Сергей Герман - Контрабасы или Дикие гуси войны
Шашорин бросает.
— А зря ты со Степанычем не поговорил. Он бы вас обоих сразу и зачистил.
Следователь
Через несколько дней, приехал следователь из военной прокуратуры. Ребята были на выезде, я приболел, валялся на кровати.
Следователь в камуфляжной куртке, но звёзд на погонах нет. Наверное для конспирации. Хотя сразу с порога же объявил, что он капитан. Я налил ему чаю.
Капитан размешивает ложечкой сахар.
— Обыкновенная история, — говорит он мне, в двух километрах отсюда, между блокпостом и селом, обнаружена сгоревшая машина. Мы уже провели опознание. Это житель Гудермеса, мирный житель Зелимхан Мурдалов! У него большая родня, дядья, двоюродные братья, кое-кто из в милиции, а также в правительстве республики.
Есть версия, что убийство совершили военнослужащие нашей комендатуры.
Свидетели видели, как рано утром из села выезжала бронемашина с затёртым бортовым номером. Через блок-пост она не проезжала.
Этому делу дан ход, приказано разыскать его убийц и осудить.
Я вполне резонно ответил, что ничего не знаю. А Мурдалова могли и боевики жизни лишить, учитывая, что у него родственники в милиции.
Следователь покивал головой, согласился. Он вообще неплохим мужиком оказался, понятливым. Хорошо мы с ним поговорили. Но капитан сказал, что пообщается ещё и с остальным народом в роте, а потом может быть вызовет меня к себе.
После разговора я заскочил в дощатый туалет. Показалось, что на дальнем очке кто-то сидит, в натянутой на самые уши шапке. Клок? Что здесь делает этот урод? Говорил ли с ним следователь?
Утром меня вызывает ротный.
— Вы чего творите, разведка? Спокойная жизнь не нравится? Экстрима захотелось, подвиги Рэмбо не дают спать?
Я не боюсь майора, что он мне может сделать после того, что я сделал с собой сам. Я просто хочу спать. Я устал от войны и липкой чеченской грязи.
Не спрашивая разрешения я опускаюсь на стоящий стул.
Нашего командира кажется зовут Игорь. Он на восемь лет моложе меня.
— Чего ты разорался? Иди лучше срочникам расскажи как им жить дальше. После всего, что они здесь видели и пережили. Как им потом детей воспитывать?
Им хуже чем тем, кого убили. Потому что мёртвым уже нечего бояться. А они боятся всего и всех, боятся боевиков, своих офицеров, собственной тени. Боятся быть убитыми и боятся убивать сами, потому что завтра их могут арестовать за убийство мирных жителей. А где ты здесь видишь мирных жителей?..
— Ну арестуй меня, сдай прокурору, посади в яму!
— Обойдёшься. Пока насчёт тебя не поступило никаких распоряжений, поедешь с ОМОНом на третий блок-пост, заберёте там легкораненого. Доставите его в Моздокский госпиталь. Лучше всего для тебя будет если обратно не вернёшься. Рви контракт, переводись в другую часть. Мне всё равно.
Не прощаясь и шаркая ногами я выхожу.
Расстрел
На блок-пост отправляется БТР. На броню садится командир ОМОНа, жилистый, усатый. Вооружён как Рэмбо, РПГ-18 «муха», подствольник ГП-5, комплект гранат, перевязанные изолентой магазины в карманах разгрузки.
Капитан садится справа на люк, ноги в корпус. Водитель срочник, у него типично русское лицо. Веснушчатое, с белыми ресницами и такими же бровями над светло-голубыми глазами. Водитель их постоянно щурит. И когда говорит, и когда слушает, и когда просто курит. Сержанту лет двадцать лет, наверное скоро дембель.
Водитель и стрелок находились в броне внутри. Над водителем сидит прапорщик связист. С левой стороны за ним солдат и еще несколько спецназовцев. На БТРе уже ревёт двигатель. Выходит ротный и передаёт прапорщику приказ военного коменданта остаться и обеспечить телефонную связь.
Я запрыгнул на броню. Омоновец передаёт мне свою «муху».
Я кручу её в руках, капитан понял меня по своему. Наклоняется к моему уху.
— Не с-ссы. Открываешь заднюю крышку и раздвигаешь трубу до упора. Откроется передняя крышка, а предохранительная стойка и мушка встанут вертикально. Поворачиваешь предохранительную стойку вниз до упора и отпускаешь её. Для выстрела жмёшь на спусковой рычаг шептала. И всё, враг повержен. Запомнил? Тогда поехали!
Чинно и размеренно мы двинулись вперёд.
