Виктор Бычков - Вишенки в огне
– Ты что, о немцах больше печёшься вместе с папкой своим? Может, они друзья ваши? – не сдавался Аким. – Думай, что говоришь! Да наши люди у кого хошь из – под носа уведут, что глаза их увидели, хрен кто учует, углядит, а ты тут развёл кадило вместе с батькой…
Спорили долго, однако, пришли к общему мнению, что спрятать надо будет как можно больше с урожая 1941 года. А что бы скрыть это дело, несколько полей пожечь уже после уборки. Стерня сгорит, и пойди, разберись, когда сгорело? Скажут, бои вспыхивали на колхозных полях, вот, мол, и взялись рожь да пшеничка ярким пламенем. Иль, может, кто поджёг по злому умыслу. Кто ж этого поджигателя искать станет? А стерню оставлять высокой, чтобы было чему гореть.
– Оно так. Только если серёд полицаев есть хоть один думающий, хоть один грамотный сельчанин, поймут сразу, что обман. Стерня сгорит, это факт. А где колоски с зерном обгоревшие? Зерно-то не сгорает при пожарах на хлебных полях, а только обугливается. И сам колосок не до конца сгорает, он же в серёдке сырой. Не мне вас учить, сами знаете, – Аким придавил протезом окурок, втоптал его в землю. – Вон оно как. Тут думать хорошо надо, прежде чем…
– Оно так, – поддержал Козлова Корней Гаврилович. – Оно так, а как по – другому?
– А полицаев куда денешь? Как от них скрыть? – спросил Данила.
– Сам же говоришь, что они будут пропадать на полях вместе с нами. Вдруг спросят, зачем высокой стерню оставляют жнеи?
– А холера их знает, этих полицаев! – в отчаяние Никита Иванович махнул рукой, зло произнёс:
– Вот будет завтра день, там и посмотрим. Нам бы только в драку ввязаться, а там как карта ляжет, сказал бы покойник дед Прокоп Волчков, царствие ему небесное. Иль нам по зубам настучат, иль мы верха сядем.
– Всё равно они везде не успеют, – рассудил Ефим. – Да и ещё ночи будут в нашем распоряжении. Чего уж, как-нибудь…
Собрались, было, расходиться, но некоторых мужиков попросил остаться лесничий Кулешов Корней Гаврилович.
Остались Данила Кольцов, Ефим Гринь, Никита Кондратов с сыном Петром, Аким Козлов и сам Корней.
Отошли глубже в лес, сели кружком, сидели почти до рассвета, но разошлись, довольными.
– Как будет формироваться партизанский отряд – это работа совершенно других людей. Тут из Пустошки многие знакомы с этим делом ещё с продразвёрстки, им и карты в руки, – сразу предупредил лесничий. – Они-то, пустошкинские, и начинают всё. Ещё в первый день войны старики собрались там, решили воевать против немца. Наша задача – тыловое обеспечение: землянки, продукты. А уж оружие, как и что воевать – это уже сделают другие. Придёт пора, вы всех узнаете, увидите. А пока займёмся нашими делами. Или у кого-то другое мнение? – пытливо уставился в земляков Кулешов. – Вы, если вдруг кто дрожь в коленках почуяли, так лучше сразу скажите. Мы поймём, обидок чинить не будем. Всё ж-таки мы все живые люди, жить хотим, чего уж…
– Ты, это, Корней Гаврилович, – Данила Кольцов сильно затянулся папиросой, выпустил дым, – за всех расписываешься, иль только за некоторых?
– Ты это к чему, Никитич? – насторожился лесничий.
– А к тому, – продолжил уже Ефим Гринь. – Неужто только у тебя душа болит, а у нас она каменная? Неужто мы не понимаем, босяки мы, а ты один правильный?
– Правильно говорят мужики, – поддержал и Петька Кондратов. – Мы, дядя Корней, уже собирались с парнями, обсуждали это дело. Планировали, было, самим объединиться да уйти в леса, а тут и ты, слава Богу, со своими думками и планами. Вот и будем сообща уничтожать врага. Иль не примите нас?
– Не обижайтесь, холера вас бери, – вроде как оправдывался Корней Гаврилович, но видно было, что ему приятны слова понимания со стороны земляков. – Однако я должен был сказать вам такое. А вдруг и на самом деле кто струсил, что тогда? В нашем деле добровольность – в первую голову. Нам сейчас важно не только думать и делать разом, а и дышать теперь вместе будем, и помирать, если, не дай Боже, придётся, то тоже вместе.
– Ладно, считай, что уговорил. Давай по делу, – подвёл черту в споре Никита Кондратов. – Неужто мы смотреть будем, как топчут Русь нашу, убивают жёнок наших? Выходит, ты один лучше нас всех? А мы так, пальцем деланные, на завалинке будем сидеть да пальцем в носу ковыряться?
