Генрих Гофман - Черный генерал
– Что, Виктор, не сладко у немцев было? – неожиданно спросил Мурзин у Грековского и в упор посмотрел на него.
– Где уж там, – нахмурился тот. – Разве только картошка мороженая, та и впрямь сладкая. И ту лишь раза два-три попробовать пришлось. А в основном – ситный из отрубей да бурда из кофейной гущи. Утром и вечером одно меню. Зато работы вдоволь. Каналы рыли в Силезии. От темна и до темна, не разгибая спины. А чуть замешкался – в зубы прикладом… На ночь в лагерь водили. Подходишь к воротам, на них надпись по-немецки: «Каждому свое».
– Это как понимать надо?
– А так вот и понимай. Ты раб, и удел твой – лопата. Можешь копать – получай бурду, ослабел – получай пулю. Насчет этого они не церемонились. Нас под Вязьмой когда окружили, со мной человек шестьдесят в плен угодили. Из них всего двое в живых остались. И то надо сказать, если бы не убежали, вряд ли дожил бы я до этого дня.
– Значит, в плен больше не хочешь? – усмехнулся Мурзин.
– Зачем шутите так? Теперь живым они меня не возьмут.
– А как же там, под Вязьмой, взяли?
– Деваться некуда было. Я же вам уже рассказывал, когда в отряд принимали. Командовал я «катюшами». Две реактивные установки у нас оставались. Немцы на танках прут, а у нас все снаряды вышли. И деться некуда. В полном окружении дрались. Оружие у нас секретное. Помню приказ: «Врагу не отдавать. В случае чего – уничтожить». Хорошо хоть успели взорвать установки. А танки немецкие – вот они, со всех сторон ползут. И бить-то их нечем. Вынул я пистолет. Да что с ним против танка делать. Мог, конечно, к виску приставить, но… виноват, смалодушничал. Дочку вспомнил…
Грековский умолк, сорвал травинку и стиснул ее в зубах.
«Может, и лучше, что не застрелился. Уцелел. Фашистов узнал. Теперь смелей драться будет, – раздумывал Мурзин. Но вместе с тем в нем закипала злоба. – А если б не выстояли под Москвой, если бы пустили немца за Волгу? Что сталось бы с Родиной, если бы и в Сталинграде подняли руки?»
Видно, и Грековский думал о том же, потому что добавил с грустью:
– Пустить пулю в лоб нехитрое дело. Только танки этим не остановишь… Хотите верьте, хотите нет, а была бы в руках граната, ей-богу, кинулся бы с ней под гусеницу. Поймите, мы же с голыми руками остались…
– Зато сейчас у тебя автомат, людей тебе доверили. Кровью смоешь позор – Родина-мать простит,
– А я теперь о себе и не думаю. В Мартине первым в атаку шел…
– Это мы знаем. Потому и командиром роты тебя назначили. А вот о себе думать все-таки надо. И дочку не забывай, за ее счастье воюешь.
Долго еще беседовали Мурзин и Грековский, пока не увидели, как из сыроварни вышла группа людей…
Ушияк вернулся в приподнятом настроении.
– На, Юрий-братор, попробуй! – он протянул Мурзину бутылку, наполненную мутной зеленоватой жидкостью.
– Что это?
– Очень вкусно. Для тебя принес.
Мурзин вопросительно смотрел на Ушияка.
– Овечье молоко знаешь? Из него сыр делают. А это – жинчица по-нашему называется. От молока остается. Пастухи угостили.
– Ты лучше расскажи, что узнал? Где на границу Моравии выходить будем?
– Нет, сначала выпей, потом поговорим, – не унимался Ушияк.
Мурзин вынул бумажную пробку, отпил из бутылки несколько глотков кисловатой влаги.
– Та-ак! Хорошая штука. На огуречный рассол смахивает. На, попробуй, – подал он бутылку Грековскому.
Опустившись рядом, Ушияк поудобней уселся на пне, спросил:
– Как, Юрий-братор, возьмем мы сегодня город Маков или пройдем? – Не дожидаясь ответа, продолжал: – Пастухи сказали, что в Макове недавно разместилась немецкая комендатура. Человек пятьдесят, не больше. Есть и словацкая полиция, около сорока человек. Но эти против немцев настроены. Народ знает о национальном восстании. Только боятся, что без оружия с немцами не расправятся. А полиция местная колеблется. Вот я и подумал, не помочь ли нам установить здесь народную власть?
Ушияк испытующе поглядывал на Мурзина, ожидая, как тот отнесется к его предложению.
– Можно, конечно. Риск небольшой, если пастухи не обманывают.
– Один мудрец сказал, что нерешительность хуже, чем неудачная попытка; вода меньше портится, когда течет, чем когда стоит. В этом районе партизан еще не было. Наше появление в городе будет неожиданным для немцев.
