Жизнь и судьба - Василий Семёнович Гроссман
– Сменим вас? – спросил Крымов.
– К чему? – ответил Греков. – Вот только курева, ну, конечно, мины, гранаты и, если не жалко, водочки и шамовки на кукурузниках подбросьте… – Перечисляя, он загибал пальцы на руке.
– Значит, уходить не собираетесь? – злясь и невольно любуясь некрасивым лицом Грекова, спросил Крымов.
Они молчали, и в это короткое молчание Крымов превозмог чувство своего душевного подчинения людям в окруженном доме.
– Дневник боевых действий ведете? – спросил он.
– У меня бумаги нет, – ответил Греков. – Писать не на чем, да и некогда, да и не к чему.
– Вы находитесь в подчинении командира сто семьдесят шестого стрелкового полка, – сказал Крымов.
– Есть, товарищ батальонный комиссар, – ответил Греков и насмешливо добавил: – Когда поселок отрезали и я в этом доме собрал людей, оружие, отбил тридцать атак, восемь танков сжег, надо мной командиров не было.
– Наличный состав свой на сегодняшнее число точно знаете, проверяете?
– Зачем мне проверять, я строевых записок не представляю, что я, в АХО и на допе снабжаюсь? Сидим на гнилой картошке и на гнилой воде.
– Женщины в доме есть?
– Товарищ комиссар, вы вроде допрос мне учинили?
– Ваши люди в плен попадали?
– Нет, такого случая не было.
– Все же, где ваша радистка?
Греков закусил губу, брови его сошлись, и он ответил:
– Девушка эта – немецкая шпионка, она меня завербовала, а потом я ее изнасиловал, а потом я ее пристрелил. – И, вытянув шею, он спросил: – Такого, что ли, ответа вам от меня нужно? – И с насмешкой сказал: – Я вижу, дело штрафным батальоном пахнет, так, что ли, товарищ начальник?
Крымов несколько мгновений молча смотрел на него и сказал:
– Греков, Греков, закружилась ваша голова. И я в окружении был. И меня спрашивали.
Он посмотрел на Грекова и медленно сказал:
– У меня есть указание, – в случае необходимости отстранить вас от командования и переподчинить людей себе. Зачем вы сами прете на рожон, толкаете меня на этот путь?
Греков молчал, думал, прислушивался, потом сказал:
– Стихает, успокоился немец.
21
– Вот и хорошо, посидим вдвоем, – сказал Крымов, – уточним дальнейшее.
– А зачем сидеть вдвоем, – сказал Греков, – мы тут воюем все вместе и дальнейшее уточняем вместе.
Дерзость Грекова нравилась Крымову, но одновременно и сердила. Ему хотелось сказать Грекову об украинском окружении, о своей довоенной жизни, чтобы Греков не принимал его за чиновника. Но в таком рассказе, чувствовал Крымов, проявилась бы слабость его. А Крымов пришел в этот дом проявить свою силу, а не слабость. Он ведь не был политотдельским чиновником, он был военным комиссаром.
«Ничего, – подумал он, – комиссар не подкачает».
В затишье люди сидели и полулежали на грудах кирпича. Греков произнес:
– Сегодня немец уже больше не пойдет. – И предложил Крымову: – Давайте, товарищ комиссар, покушаем.
Крымов присел рядом с Грековым среди отдыхавших людей.
– Вот смотрю на вас всех, – проговорил Крымов, – а в голове все время вертится: русские прусских всегда били.
Негромкий ленивый голос подтвердил:
– Точно!
И в этом «то-о-очно» было столько снисходительной насмешки над общими формулами, что дружный негромкий смех прошел среди сидевших. Они знали не меньше человека, впервые сказавшего – «русские прусских всегда били», о том, какую силу таят в себе русские, да они, собственно, и были самым прямым выражением этой силы. Но они знали и понимали, что прусские дошли до Волги и Сталинграда вовсе не потому, что русские их всегда били.
С Крымовым в эти мгновения происходила странная вещь. Он не любил, когда политические работники славили старых русских полководцев, его революционному духу претили ссылки в статьях «Красной звезды» на Драгомирова, ему казалось ненужным введение орденов Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого. Революция есть революция, ее армии нужно одно лишь знамя – красное.
Когда-то он, работая в Одесском ревкоме, участвовал в шествии портовых грузчиков и городских комсомольцев, пришедших сбросить с пьедестала бронзовое тельце великого полководца, возглавившего походы крепостного русского войска в Италию.
И именно здесь, в доме шесть дробь один, Крымов, впервые в жизни произнеся суворовские слова, ощутил длящуюся в веках единую славу вооруженного русского народа. Казалось, он по-новому ощутил не только тему своих докладов, – тему своей жизни.
Но почему именно сегодня, когда он снова дышал привычным воздухом ленинской революции, пришли к нему эти чувства и мысли?
И насмешливое, ленивое «точно», произнесенное кем-то из бойцов, больно укололо его.
– Воевать вас, товарищи, учить не надо, – сказал Крымов. – Этому вы сами всякого научите. Но вот почему командование нашло нужным все же прислать меня к вам? Зачем я вот, скажем, пришел к вам?
– За суп, для ради супа? – негромко и дружелюбно предположил кто-то.
Но смех, которым слушатели встретили это робкое предположение, не был тихим. Крымов посмотрел на Грекова.
Греков смеялся вместе со всеми.
– Товарищи, – проговорил Крымов, и злая краска выступила на его щеках, – серьезней, товарищи, я прислан к вам партией.
Что это было такое? Случайное настроение, бунт? Нежелание слушать комиссара, рожденное ощущением своей силы, своей собственной опытности? А может быть, веселье слушателей не имело в себе ничего крамольного, просто возникло от ощущения естественного равенства, которое было так сильно в Сталинграде.
Но почему это ощущение естественного равенства, раньше восхищавшее Крымова, сейчас вызывало в нем чувство злобы, желание подавить его, скрутить?
Здесь связь Крымова с людьми не ладилась не потому, что они были подавлены, растеряны, трусили. Здесь люди чувствовали себя сильными, уверенно, и неужели возникшее в них чувство силы ослабляло их связь с комиссаром Крымовым, вызывало отчужденность, враждебность и в нем и в них?
Старик, жаривший оладьи, сказал:
– Вот я давно уж хотел спросить у партийного человека. Говорят, товарищ комиссар, что при коммунизме все станут получать по потребности, это как же тогда будет, если каждому, особенно с утра, по потребности – сопьются все?
Крымов повернулся к старику и увидел на его лице истинную заботу.
А Греков смеялся, смеялись его глаза, большие, широкие ноздри раздувало смехом.
Сапер с головой, перевязанной окровавленным, грязным бинтом, спросил:
– А вот насчет колхозов, товарищ комиссар. Как бы их ликвидировать после войны.
– Оно бы неплохо докладик на этот счет, – сказал Греков.
– Я не лекции пришел к вам читать, – сказал Крымов, – я военный комиссар, я пришел, чтобы преодолеть вашу недопустимую партизанщину.
– Преодолевайте, – сказал Греков. – А вот кто будет немцев преодолевать?
– Найдутся, не беспокойтесь. Не за супом я пришел, как вы выражаетесь, а большевистскую кашу сварить.
– Что ж, преодолевайте, – сказал Греков. – Варите кашу.
Крымов, посмеиваясь и в то же время
