Герхард Грюммер - Скитания
Командир роты при знакомстве с подчиненными очень подробно расспрашивал об их родителях, о сестрах, братьях, интересовался их профессиями и занятиями. Хайнц Апельт назвался отпрыском контр-адмирала в тайной надежде на более милостивое отношение начальства. Юноша рассчитывал, что установить истину его слов будет не так-то просто, слишком много собралось здесь людей. Но Апельт глубоко заблуждался. В военно-морском флоте совершенно иначе реагировали на всяких сынков, чем в трудовом лагере. «Адмиральскому сыну» не прощали ни одного упущения по службе и наказывали его чаще, чем других. Ему приходилось подолгу чистить винтовку и показывать ее для проверки по нескольку раз, в то время как остальные проходили этот контроль с первого раза. А ведь Апельт был неплохим матросом и очень старался делать все хорошо. У Герхарда и Хельмута сердце разрывалось, когда они видели, как их друг, задыхаясь от кашля, описывал вокруг плаца один круг за другим. Но помочь ему ничем не могли, ведь он сам заварил всю эту кашу.
***Апельт и Гербер попали во взвод, которым командовал старший унтер-офицер Бок. Бок никогда не был моряком. Многие годы он прослужил интендантом в кавалерии. Летом 1941 года его полк был расформирован, поскольку в вермахте кавалерия сокращалась. Бок очень огорчался этой переменой службы, ибо не имел никакого представления о морском деле. Когда по расписанию надо было проводить специальные занятия, Бока подменяли другие унтер-офицеры.
Бок говорил на таком немецком языке, которые на Балтийском побережье считался настоящим лингвистическим открытием. Обороты речи, которые он употреблял, вызывали всеобщий смех. Особые трудности он испытывал со словами иностранного происхождения.
Положение Бока в учебном центре было нелегким. Начальство часто сокрушенно покачивало головой, не зная, как в дальнейшем использовать этого унтер-офицера. Но зато в вопросах поддержания внутреннего порядка в казарме и проведения строевых занятий Бок являлся настоящей находкой. Своих подопечных он быстро научил, как надраить бляху ремня, чтобы она сохраняла свой блеск в течение нескольких дней, как правильно чистить оружие, заправлять кровать, умело пользоваться противогазом.
Занятия по строевой подготовке на плацу, продуваемом сильными ветрами с моря, были сущим адом. Руки мгновенно коченели, и матросы с трудом удерживали винтовки при выполнении ружейных приемов.
— Матрос, ты мерзнешь? — звучал вопрос унтер-офицера, требовавшего, чтобы все приемы выполнялись молодцевато. На это каждый должен был ответить:
— Нет, господин боцман. Я дрожу от ярости на холод!
Чтобы отогреть руки, делали короткие перерывы, но это помогало ненадолго. Поэтому матросы с радостью мчались на теоретические занятия, проводившиеся в теплых классах.
Учебный материал вдалбливался молодым людям основательно, с бесчисленными повторениями. В результате за четыре недели пребывания на острове Денхольм они прошли примерно столько, сколько можно было спокойно изучить в течение одной недели. Преподаватели руководствовались старым прусским принципом: все новобранцы и даже кандидаты в офицеры в одинаковой степени глупы.
«Какое звание имеет офицер, у которого на рукаве две полные полоски и одна звездочка?» — спрашивал преподаватель, показывая на висевший цветной плакат. Герхард Гербер изучил все это еще в гимназии. Если бы его разбудили бы ночью и спросили о морских званиях, он без колебаний ответил бы, как называются британский и американский лейтенанты, чем отличается их форма, сколько нарукавных полосок имеет японский адмирал, как называется капитан в итальянском флоте. Но преподавателю не нужен был столь широкий диапазон знаний, он ограничивался только званием гросс-адмирала военно-морских сил вермахта.
Потом следовало объяснение, что такое такелаж: «Весь стоячий и бегущий такелаж на борту состоит из…»
«Боже мой, ведь стоячий такелаж в большом количестве содержится по крайнем мере только на учебных парусных судах!..» — подумал Гербер.
Много времени отводилось изучению сигнальной связи, которую матрос должен был знать назубок, чтобы с помощью двух флажков передать необходимое сообщение. Приходилось стоять с вытянутыми руками на ветру до тех пор, пока от боли в мускулах не темнело в глазах. Особенно досталось одному матросу, который по ошибке назвал преподавателя сигнальной службы боцманом. Потом их учили правилам внутреннего поведения, субординации, порядку отдачи и выполнения приказов. Все это не только проходили теоретически, но и отрабатывали на практике, увязывали с конкретными примерами из повседневной жизни.
