Брюс Федоров - Вестники Судного дня
– Ты что, лейтенант? А ну вперёд, – перегнувшись через борт, закричал Бекетову комбат, – ты что раскис, как девица? Немедленно вперёд.
Грузовик, заурчав двигателем, на первой скорости, медленно двинулся вперёд, осторожно перебирая колесами жуткую мостовую.
Война уже успела пройти по этим местам, оставив после себя зловещие отметины и собрав обильный урожай. Смерть уровняла всех: и героев, и отступников, благородных в своих помыслах и поступках, и нищих духом, предоставляя последующим поколениям людей вынести каждому свое суждение.
Ещё не закончился июль 41-го, а гражданское население уже стало привыкать к каждодневным несчастьям и бедам, которые сливались в реку общечеловеческого горя. Мирная жизнь, в которой ещё можно было надеяться на проявление участия и милосердия к ближнему, исчезла. Ей на смену пришла привычка равнодушно воспринимать страдания чужих и близких, потому что сердце уже успело притерпеться к собственным скорбям и мукам. И лишь самые мужественные и отчаянные не давали упасть наклонившемуся знамени, вдохновляя слабых, призывая стойких не отчаиваться, а объединиться, чтобы совместными усилиями низвергнуть Зло, пришедшее на нашу Землю.
Наконец, впереди блеснула лента бассейна Днепра. Добрались. Можно вздохнуть с некоторым облегчением. ЗИС выкатился в район ниже от места впадения реки Конки в Днепр. Никакой организованной переправы, конечно, не было. Перед бойцами открылись широкие просторы днепровских плавней, перемежёванные многочисленными водными рукавами. Добраться до противоположного берега Днепра было крайне непросто. Это была сложная задача, так как поймы двух рек протянулись на многие сотни метров, образовав очаговые затоны и густые камышовые заросли. То тут, то там встречались разрозненные группы бойцов и командиров, видимо, из состава отступающих красноармейских подразделений, явно занятые подготовкой переправочных средств. Люди, скинув гимнастёрки, а зачастую и форменные брюки, кто в белых армейских подштанниках, кто в хлопковых черных трусах до колен, били и стучали топорами, пытаясь в спешке соорудить из подручного материала пригодные для сплава самые причудливые плоты и плотики. Повсеместно раздавались окрики и слышалась перебранка. Все явно спешили закончить свою работу и с тревогой постоянно поглядывали в небо, опасаясь налета вражеской авиации. Признаков единого организованного командования не было вообще. Хаос и неразбериха царствовали в этом мире страха и нервозности. Это уже не были мужчины, спаянные дисциплиной и приказом и готовые противостоять внешней агрессии. Нет, действиями красноармейцев и их потерявших рычаги управления командиров руководило лишь паническое желание быстрее оттолкнуться от злосчастного берега и скрыться от того ужаса, который неотвратимо надвигался на них с Запада.
Выбрав на берегу более-менее подходящее место для выгрузки, Павел Кондратьев подал команду – «спешиться» и построил спрыгнувших из кузова людей.
– Разрешите обратиться, товарищ капитан, – из строя выступил пожилой сержант, сидевший за рулем грузовика во время первой встречи.
– Обращайтесь.
– Я хочу сказать от имени всех бойцов, что мы не знали, куда мы едем. Мы ничего плохого сделать не хотели. Майор Присуха ничего нам не объяснил, и мы думали, что он поступает правильно.
– Ладно, сержант, – уголок жесткого разреза губ комбата приподнялся, обозначая то ли усмешку, то ли недоверие. – Как Ваша фамилия? Захарчук? Хорошо, встаньте в строй. Причину и обстоятельства ваших действий сами объясните на том берегу командиру первой строевой части, которую мы встретим. А пока поможете остальным соорудить плот, – а сам про себя подумал: «Но ведь свое оружие они где-то бросили».
– Товарищи, – повысив голос, продолжал комбат, – надо соорудить плот, который предназначен только для сильно раненных и оружия. Остальные, кто на ногах или легко ранен, плывут самостоятельно и помогают вывести плот на стремнину. Всем ясно? А сейчас приказываю приступить к работе. Используйте бревна и толстые сучья, вынесенные рекой на берег, и разбейте деревянные борта грузовика. Эти доски послужат нам настилом.
Не всем довелось достичь спасительного левого берега Днепра. Многие, простреленные пулями и оглушенные бомбовыми разрывами, опустились на дно в его прохладные, хрустальные воды, чтобы навек успокоиться в тихих глубинах и не ведать более бессмысленных в своем бессердечии человеческих поступков.
Налетевшие крестоносные штурмовики выстроились в губительную, леденящую душу вертушку и не успокоились до тех пор, пока их пилоты уже не могли различать, то ли под ними плывут разбитые в щепки бревна, то ли это безвольные немощные тела погибших красноармейцев.