– Ты что меня уговариваешь? Я же не против. Только разведать надо. Может, пастухи того… в ловушку нас заманить собрались.
– Зачем, Юра, так говоришь? Пастухи с нами пойдут. Они сами просились, – обиженно проговорил Ушияк.
– Тогда собирай командиров рот, ставь боевую задачу. – Мурзин решительно поднялся с земли.
В полночь рота капитана Грековского бесшумно подобралась к зданию школы, где разместилась немецкая комендатура. Часового сняли без единого выстрела. А несколько гранат, заброшенных в окна, так переполошили немцев, что те из них, кто уцелел после взрывов, выскакивали на улицу в одном нижнем белье и тут же покорно поднимали руки, увидев толпу вооруженных людей.
К этому времени Мурзин уже распоряжался в местной полиции. Дежурные полицейские, оставленные на участке на ночь, с радостью сдали оружие. Один из них по указанию Ушияка побежал в соседний дом и вскоре привел заспанного начальника полиции. После недолгих переговоров тот охотно согласился собрать по тревоге всех полицейских.
Вскоре около сорока полицейских столпились в тускло освещенном помещении дежурного по полиции. Оружие у них отобрали при входе, и теперь они растерянно поглядывали то на своего начальника, то на партизан, увешанных гранатами и пулеметными лентами. Наконец Ушияк объявил полицейским, что по указанию национального совета, поднявшего восстание в Словакии, в городе Маков устанавливается народная власть, которой полиция должна беспрекословно повиноваться.
Невообразимый гомон поднялся в комнате, полицейские заговорили все сразу. Когда страсти поулеглись, Ушияк объяснил Мурзину:
– Они все патриоты, все за народную власть, но не хотят оставаться в городе. По их сведениям, через день-два в Маков должна прийти 19я дивизия СС «Татра», которую немцы направляют в Словакию для подавления восстания. Поэтому они просятся к нам, хотят сражаться за свой народ. Что с ними делать, Юра? – Ушияк глубоко вздохнул и, сняв зеленую пилотку, почесал затылок.
Мурзин понял, в какое критическое положение попал командир отряда, и, лукаво подмигнув ему, спокойно ответил:
– Гость – ишак хозяина. Ты хозяин на этой земле, ты командир, ты и принимай решение. Если веришь им, бери в отряд… Только оставаться в этом городе нам нельзя. Эсэсовская дивизия «Татра» – это не комендатура. В горы она не сунется, а здесь понапрасну людей погубим.
Не понимая по-русски, полицейские напряженно следили за этим диалогом. Их несколько обнадеживала добродушная улыбка Мурзина, его спокойный, уверенный тон. Они с нетерпением ждали, что скажет Ушияк. И тот не замедлил с ответом.
Он объяснил полицейским, что отряд этой ночью уводит в горы, рассказал о трудностях партизанской жизни и, заканчивая, добавил:
– Как словак, я понимаю ваше стремление и потому не могу лишить вас права сражаться за освобождение нашей родины. Но прежде подумайте, на что вы идете. Мы не сделаем ничего плохого тому, кто захочет остаться в городе. А сейчас можете отправляться домой. Попрощайтесь с родными. У нас мало времени. Я даю вам всего один час. Кто не изменит своего решения, кто действительно хочет стать партизаном, через час вернется сюда и получит оружие.
Расчет Ушияка был прост. Те, кто колебался, пусть лучше сразу остаются в городе, чем потом, узнав расположение отряда, совершат побег. Но полицейские действительно оказались настоящими патриотами. К назначенному времени вернулись все. Им вручили отобранное оружие. Впоследствии они с честью оправдали доверие партизан.
Утром следующего дня жители города Маков с удивлением разглядывали приклеенный к двери полиции листок бумаги. На нем крупными буквами было написано: «Полиция закрыта. Полицейские перешли на сторону партизан».
К границе Моравии отряд подошел в полдень. К вечеру углубились в обширный лесной массив и стали лагерем возле села Штавник. Маленькие хаты с покосившимися крышами сбегали в долину к извивающейся по ущелью проселочной дороге. А несколько выше, между селом и вершиной горы, на обширной поляне, окруженной лесом, Ушияк обнаружил дом лесника.
– Здесь, Юра, будет штаб отряда, – сказал он Мурзину. – Пойдем поговорим с гайником.
Решив, что гайник – это имя знакомого Ушияку лесника, Мурзин спросил:
– Ты, Ян, хорошо знаешь этого человека?
– Совсем не знаю. Пойдем, будем знакомиться.
– Откуда же ты узнал, что его зовут Гайник?
Ушияк звонко расхохотался, обнял Мурзина одной рукой и, притянув к себе, пояснил:
