Илья Маркин - Люди грозных лет
Наша военная наука по сравнению с другими науками больше всего базируется на практике, на боевом опыте. Опыт военного прошлого мы достаточно освоили, но вот опыт настоящего, то, что делается и рождается сейчас на полях войны, мы изучили еще очень слабо. А за год войны мы уже приобрели богатейший опыт. Битва под Москвой, оборона Ленинграда, Одессы, Севастополя, даже тягчайшие месяцы отступления дали нам столько нового, что от многих старых понятий и теорий ничего не осталось. Мы сейчас во всю ширь развертываем изучение и обобщение опыта войны Этим будут заниматься все командиры, командующие, все штабы, по существу, все Вооруженные Силы от солдата и до Ставки Верховного Главнокомандования. И я хочу предложить вам интересную работу. Мы постоянно направляем в войска своих представителей. Их задача все видеть, все знать, по возможности помогать командованию на местах, постоянно держать нас в курсе всех дел и событий, объективно информировать нас обо всем, что происходит на фронте. Это главное. А кроме того, на месте изучать опыт войны, делать выводы и на основе этих выводов вносить свои предложения.
Бочаров знал работу, которую предлагал ему генерал, отчетливо сознавал важность и нужность ее и сам, пожалуй, говорил бы так же, если бы подобное предлагал кому-либо из своих подчиненных, но сейчас предложение Васильева рушило все его планы.
Васильев понял его состояние и мягко сказал:
— Раньше, до войны, важные вопросы мы могли решать годами, а сейчас то же самое обязаны делать в недели, дни и даже часы. Верховное Главнокомандование приняло решение переработать все наши уставы. Они явно устарели. Это очень трудная и сложная работа. Выполнять ее будут также все командные инстанции, все штабы. И вы должны включиться в эту работу. Максимум через месяц я жду от вас подробный доклад обо всем, что увидите на фронте.
Эти слова окончательно показали Бочарову, что его судьба решена, и, поняв это, он почувствовал, как, помимо его воли, начинают изменяться и его мысли. Вначале бессознательно, а затем осмысленнее и логичнее начало складываться представление о будущей работе, и у него сразу же возникли десятки неясных вопросов, наиболее полные ответы на которые он мог получить только у Васильева.
Генерал охотно и неторопливо отвечал, внутренне радуясь, что полковник оказался именно таким человеком, которого он искал, что этот вначале показавшийся ему излишне горячим полковник на самом деле честный офицер, умеющий свои личные желания и стремления подчинить общему делу, ради общего дела пойти на работу, которая была ему не по душе.
Видя, что генерал часто посматривает на часы, Бочаров решил задать самый последний, давно подготовленный вопрос.
— Товарищ генерал, — помолчав, спросил Бочаров, — как положение на фронтах под Севастополем и Харьковом?
— Честно говоря, трудное, — хмуро ответил генерал, — очень трудное.
Он хотел сказать, что Севастополь держится последние дни, что на Харьковском направлении немцы прорвали нашу оборону, продвинулись далеко вперед, подошли к реке Оскол, начали ее форсирование и завязали бои за Купянск, что наши войска под Харьковом отступают, что со дня на день ожидается наступление немцев и на Курском направлении, но сказать этого Бочарову он не мог и, только прощаясь, добавил:
— Обстановку вы скоро будете знать лучше меня. У вас будут самые свежие данные. Получите документы, автомобиль и на рассвете выезжайте! Желаю успеха!
* * *Только в двенадцатом часу ночи, получив все документы и указания, Бочаров освободился. Прежде всего он решил дозвониться до госпиталя и поговорить с Ириной или хотя бы с Федотовым.
— Нет, нет! Что вы! — сердито ответил ему дежурный врач. — В такое время тревожить раненых? И не уговаривайте и не упрашивайте! Завтра с пятнадцати до девятнадцати часов — пожалуйста!
Бочаров понял, что разговор бесполезен, и решил сразу же по приезде на место службы написать и Ирине и Федотову. Поздно было ехать и к Канунниковым, и Бочаров отправился в офицерское общежитие.
Встретил его комендант — маленький капитан с охрипшим голосом и заспанным лицом. Тайком протирая глаза, он извинился:
— Простите, поселить вас некуда. Ни одной свободной комнаты. Есть одна, не очень большая, и там два старших лейтенанта.
— Ничего, переночуем вместе, — успокоил его Бочаров.
— Один-то ничего, а второй буйноват малость. Я не дождусь, когда он уедет, — говорил капитан, провожая Бочарова.
