Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
– С чего так решил?
– Ты понимаешь, они сами по натуре души своей – холуи. Им господин над ними нужен. А сами они ничего создать не могут, только нагадить или схрон выкопать. На большее у них мозгов нет – селюки они хуторские, дремучие. И даже друг с другом объединиться не могут – там у них чертова куча атаманов и все – сами по себе. Их за это даже фрицы стреляли – немцам нужны каратели, а эти дурни друг с другом воюют все время, словно им партизан мало. Дальше носа не видят, что за огородом – то не мое. А для самостоятельной страны – разум нужен. Широта взгляда. Чтоб все вместе понять. Со всех сторон – постарался объяснить сержант.
– Понятно, – кивнул Волков, наконец увидев нужный поворот. Ездить тут доводилось, но хорошо, что запомнил.
– Понимаешь, у них холуйский взгляд на вещи. Что такое равноправие – они не понимают вообще. Если ты ему не господин, значит он себя в господа зачисляет, а тебя в холуи. Каши с ними сварить невозможно и убедить – тоже. Если что в голову взяли – не выбьешь. Дурные, одно слово. Вот тут давай влево! Не, туда, где деревья.
Старшина послушно проехал, куда сержант показал. Потом обогнул давно сделанный орудийный ровик, в котором стояла странная машинка, не то очень маленькая пушка, не то крупный пулемет. В глаза кинулись колеса с голыми ободами, откуда явно были сняты резиновые покрышки. Отвалы капонира уже давно травой поросли.
Кутин выпрыгнул из кузова, подошел к пушке, тоже удивился, продекламировав:
– На горе стоит машина,
Та машина без колес,
Всю резину на гондоны
Растащила молодежь.
Волков, не торопясь, солидно вылез из кабины. Пригляделся. Рядом второй такой же капонир. Та же машинка, только ствол в другую сторону смотрит. Никаких гильз, вроде не стреляли. И вообще следов боя здесь видно не было. Разве что странная конструкция из тонких трубок над пушечкой погнута немилосердно, аж краска отлетела. И странно покрашена пушечка: ствол с казенником и непонятными штуковинами – откатником-накатником в виде мощных пружин, навитых на ствол – вороненые, а все остальное – приятного глазу кофейного цвета. И удобное креслице к пушке приделано – наводчику сидеть.
Непривычно по окрасу для немцев.
Втроем разобрались с тем, как пушка заряжается и работает. Вроде исправно все. А трубки сверху – хитрый прицел для стрельбы по самолетам, но явно сломано все.
– Ну что, берем? – нетерпеливо спросил Кутин. Он уже и пару досок из кузова вытянул и приладил как пандус.
– Да, берем, – решил Волков. Закатить вдвоем пушку оказалось несложно.
– Так, а снаряды где? – огляделся Кутин.
– К первой пушке все снесли. Но сразу скажу – мало снарядов-то, – признался Калинин. И захромал – показать что где.
– Я пока примотаю ее, чтоб не болталась, а ты давай дуй за снарядами, да побыстрее, нечего нам тут маячить, – сказал старшина. Сейчас ему уже вся его выходка казалась не очень разумной. Придет кто ругаться – отбрехивайся еще. Лучше побыстрее смотаться.
Кутин сбегал дважды и притащил несколько магазинов со странными снарядиками – головастыми, гильза и снаряд – пополам делят длину, да еще несколько картонных упаковок. Пока он бегал, Волков закрепил пушку в кузове и брезентом укутал, чтоб в глаза не бросалась.
Никто внимания на их возню не обратил. Газанул и вырулил на дорогу. Обратно мигом долетел. Пушку скатили из кузова – легонькая. Правда, и калибр смешной и снарядики как игрушечные.
Пришел тут же Берестов, осмотрел внимательно, зачем-то потрогал нагревшийся на солнце пламягаситель на конце стволика. Спросил, сколько снарядов есть. Оказалось, всего сто два. Очень негусто, тем более для автоматической пушки. Да и снаряды-то – одно название, скорее уж – патроны.
После ужина начштаба позвал Волкова и вместе с ним дернул в тылы, имея на лице озабоченное выражение. В приземистом, набитом до отказа разномастными ящиками складе нашли командира трофейной роты. Тот сидел, закопавшись в бумагах, визиту был не слишком рад, но позвал кого-то из своих – сутулого мужичишку, на котором военная форма сидела как на корове седло, в толстостекольных очках на носу. Нелепый тип. Даже не очки, а две лупы на носу. Совершенно невоенного вида человек, но чувство превосходства у Волкова быстро увяло, когда начштаба вручил этому близорукому кроту привезенный с собой снарядик.
Сутулый мельком глянул маркировку из букв и цифр и тут же заявил: «Эрликоновский патрон 20 на 100, с белым фосфором, зажигательный».
– Они у нас есть? – перебил ротный.
– Нет. Это старая модель пушки, швейцарская, СЕМАГ еще, видимо. Флак 28, судя по калибру, но отличается от тех, что раньше попадались. Основная масса Эрликонов – типа S, с патроном 20 на 110, а это – их предшественник. Танкисты спрашивали с десятой, попалась им не типичная батарея. Вы вторую такую нашли? – совершенно не по-военному спросил очкарик.
– Нет, – мотнул головой капитан. Что странно, но его совершенно не задело такое гражданское ведение разговора.
– Тогда я о ней слышал уже. Но там снарядов на один пук. Не типовые, видимо, больше швейцарцы этот размер не поставляли. Сотня, как помню. Скорострельность у Эрликона этого образца – короткоствольного – 350 выстрелов в минуту. А из четырех стволов – это 5 секунд боя. Ни о чем.
– Зачем тогда поставили? – не удержался от вопроса Волков. Его очень удивила такая глупость.
– Агония. Немцы в дело пустили все, что осталось, все малосерийные образцы, все, что на складах завалялось, раритеты старые используют, а сами производят нынче такие экземпляры оружия, которые нам даже складировать нет смысла. Крайне грубого исполнения и очень ненадежные. Фольксгеверы для фольксштурма, к примеру. Одноразовые солдаты, одноразовое оружие, – вежливо ответил сутулый.
Берестов кивнул и проговорил достаточно понятно, что было два случая за последнее время: доставили раненых из разведбата, у которых в руках взорвались трофейные автомат и винтовка – стволы разнесло. Комиссия разбирала, думали, что боеприпас специально порченый, а может, и неосторожность глупая, чуть ли не самострел, но оказалось, что просто оружие паршивое, эрзацное.
Очкастый сухо усмехнулся и заметил своему начальнику, что вот – лишнее подтверждение.
Командир роты равнодушно пожал плечами. По его лицу было видно, что ему и без сортировки
