Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 1
Сегодня выкорчевывается из жизни общества все духовное — нравственность, дружба, любовь, патриотизм — все, чем дорожили мы в годы Советской власти, все, что помогло нам выстоять в годы Великой Отечественной войны. Гитлер, напав на СССР, сильно просчитался. Он недооценил нас, когда говорил, что Советский Союз — это «колосс на глиняных ногах». Свою погибель фашизм нашел именно в нашей стране.
Вернемся в Армавир, в мою школу. Со своими учителями я вас уже познакомил. Но в памяти моей живут и многие одноклассники. Кажется, стоит закрыть глаза, как они предстают предо мной такими, какими они были 60 лет назад. Николай Голубенко, Борис Щитов, Виталий Тройнов, Виталий Расторгуев, Зоя Дороничева, Нонна Мотельская, Эдда Лагздынь, Лена Золотова, Надя Сомусенок… Я помню их лица, голоса… Все они были сильными учениками, а Борис Щитов и Зоя Дороничева входили, как и я, в состав редколлегии школьной газеты.
Пожалуй, одним из самых популярных в школе слыл Леня Дубин. Это был авторитет не только для ребят, но и педагогов. Как-никак, главный редактор школьной газеты! Конечно, учителя под огонь критики не попадали, а похвала им перепадала, зачем скрывать! У нас было заведено так: от каждого из 7–10 классов в редколлегию поначалу входили по одному-два человека, потом люди менялись. Я был стенгазетчиком «первого призыва», то есть попал на ответственный пост члена редколлегии еще семиклассником. Сразу же предложил организовать раздел юмора. Дубин поддержал, и мне же поручалось «тянуть» этот участок работы.
Газету мы делали живую, красочную, без формализма. Иногда я просил Бориса Щитова оформить свой раздел — он здорово рисовал. Особенно нарядной газета бывала по праздникам.
Закончился учебный год. Леня Дубин — уже выпускник — собирался поступать в Московский институт стали. Математику, физику и химию он знал блестяще. Однако Леонид на всякий случай подготовил и «мосты» для отступления — директор школы и «Михель» обещали, в случае неудачи, взять его лаборантом в физический кабинет.
Перед отъездом Леня собрал редколлегию, чтобы попрощаться. А потом — ни с того, ни с сего — брякнул: «Если вместо меня станет главредом Валентин… как, на ваш взгляд, справится? С директором я уже договорился». Все загалдели, что, мол, правильно, и тут же проголосовали.
Когда мы с Леонидом остались вдвоем, я говорю: «Что ж ты делаешь, мог бы хотя бы сказать заранее, посоветоваться». «Я советовался. Все единодушно одобряют. И комсомольский секретарь — тоже. А с тобой зачем советоваться? Знаю, будешь против… Кому охота этот хомут нести? Но я три года нес, а теперь ты понесешь», — сказал он. Вот так я «принял эстафету», или, говоря Ленькиным языком, «хомут».
Провожать Дубина пришло много ребят. Это растрогало его родителей. Мать даже заплакала, но сам Леня был в приподнятом настроении. Восторженно говорил о своем институте, его значении, огромном конкурсе. Кто-то пошутил: «Если не поступишь, мы утопим тебя в Кубани. Так что лучше не возвращайся». От этих слов мне почему-то стало неуютно, да и остальные замолчали. Обстановку, как всегда, разрядил Леня. Как ни в чем не бывало продолжал «рекламировать» институт. Называл фамилии крупных ученых, окончивших его, заметил даже, что о престижности вуза можно судить по собственной многотиражной газете «Сталь». Ребята рассмеялись: «Ага, вот ты что надумал — пробраться в институт через нашу газету!» Снова поднялся галдеж.
Вдруг все стихло. Леня сказал кому-то: «Большое спасибо, что вы пришли». Я обернулся и увидел «Михеля» с его Зиночкой. Она, оказывается, приехала на каникулы. У обоих счастливые улыбки. Леня, Зиночка и «Михель» были приятелями. Между прочим, Ленька тоже на Зиночку заглядывался.
Наконец, дежурный ударил в станционный колокол, извещая об отправлении поезда. Все засуетились, начали прощаться, целоваться. Родители Лени подошли к ступенькам вагона, обняли сына. Мать плакала, отец давал последние наставления. И вот поезд тронулся, увозя моего друга. На душе стало немного грустно.