Всех закрутила метель войны. Исчез в этом вихре и мужественный комбат Павел Кондратьев.
И всем становилось ясно, что для спасения нужна неукротимая воля. Из самой гущи народа возникал этот всё более нарастающий, как гонимая на прибрежные утесы яростным штормом океанская волна, призыв, что неумолимому коварному неприятелю надо противопоставить такую силу, которая сумеет дать возможность отважным проявить себя на поле боя, поддержит слабых и павших духом и успокоит, а если надо, то и принудит тех, кто отступился и разуверился, потому что внутри каждого уже вызревала убежденность в том, что на нашу Землю пришёл враг неведомый, необычный, которого ещё не знала История. Ему уже недостаточно было заполучить твою страну, выгнать тебя из родного дома или забрать твою душу. Нет, всего этого ему было уже мало. Он хотел уничтожить тебя и твоих детей и стереть саму память о том, что когда-то на этой земле проживал мирный и трудолюбивый народ.
А потому надо было собрать воедино сильных и слабых, здоровых и увечных, больших и малых, правых и неправых, сторонников и их оппонентов, чтобы остановить разгулявшегося Хищника. Если потребуется, то и превзойти его в его же жестокости, и единым народным порывом переломить ему хребет. И потому самоотречение и самопожертвование должны стать нормой, обыденным правилом, простым и естественным образом военного бытия.
* * *Внизу за столиком всё ещё продолжались горячие пересуды. Фёдор Терентьевич свесил голову вниз и увидел, что большинство ветеранов разошлось по своим купе, и только неугомонный полковник Сергей Гаврилович продолжал донимать расспросами снисходительного бывшего командира дивизии, да сбоку от него, скособочась, уютно похрапывая, прикорнул ещё один заслуженный участник дискуссии.
Фёдор Терентьевич опять откинулся навзничь. Сна не было. Да всё почему-то ломило спину. Сомкнул веки, пять минут поворочался. Всё без толку. Здесь неудобно, там давит. Так всегда бывает, когда долго не удается заснуть. Даже легкая дрема, и та, негодница, прошла. Может быть, так подсознательно подействовало приближение советско-польской границы, откуда всё и началось, или мозг оказался взбудоражен досужими разговорами о событиях пятидесятилетней давности, или это неумолимый возраст, напомнивший о возрастающей немощи, изломавшей прежде выносливое молодое тело? Кто знает? Очевидно, всё вместе.
Перед глазами успокаивающе плавал только синий свет потолочного ночника, чем-то напоминая приглушенный проблеск походного фонаря. Новые мысли о старом продолжали свой витиеватый полёт.
«Эхе-хе. Задним-то умом все крепки. 41-й приговорный год. Ни голову поднять, ни сердце разорвать. Всё смято, завальцовано в тоскливое безнадёжье. Дикое и бессмысленное начало жутких родовых мук грядущей, омытой потом, слезами и кровью Победы. Истый Спас на Крови».
Эпизод первый
Война всё ближе подкрадывалась к Москве, облизывая своим горячим испепеляющим дыханием её дальние окрестности. Подбадриваемые партийными активистами москвичи один за другим выстраивались в молчаливые военкоматные очереди, чтобы спешно влиться в необученные, плохо вооруженные, но исполненные пафосным мужеством добровольческие дивизии. В колоннах в перепоясанных ремнем стеганных ватниках стояли вчерашние десятиклассники, так и не узнавшие прощального горячего девичьего поцелуя. Стояли с впалыми щетинистыми лицами пожилые сталевары с завода «Серп и Молот», стояли бывшие учителя средних школ и старшекурсники московских вузов. Колыхались в рядах винтовки времен Первой мировой, хранившиеся на полузабытых мобилизационных складах на самый отчаянный случай. Приторочены за плечами вещевые мешки с парой шерстяных носков и теплой фуфайкой, шуршала вощенная бумага с нехитрой домашней снедью: сухарями, сахаром, может быть, куском отварного мяса или завёрнутым в тряпицу шматком жилистого сала, сохранившим тепло трепетных женских рук да следы случайно упавших скорбных слёз.
Неспешным шагом, без громких песен и лишних слов, безвозвратно уходили в морозную ночь безгласные полки, оставляя за спиной свои семьи, своих родных и любимых, своих беспомощных стариков и детей. Потому что не было более никого, кто мог бы защитить их, так как легла в землю лучшая часть регулярной Красной Армии, разбрелись по котлам окружения её остатки, да в оврагах и буераках осталось ржаветь её былое славное оружие. Потому что только так можно было защитить свой дорогой город, остановить панику и безоглядное бегство и успокоить отчаявшихся женщин, бросавшихся к уходящим бойцам и предлагавших себя, только бы не стать легкой добычей и не оказаться в потных похотливых руках озверелого врага.
