Владимир Першанин - У штрафников не бывает могил
— Жрете? — только и нашелся я, что сказать. — Ну-ну… нормально устроились.
— Как смогли, — развел руками старший сержант с медалью «За боевые заслуги». Крепко прижился ушлый мужик при штабе. Мы, «ваньки взводные», для него никем были. Столько их гибло, что писаря только похоронки успевали заполнять да новых взводных оформлять.
— Если есть хотите, товарищ лейтенант, присоединяйтесь к нам.
Приглашали меня с отменно вежливым нахальством. Да пусть я неделю крошки во рту бы не держал, и тогда бы не сел за один стол с упитанной писарской братией. Молчание затягивалось, кто-то звякнул кружкой, другой хихикнул. Я понял, если молча уйду, долго будут мне в спину смеяться.
— Вас сколько тут, четверо? Из комендантского взвода я двоих подобрал, еще одного из строевой части обещали.
Писаря насторожились. Их частенько подковыривали насчет перевода в полевые роты, они к этому привыкли. Но старший хорошо знал мой послужной список и то, что я долго преподавал в училище.
— Для чего мы-то понадобились? Своих дел хватает.
— Топографы в ротах вводятся, — брякнул я первое пришедшее на ум. — Схемы там разные чертить. Грамотных людей не хватает.
— Какие из нас топографы? — улыбаясь, развел руками старший сержант. — Да вы присаживайтесь, товарищ лейтенант. Сто граммов с мороза не помешают.
Я ничего не ответил, еще раз оглядел насторожившуюся компанию и захлопнул дверь. Когда шел назад, думал со злорадством. Ну, хоть на день-другой я вам настроение испортил. Будете канаться, кому в окопы перебираться. Там ворованными тушенкой и салом не слишком разживешься.
Вернулся к себе, а Зиновий и Завада, несмотря на запрет, вываривают в чугунке конину. Обругал их, оба стали божиться, что мясцо свежее.
— Свежее! — буркнул я, но вмешиваться не стал. Голодают ребята.
А от «свежего мясца» воняло если не тухлятиной, то близко к этому. Чтобы сварить жилы да кости без грамма жира, требовалось часа три-четыре. Не выдержав вони, выскочил из землянки.
В тот день пришла почта, все жадно кинулись читать письма. Я получил сразу два письма. Мама и старшая сестра передавали многочисленные приветы от родни, а новостей мы и ждать не хотели. Потому что хороших новостей не было. Перечислила мама несколько имен моих дружков и соседей, на кого похоронки получили. Каждого хорошо знал. Не представлял, кто же из мужиков в селе после войны останется?
Относительно спокойная жизнь длилась недолго. Полк срочно подняли, и мы двинулись пешим маршем на передовую. Хотя окопы рыть не пришлось (сменили другую часть) и заняли свои места тихо, немцы наше появление, конечно, заметили. С утра открыли минометный обстрел. Боеприпасы имелись, и мы хорошо ответили.
Минометы заткнулись, но прилетели штук восемь «юнкерсов» в сопровождении истребителей. Перед этим в небе долго крутилась «рама», немецкий наблюдатель «Фокке-Вульф-189». Цели он присмотрел заранее, и больше всего досталось нашей артиллерии. Получила свое и пехота.
Вечером закопали в братской могиле тридцать погибших бойцов. В санбат отправили своим ходом и на повозках еще человек семьдесят. Вот так, за сутки, роту как корова языком слизнула. Обиднее всего, что не видно было наших ястребков. Говорили, что аэродромы далеко, распутица.
А затем события стали сыпаться одно за другим. Километрах в четырех от нас вдруг обнаружили новую немецкую часть, уже зарывшуюся в траншеи. И, как докладывала разведка, тарахтела землеройная машина, удлиняя траншеи, а саперы ставили мины. Сверху стали решать, что делать. Дня два согласовывали, наблюдали, решили нанести удар.
Бой запомнился мне мерзкой погодой. С полночи лил дождь, затем похолодало, и пошел снег. Немцы подтянули гаубицы и, когда мы двинулись в наступление, открыли огонь издалека. Наши орудия били тоже неплохо, а мы шлепали по воде и мокрому снегу. Видимость была никудышная. Роту обогнали штук пять «тридцатьчетверок». Десант на броне превратился в сплошной снежный комок.
Метров за четыреста до вражеских траншей нас вынудили залечь. Возможно, танки где-то прорвались и ушли дальше, а на участке нашего батальона сильный пулеметный огонь не давал поднять головы. Потом посыпались мины. Пришлось отползать и отсиживаться в низине, наполненной снежной кашей. От холода трясло так, что некоторые стали подниматься, прыгать, толкать друг друга, чтобы согреться. Если бы мне кто-то сказал, что мы проведем здесь ночь, я не поверил. До того все окоченели, что не обращали внимания на пули, свистевшие над головами.