То был 1938-й. Много позже, когда мы с Дубиным служили в Заполярье, нам часто вспоминалось это время. Проводы — тоже. И тогда я узнал, что кто-то из родственников его матери был арестован. Она, разумеется, боялась, что это отразится на сыне при поступлении в институт, наверное, потому и проводила его со слезами. А может, просто грустила из-за разлуки. Мать есть мать… Леня хотя и обещал, но никому, даже родителям, долго не писал. Лишь в середине августа «отбил» сразу две телеграммы: одну домой, другую в школу: «Ура, я зачислен! Студент Дубин». Мы эту телеграмму поместили в своей газете — в первом номере после начала нового учебного года.
Если не ошибаюсь, из того выпуска в институты и техникумы поступили все, кроме одной девочки, да и то потому, что она попала в больницу.
В восьмом классе я почувствовал себя увереннее, крепче. Все систематизировалось — и учеба, и работа в газете, и занятия спортом. Обычно после уроков я задерживался в школе на час-полтора: выполнив письменные домашние задания, оставлял тетрадки в парте — знал, что ими пользуются некоторые ребята…
Но, конечно, после отъезда Леонида львиную долю времени у меня, его преемника на посту главреда, отнимала наша стенгазета.
Мне хотелось, чтобы «наших» было в редакции побольше. Моими стараниями в редколлегию вошли Борис Щитов, художник, и Зоя Дороничева, хорошо владевшая словом. К тому же она никогда не отказывалась от заданий. Наша газета, бесспорно, имела свое «лицо». Первую колонку занимала передовая статья общеполитического содержания. Ее часто писал кто-нибудь из преподавателей. Две другие колонки рассказывали о жизни школы, здесь мы «заверстывали» живые репортажи из классов. На четвертой мы «юморили». Со временем, сохраняя «юморную» направленность, она стала «Малой школьной энциклопедией». Мы брали различные понятия и умышленно утрировали их, подгоняя под представления некоторых своих товарищей. Словом, высмеивали свои собственные пороки. «Малая школьная энциклопедия» не сразу, не вдруг, но стала необычайно популярной. Даже учителя останавливались перед газетой, чтобы посмеяться.
По-прежнему я увлекался и спортом. Занятия с Тиграном были расписаны по комплексам — для него и для меня. Разница была в том, что у меня отсутствовала штанга, я ее не любил, а Тигран ею как раз увлекался. Штангу смастерили сами. После занятий вставали под душ, который соорудили у нас во дворе — для общего пользования.
С каждым месяцем и годом я чувствовал, как наливаются мышцы, как здоровеет мое тело. С какой благодарностью я буду позже, на фронте, вспоминать своего дворового тренера, его самодельные снаряды и суровую требовательность к подопечным! Ведь за всю войну я ни разу не болел, если не считать ранений да малярию в начале лета 1943-го на Северном Донце…
Что касается работы в мастерской, то после нескольких ссор с мачехой Клавдией Моисеевной (она потребовала выбросить серную и соляную кислоту, боялась отравления) я сдался и решил полностью переключиться на «кораблестроение». Да и Владимир Рудич советовал и даже вооружил меня необходимой литературой.
Для начала я решил смастерить самодвижущийся катер из металла, на что угробил массу времени. Увы, первый блин вышел комом, хотя движитель уже был и действовал. Раз уж из металла не получилось, пришлось корпус вырезать из дерева. Ничего, для макета и дерево сойдет. На устойчивость испытывал его, создавая искусственные волны. Экзамен корпус выдержал. Пора приступать к монтажу движителя. Здесь, конечно, мне помогал Володя.
Странно, но все получилось буквально с первого захода. Модель действовала! Все принципиально было правильно, а вот внешний вид модели, увы, оказался неудачным. Все-таки требовался металлический корпус.
Володя пообещал его сделать, если я дам ему глиняную формочку. На Армалите он вначале отлил чугунные поделки, а потом, уже из тонкой жести, выдавил корпус. Вообще, к моей просьбе он отнесся исключительно серьезно. Написал своему другу, который служил с ним в одном подразделении в Кронштадте, а теперь работал лаборантом и одновременно учился в Ленинградском кораблестроительном институте. Тот сообщил, что при их лаборатории создан постоянно действующий совет, решающий сразу две проблемы: разбирает рационализаторские предложения, приходящие в адрес института, и поддерживает связи со школами, проявляющими интерес к кораблестроению. И самое интересное — шефом лаборатории, где работал друг Володи, был академик Алексей Николаевич Крылов. Мне, правда, это имя тогда ничего не говорило, зато приятель сразу загорелся.
— Мы должны подготовить модель и написать небольшой реферат для лаборатории, — решил он, — пусть в Ленинграде рассмотрят твою работу. И потом, это прямой путь в институт, а для тебя сие весьма важно — сколько остается до окончания школы? «Всего ничего» — два с половиной года. Усёк?