— А, начальник гарнизона! — услышал Бочаров звонкий, почти визгливый голос. — Разрешите доложить! Личный состав комнаты номер девяносто семь пребывает в состоянии безделья и празд…
Увидев стоявшего за капитаном Бочарова, высокий, в нижней рубашке, заправленной в военные брюки, мужчина лет тридцати с пышными, лихо закрученными рыжими усами осекся на полуслове, смущенно заморгал и, вытягиваясь, как в строю, проговорил:
— Простите, товарищ полковник, не заметил.
— Продолжайте в том же духе, — стараясь удержаться от смеха, серьезно ответил Бочаров.
— Да, знаете… — начал было усатый, но взмахом руки Бочаров остановил его и показал на стул.
Теперь Бочаров увидел и второго жителя комнаты. Это был низенький, поджарый, в новеньком обмундировании и ярко начищенных хромовых сапогах старший лейтенант. Едва вышел комендант, он, четко печатая шаг, подошел к Бочарову и так же четко, как шел, представился:
— Старший лейтенант Бондарь! После излечения в госпитале получил назначение в действующие войска!
Все еще стоявший в оцепенении усатый по примеру своего товарища тоже двинулся к Бочарову и, играя крупными желваками на выступающих скулах, доложил:
— Старший лейтенант Привезенцев, тоже из госпиталя и тоже в войска. Разрешите одеться?
Даже сейчас, попав явно в неловкое положение, из Привезенцева так и рвалась неудержимая удаль. Он ловко и быстро натянул гимнастерку, подпоясался, причесал растрепанные волосы и, видимо, довольный собой, уже свободнее и проще заговорил:
— Заладили эти кадровики, товарищ полковник, одно: езжай в запасный полк командиром батальона, и все. А что мне делать в этом разнесчастном запасном полку! Опять шагистика да смотры разные. Так и заявил им: только на фронт, или в этой комнате всю войну просижу! Испугались! Выдали предписание, уезжай, дескать, от греха!
— А вы тоже из госпиталя, товарищ полковник? — стараясь прервать непочтительную речь друга, спросил Бондарь.
— Да, из госпиталя.
— И долго лежали, разрешите узнать?
— Три месяца.
— И мы по месячишку отвалялись, — не замечая кивков и подмигиваний Бондаря, вновь заговорил Привезенцев, — а потом в отпуску погулять разбежались, да…
— Не удалось, — снова перебил его Бондарь, — время неподходящее.
— Ну что ты встреваешь? — накинулся на него Привезенцев. — Ты думаешь, нас товарищ полковник не поймет?
— Меня зовут Андрей Николаевич, — сказал Бочаров.
— А мы Федоры, он Логинович, а я Петрович, — представил себя и друга Привезенцев. — Вот я и говорю: ты думаешь, нас Андрей Николаевич не поймет?
Теперь Бочаров заметил, что Привезенцев много выпил, и только большая физическая сила и выносливость держали его на ногах.
— Знаете, Андрей Николаевич, — видимо все больше пьянея, продолжал Привезенцев, — тут даже самый спокойный человек взорвется. А я? Я что — слабый, нет, я не говорю физически, физически я здоров, еще двухпудовиком крещусь, я про силу моральную!
— В общем, товарищ полковник, у него несчастье, — поспешил на выручку Бондарь.
— У кого? — упрямо склонив голову и глядя в упор на Бондаря, с вызовом спросил Привезенцев. — Это у меня несчастье? Чепуха! Не таков Федька Привезенцев, чтоб поддаваться какой-то бабе. Она крутнула хвостом, не успел я на фронт уйти, снова замуж выскочила, а я — переживай?! Нет уж! Подумаешь, баба! Да я их сотни найду! И еще каких! Таких, что за меня в огонь и в воду, а не замуж за какого-то хлюпика!
Он говорил решительно и твердо, но по всему его виду Бочаров понимал, что так лихо говорит он, только успокаивая себя и пытаясь заглушить тяжелую душевную боль.
— И понимаете, Андрей Николаевич, — продолжал он, морща худощавое лицо и резко жестикулируя, — ну пусть бы ей написали, что я убит или пропал без вести, нет, пусть даже ранен, покалечен, а то знала, что я жив, письма мои получала и мне отвечала… Это разве честно?
Усталый и обессиленный, он смолк. Бондарь стоял рядом с Привезенцевым, следя за каждым его движением. Видимо, в последнее время он, как заботливая нянька, ухаживал за расстроенным другом и, по возможности, оберегал его от рискованных действий.
— Разрешите, товарищ полковник, прилечь немного, устал что-то, — попросил Привезенцев и, не раздеваясь, лег на кровать.
Бондарь снял с него сапоги и ремень, расстегнул ворот гимнастерки, укрыл одеялом.