Наступление завязло. Когда стемнело, на гребне, где поменьше влаги, долбили окопы. Принесли ужин и водки. Мне старшина налил граммов сто пятьдесят. Чтобы согреться, я хватил всю порцию разом. Лучше бы этого не делал. Вначале тепло, весело (если может существовать веселье среди ледяной хляби!), а затем потянуло на сон — целый день на ногах. Не заметил, как заснул. Сквозь сон чувствовал, кто-то толкает меня, пихает в окоп ветки. Сбились в кучу сразу несколько человек, вроде стало теплее.
Но вскоре от холода проснулся и, чтобы не окоченеть, стал бегать, проверять посты, которые от холода тоже не спали. Еще до рассвета рота двинулась вперед. Куда — мне было безразлично. Слабаком себя не считал, но если человека подержать сутки в воде при нулевой температуре, какой из него боец?
Оглядев свое мокрое, едва бредущее воинство, взял себя в руки, растолкал сержантов, те принялись тормошить бойцов. На ходу немного пришли в себя. Оказалось, роте предстояло наносить удар с фланга. Фланг оказался очень отдаленный. Чуть не с тыла заходили.
Мой взвод двигался впереди. Едва не налетели в темноте на немецкий грузовик-вездеход. В полумраке фрицы нас не заметили. Машина отчаянно буксовала и уползла с оглушительным ревом. Вскоре пришлось остановиться, благо, что можно было укрыться в кустарнике. На вершине невысокого холма торчал угловатый бронеавтомобиль.
Снова пришлось шагать в обход. Не знаю, сколько бы топали еще, но справа послышалась стрельба, и бронеавтомобиль покатил, увязая в раскисшей земле. А мы, вскарабкавшись на гребень, увидели неподалеку закругленную траншею. Огонь справа усиливался, тянуть дальше было некуда, и Гладков дал команду спокойно идти вперед. Может, фрицы не сразу разберутся, кто там движется.
План частично сработал, и мы прошли метров двести. Затем кинулись в атаку. Край траншеи взяли с ходу, хотя и оставили на мокром снегу не меньше двух десятков убитых и тяжелораненых. Нас хорошо подгонял холод, который пронизывал тело, казалось, до самого нутра. На всех сухой нитки уже много часов не оставалось.
Может, поэтому дрались крепко. Я автоматной очередью свалил фрица в плаще-балахоне. Никита Пинчук, верный дружок и помощник, бежал рядом. Тоже стрелял, а когда свернул за поворот траншеи, вдруг вскрикнул и шарахнулся назад. Без автомата, прижимая ладони к животу.
Высунув ствол, я выпустил остаток диска, а рядом шлепнулась граната-колотушка. Легко и смело перехватывают киношные герои брошенные гранаты и, как жонглеры, посылают их обратно. Только смертельно рискованная это игра. Мало кто решается жонглировать смертью. Мы, двое-трое, успели отпрыгнуть и упасть, а зазевавшийся боец угодил под разрыв вместе с раненым Никитой.
Смотреть на изорванные тела было некогда. Лихорадочно выдергивали кольца, бросали гранаты за поворот. Там стоял сплошной треск Рюха — пулеметчик, встав на бруствер, бил из «Дегтярева» вдоль траншеи, догоняя тех, кто сумел увернуться от наших гранат. Я наклонился над Никитой Пинчуком. Пули в упор смертельно ранили его, а граната добила, прекратив мучения. Второй боец был тяжело ранен, и его торопливо перевязывали.
Бежали дальше. Тело убитого немца продавилось под сапогом с екающим мертвым выдохом. Вжавшись в глубину пулеметного гнезда, ефрейтор в куртке с треугольной эмблемой на рукаве разворачивал на громоздких салазках-треноге старый кайзеровский пулемет МГ-08. Успел бы развернуть — конец нам! Но Завада застрелил его из винтовки.
Немцев из траншеи выбили. Стреляли вслед из всех стволов, но открыли огонь легкие пушки на запасной линии обороны, и мы попрятались за бруствер. Выручили наши ЗИС-3, более мощные, не жалевшие снарядов. Под их прикрытием взяли и вторую линию траншей, но здесь застопорились.
Период с мая по июль оказался сравнительно тихий. Запомнились лишь одна-две бомбежки мелкими группами «юнкерсов», минометные обстрелы… и вши. Избавиться от этой гадости было просто невозможно, несмотря на прожарку одежды и более-менее регулярные бани.
В июле началась Курская битва. Мы стояли во втором эшелоне и начали наступление в двадцатых числах июля. То, что это не просто тактическая операция, мы убедились уже в первые дни. Шли через траншеи, перепаханные тяжелыми снарядами и авиабомбами.
Порой видишь, лежат с десяток немцев, вроде без пулевых или осколочных ран. Тронешь тело, а оно — как мешок с костями. Подобное бывает, когда человек с большой высоты упадет. Такой сильной взрывная волна от наших тяжелых снарядов была, что отбивала все внутренности.
