и так немцев ругает, так ругает, аж охрип. А между прочим, говорит: «Заставили нас эти грабители урожай с половины собирать: один мешок себе, другой — им». Ну, те, кто потемней, — продолжал Пахомыч, — и думают: не такой уж страшный немец, если половину урожая отдает. А Васька Сизов, что на станции весовщиком служит, сын нашего Сизова, каменщика, заметил, что мужичок этот говорил, будто к брату в Красноармейск едет, здесь пешком уже дойти можно, а сам на станции шестые сутки околачивается. Он — в милицию, ну и сгребли того мужичка. Сознался, немцы нарочно его выпустили, пообещали ему за эти разговоры домик, корову и еще разного барахла дать. Вот он и пошел народ мутить.
— Теперь вся нечисть из щелей повылазила, — угрюмо сказал Гаврилов.
Матвиенко поднялся со скамьи и пошел в столовую, где тоже собирались рабочие.
7
Рано утром Дубенко вызвал к себе начальников цехов. В предрассветных сумерках страшным казался мертвый завод, безмолвны были цехи, бездымны трубы.
Крайнев вспомнил плакат с надписью:
«Дым фабрик и заводов — это дыхание Советской республики».
Плакат был старый, видел он его давно, но сейчас вспомнил потому, что дыхание завода прервалось, и он с болью ощутил, как тяжело становилось дышать Родине.
В кабинете у стола нетерпеливо расхаживал Дубенко. Его воспаленные от бессонных ночей глаза встречали нетерпеливым взглядом каждого опоздавшего. Когда, наконец, все собрались, он объяснил положение: за последние часы обстановка несколько изменилась к лучшему, продвижение немцев на этом участке фронта было приостановлено нашим перешедшим в наступление танковым соединением. Таким образом, выгадывалось время для эвакуации заводов Донбасса.
— Будьте готовы в любой момент приступить к минированию цехов и объектов, а пока отгружайте все, что можно, — заключил он.
При выходе из заводоуправления Крайнева остановил главный инженер электростанции Лобачев. Начальник станции был тяжело ранен при бомбежке, и теперь Лобачев исполнял его обязанности.
— Ну, как вам все это нравится? — спросил он Крайнева.
Тяжело, очень тяжело, — ответил тот.
— Немцы берут нас в кольцо, а правительство, вместо того чтобы эвакуировать людей, в первую очередь собирается вывозить оборудование. Вам не кажется, что нам уже никуда не удастся уехать?
— Нет, не кажется.
— Уходить надо, немедленно уходить, — быстро зашептал Лобачев. — Вот увидите, нас тут будут держать до последнего, а потом бросят.
Сергей Петрович на миг с ужасом представил себе, что он не успел уехать и остался у немцев.
Мимо прошел задержавшийся у директора начальник доменного цеха, и Лобачев побежал догонять его.
— Как вам это нравится? — издали услышал Крайнев.
Загудел гудок, странный, ненужный. Завод стоял, но люди шли на завод. Они знали, что в цехах делать нечего, но все-таки шли. Шли рабочие утренней смены, шли рабочие дневной смены и присоединялись к тем, кто оставался здесь с ночи и не уходил домой. Никогда еще завод не видел столько людей, как в это памятное всем утро.