Корней Гаврилович уже присмотрел несколько потаенных, глухих мест в окрестных лесах, где можно будет оборудовать партизанские лагеря. Сейчас нужны люди для обустройства землянок. Сообща решили и подобрали группу надёжных мужиков одиннадцать человек, они и займутся землянками, схронами под продукты: зерно, картошка и так далее. Каждую кандидатуру обговаривали отдельно, выслушивали мнение всех. Предварительно Корней Гаврилович уже говорил с предполагаемыми строителями, получил личное согласие. Они не только с Вишенок, но есть и из Борков, из Пустошки, Руни. Договорились, что в одном месте продукты прятать не станут: кто ж яйца в одном коробе держит? И желательно, чтобы Корней Гаврилович вёл строителей по лесам как можно запутанней, на всякий случай. Пусть пройдут лишний десяток километров, зато запутаются, потом сам чёрт без попа не найдет и не скажет где были, где эти землянки копали, строили. Чем меньше людей будут знать места землянок, схронов, тем целее и сами партизаны будут, и продукты улежат. А ещё лучше, чтобы бригады были с одного-двух человек. И на каждый лагерь, на каждый схрон одна бригада. Больше ничего она не должна строить. Надёжней. Люди они и есть люди: кто в голову кому заглянет, думки прочитает? Даже если что вдруг, так только одно какое-то место сможет показать тот подленький или слабый человек.
С такими убедительными доводами согласились все. Споров вокруг этого не возникло.
В нужный момент лесничий скажет, кому что завозить, и вот тогда уж или Ефим Егорович, или Данила Никитич должны будут организованно, быстренько и тайком затарить схроны картошкой, зерном.
– Особый вопрос – что делать с семьями? Тайной долгой для фашистов не будет, что мужики из Вишенок подались в лес. А вдруг немцы захотят отыграться на семьях? Тогда как? Вот то-то и оно! Вон, в Слободе, Данила Никитич обсказал, как обошлись с семьёй Володьки Королькова немцы, что спрятала раненых комиссаров. Неужели наши семьи пожалеет немец, сжалится, войдёт в положение? Значит, надо и семейный лагерь где-то в укромном месте организовывать. Чуть что – и все жители Вишенок скрылись в неизвестном направлении! А пока надобно не дразнить гусей, немцев то есть, чтобы деревенька была образцом порядка. Никаких конфликтов с немцами, с полицаями. Работать как на отца родного, но уж когда уберём урожай, то тогда держись, волчье племя! В тихом омуте… – это наша, русская поговорка.
Почувствуют гады на своей шкуре, – подвёл итог Корней Гаврилович.
Уже в конце сходки, когда собрались расходиться, Никита Иванович Кондратов попросил завтра зайти к нему в контору тех, у кого есть жернова, самодельные крупорушки.
– Лихие времена наступают, – пояснил своё требование. – Надо ко всему быть готовым, и такие инструменты держать на строгом учёте.
– Да, чуть не забыл, – вернулся с полдороги и Кулешов. – Хорошо, вспомнил. У кого и где есть радиоприёмники – обязательно обскажите мне, и постарайтесь сберечь их. Так надо.
И правда. В первые дни оккупации вышел приказ коменданта майора Вернера о добровольной и обязательной сдаче радиоприёмников, ружей. Там, в Слободе, немцы сразу же забрали их из почты, со школы, из сельсовета, из колхозной конторе тоже. А вот в Вишенках опоздали: Вовка Кольцов успел-таки раньше всех, сообразил первым, приволок домой радиоприёмник «Колхозник» БИ-234, и теперь он лежит в погребе деда Прокопа Волчкова. Говорит, что и батарейки запасные с ним были. Это он Ефиму рассказал, когда прятали трактора в лесу.
– Вся деревня видела, когда нёс? – поинтересовался Ефим в тот раз.
– Дядя Ефим! – обиделся парень. – И когда только ты меня за взрослого считать станешь?
– Как делать будешь по – взрослому всё, как твой старший брат Кузьма, тогда.
– Всё! Начинается! – снова обиделся Вовка. – Дома покоя не дают с этим Кузей, а сейчас и ты. Все в пример ставят: ах, какой он хороший! И когда только все поймут, что Кузьма – это Кузьма, а я – это я? Подними глаза, дядя Ефим, посмотри на меня, кто перед тобой: Вовка Кольцов или Кузьма? Вот то-то же. А то уже замучили: будь как Кузя, будь как Кузя! Вы скоро своими придирками рассорите нас с братом.
Над Вишенками стояла ночь, наполненная тусклым звёздным светом и тревогой. Тревогой за день завтрашний, за последующие дни. Притихла деревенька, ушла в себя, затаилась, себе на уме. Только Деснянка всё так же бежала, катила свои воды мимо, подтачивая на повороте высокий крутой берег. А он и правда, потихоньку осыпался, обнажая всё больше и больше корней вековой сосны на краю берега, что у Медвежьей поляны. Уже не только мелкие, тонкие корни её обнажились, но и явились миру часть корней старых, толстых, заскорузлых, что десятилетиями удерживали дерево по – над обрывом. Пока ещё держали, но река своё дело тоже знала, подтачивала, постепенно сводя на нет усилия корней, лишая их опоры.