Мы отъехали от комендатуры километров пять. Перед поворотом на блок, БТР сбавил скорость. Именно там нас и ждали. В левый борт ударила граната. Стреляли под углом и она уходит рикошетом в землю, сорвав защитный щиток с брони. Тут же прилетает вторая с правой стороны. БТР подбрасывает вверх. Взрывная волна бьёт по ушам, я резко перестаю слышать.
У капитана к ноге были привязана гранаты к подствольнику. Они сдетонировали и взорвались. Левую ногу оторвало ниже колена, она держалась только на брюках. После взрыва всё заволокло дымом.
Машина резко сбавила скорость, но очнувшийся водитель поняв, что впереди возможно ждёт засада вывернул руль и повернул машину назад.
Я стреляю из «мухи» на огоньки выстрелов. Солдата, сидевшего на броне по ходу движения сзади и слева, сносит на землю огненной струей от выстрела…
Странная вещь — человеческая психика. Иногда в моменты наивысшего напряжения тебе может просто зациклить на какой-нибудь мысли. Память цепляется за то, что, в обычной жизни промелькнуло секундным эпизодом…. Я же не купил Машке….
Откуда то с высотки короткими злыми очередями бьёт пулемёт ПКМ, в след за ним закашлял ДШК.
Пули свистят над головой. Рикошетят о броню, разлетаясь в разные стороны с противным визгом.
Даю несколько длинных очередей куда то в сторону. Кусаю губы и кулаки, пытаясь унять дикую дрожь в руках, но понимаю, что это бесполезно, и снова стреляю, стреляю.
Раздаются выстрелы сзади, за моей спиной. На малую долю секунду обжигает мысль — обошли…всё копец.
Но наш БТР продолжает движение в направлении комендатуры, несмотря на то, что машина повреждена и еле ползёт.
БТР встал у входной двери и под прикрытием ОМОНа раненых занесли в комендатуру. Там капитану хотели поставить промедол. В руке у него был зажат шприц-тюбик. Но он уже умер. Живыми на БТР остались водитель, стрелок-оператор и я. Солдат и двое омоновцев слетели с брони.
К месту засады тут же выехала группа. Но боевиков не нашли.
Меня тошнит. Я знаю, что при контузии надо выпить водки. Но я не могу сказать об этом. Язык мой, как деревянный.
В кафе
В селе работают несколько кафе. Там у огня сидят люди и слушают музыку. Рядом стоят столы, накрытые чистой клеенкой. Можно заказать себе домашнюю еду. Обычный дорожный набор, с учётом чеченских реалий: палёная водка, какой-то подозрительный кофе, шашлык, который не хотят есть собаки, и галушки, приправленные чесночным соусом. За столиком в углу сидят два милиционера. Они тупо и безнадёжно пьяны.
Я уже начинаю понимать, что это единственный способ забыть о том, где мы находимся. У меня болит перевязанная голова и я тоже пьян. Но мечтаю напиться так, чтобы протрезветь только в России.
Рядом с кафе бегают двое чеченских пацанов лет 5–7 от роду. Пацаны зыркают на нас глазами, а потом отбегают на безопасное расстояние и имитируют стрельбу из автомата по сидящим в кафе русским солдатам,
— Паф-паф! тра-та-тата!!!
Из ворот дома выходит бородатый чеченец, хватает пацанов за шкирки и утаскивает домой.
В кафе забегает Першинг,
— Лёха, собирайся, через полчаса в Моздок идёт машина. Тебя сдал Клок.
— Зач-чччем..?
— Что зачем? Уезжать? Или зачем сдал?
— Зачем… сссс-дал…
Понимаешь, есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты. Вот это о нём. Ладно. Разберёмся сами.
Степаныч сказал, что тебя вызывают в прокуратуру. Если не уедешь, тебя отдадут чехам. Сам понимаешь, что с тобой будет. Документы он отправит потом. Держи деньги на дорогу.
Суёт мне в карман несколько мятых купюр. Вытягивает из моего кармана гранату РГД.
— Ос-ссставь…на память.
— Ни к чему. Зачем тебе в дороге лишний геморрой.
Мы обнимаемся. Митя хлопает меня по плечу.
— Езжай. Лечи свою башку. В крайнем случае из тюрьмы тоже есть выход. Это из могилы нет! А мы сейчас на село. Проедем по адресам. Будет очень жёсткая зачистка.
Через несколько часов меня встретил Моздок и его грязные разбитые улицы. Местный таксист, за час довез меня до Прохладного. Я даже успел на фирменный поезд «Осетия».
Уже глубокой ночью я стоял на перроне вокзала родного города.
Через месяц мне пришло письмо, что ребята подорвались на фугасе.
Эпилог
Я очнулся, пошевелил вспухшим и шершавым языком… Это не страшно, это всего лишь сон и я пока ещё жив. Но все мои сны одинаково бесконечны, и страшнее яви. Потому что в них я вижу лица людей, навсегда оставленных там.