Методика преподавания очень раздражала Гербера.
— Везде все та же ерунда! — восклицал он в сердцах. — Они все здесь непоправимо устарели! — Юноша стал сожалеть, что записался в военно-морской флот.
— Так проявляется традиционное мышление, — спокойно заметил Коппельман, — но ты не имеешь ни малейшего представления об этом.
— На твоем благоговейном отношении к традициям далеко не уедешь! — язвительно возразил Гербер.
Хайнц Апельт занял нейтральную позицию:
— И эти два месяца пройдут. А затем уж мы получим настоящую подготовку на военном корабле. Там все будет поставлено иначе.
Единственными утешением в этой безысходности были выходы на шлюпках в море. Боцман брал с собой лот и учил матросов, как им пользоваться при измерении глубины.
Раньше боцман служил в торговом флоте. Он начал трудиться с четырнадцатилетнего возраста и в первое время зарабатывал больше подзатыльников, чем денег на еду. Он хорошо рассказывал занимательные истории, половину из которых составляли всякие небылицы.
Несколько прекрасных часов, проведенных в море, позволяли молодым людям забыть про мучительные занятия на плацу. Большинство новобранцев пришли на флот добровольно, ими двигали энтузиазм и восхищение перед романтической профессией моряка. Поэтому они очень тяжело переносили жестокую, бессмысленную муштру, постоянно внутренне сопротивляясь ей. Бесконечные придирки, специально устраиваемые подвохи и издевательства заставляли людей забывать про энтузиазм. Казалось, местное начальство делало все возможное, чтобы создать невыносимые условия матросам, довести их до исступления.
Тренировкам с противогазом, которым не пользовались в течение всей войны, уделялось очень большое внимание. По своему усмотрению инструктора заставляли обучаемых надевать противогазы даже для прохождения торжественным маршем. Такие ничем не оправданные тренировки только злили обливавшихся потом и задыхающихся новобранцев.
Однажды командир роты объявил выговор взводному за то, что его люди плохо выполнили ружейные приемы. Как только командир роты ушел, раздалась команда: «Флаг — Люция!» Это был официальный сигнал к предстоящему изменению строя кораблей, но матросы уже знали, что в действительности последует за ним. Выстроившимся перед зданием казармы матросам командир взвода скомандовал:
— Через две минуты все должны быть одеты в парадную форму!
Матросы сломя голову неслись по лестницам вверх, распахивали шкафы и быстро переодевались. Первые трое, если укладывались в указанное время и не получали замечаний по форме, освобождались от дальнейших построений, а остальные допускались к следующему туру «соревнований». Затем следовал приказ:
— Через две минуты явиться в строй в спортивной форме!
И все повторялось снова. Не которым приходилось участвовать более чем в десяти подобных турах. Одежду при этом, конечно, не щадили: пуговицы и знаки различия отлетали, рвали брюки и рубашки, а потом все приводили в порядок перед вечерней поверкой.
Бесчисленные придирки и грубость унтер-офицеров, отработка до умопомрачения ружейных приемов, бесконечное повторение учебных тем — все это приводило к тому, что люди переставали думать, утрачивали способность проявлять собственную волю. Стремление добиться слепого повиновения личного состава было конечной целью этой муштры.
Герхард Гербер очень быстро заметил, что в нем произошли большие перемены. До сих пор юноша болезненно реагировал на малейшее унижение. Теперь же это не трогало его. Сделанный в Экдорфе вывод «только не выделяться» был здесь неприемлем. Теперь надо было выработать способность не обращать ни на что внимания, если хочешь выжить в новых условиях. Он старался механически выполнять все приказы, подавлял в себе любые эмоции, чтобы остаться равнодушным и безучастным к окружающему. И это ему удавалось.
Труднее всех приходилось Хайнцу Апельту. Иногда юноша готов был разрыдаться от отчаяния. Ночами он подолгу ворочался в постели и никак не мог заснуть. Глазами Аргуса Гербер неусыпно следил за тем, чтобы его друг не наделал каких-нибудь глупостей. Хельмут же, напротив, переносил все легко, даже шутил, когда командиры куражились над людьми.
