Юрий Пересунько - Военные приключения. Выпуск 5
Я глубоко убежден, что во имя любимого дела вполне можно высидеть это добровольное заключение. Конечно, у каждого творческого человека своя «метода» работы. Но мне трудно понять тех писателей, которые утром, отработав какие-то часы, идут по делам, принимают гостей и т. д. Непонятно мне, как можно писать в Домах творчества, в которых я никогда не был и не знаю, как там двери открываются. Мой кабинет — это моя творческая лаборатория, а моя жизнь — это работа. Да и что может быть лучше работы, когда она любима!
Меня часто спрашивают, какое произведение досталось мне труднее всего и какое мной самим наиболее любимо. Не буду говорить о своем самом первом, очень слабом романе. Он шел у меня очень трудно. Я был еще молод и неопытен. Нелегко дался мне и второй том романа «На задворках Великой империи». Но здесь причина другого порядка. Я уже увлекся иной эпохой и не хотел его писать. Но договор был заключен, и писать было надо. Наверное, это насилие над собой сказалось и на романе. Мне кажется, что первый том написан лучше, чем второй.
Особенно долго и мучительно работал я над «Словом и делом». Царствование Анны Иоанновны очень слабо отражено в нашей литературе — и художественной, и исторической. Материал приходилось собирать буквально по крупицам, по кусочкам, как мозаику. У Лажечникова в «Ледяном доме» больше вымысла, чем истории. Мне же хотелось донести до читателя эпоху в ее подлинности и максимальной достоверности. Я вообще в своем творчестве стараюсь избегать вымысла. Юрий Тынянов как-то заявил, что он начинает писать там, где кончается документ. Мне кажется это опасным для исторического романиста. Ибо там, где «кончается документ», невольно возникает некоторая вольность в обращении с историей.
Нелегкой была работа и над «Битвой железных канцлеров», потому что очень непросто доступно и понятно передать сложную, порой запутанную политическую обстановку Европы периода Горчакова и Бисмарка. Ведь массовый читатель, естественно, не знаком с таинствами политической жизни того времени. И необходимо было написать так, чтобы самая специфическая и неинтересная — а в то же время необходимая и важная — информация была интересна читателю, волновала и увлекала бы его. Очень много времени ушло у меня на поиск формы изложения. Ну, а что получилось — судить не мне.
Что же касается «самого любимого произведения», то я боюсь говорить об этом, я ведь почти не перечитываю своих романов. Мне даже легче назвать неудачную вещь. Иногда кажется — вот этот-то роман у меня действительно хорош. Но проходит время, как это было с «Баязетом», — и начинаешь видеть какие-то его слабости.
Достаточно серьезным кажутся мне лично «революционные» романы — «Из тупика» и «Моонзунд». Но самой сложной и самой лучшей своей книгой я считаю «Нечистую силу», вышедшую в журнале «Наш современник» в безобразно сокращенном виде под названием «У последней черты». Царствование Николая II — тема очень трудная. Обилие исторических ракурсов, борьба партий, множество политических перипетий, чехарда в государственном аппарате, наконец, Распутин и те силы, которые за ним стояли.
Основным источником для написания этого романа послужили семь томов «Падения царского режима» — стенограммы допросов министров, жандармов, высших чинов империи. И вот что интересно: нет ни одного свидетеля, который бы не затронул распутинщину. Это издание вышло под редакцией известного пушкиниста Павла Елисеевича Щеголева. Он был секретарем следственной комиссии. В эту же комиссию входил Александр Блок. Ну а кроме того, использовал я многочисленные мемуары, периодику тех лет.
Исторический роман — это роман во многом и современный. Я думаю, что автор, воссоздавая прошлое, вольно или невольно соотносит его и с настоящим. Возникающие сплошь и рядом аналогии между историей и современностью закономерны. И потому я иногда даже прерываю свой текст о каких-то событиях прошлого и отмечаю, что нечто подобное случалось, допустим, в 1941 году. В истории многое связано. Да и замыслы моих романов иногда связаны с какими-то событиями современности. Я до сих пор благодарен С. С. Смирнову, который открыл нам героев Брестской крепости. После этого я нашел себя как литератор, начав писать исторический роман «Баязет», где, по сути дела, очень схожи были ситуации между защитой Баязета в русско-турецкой войне и защитой Брест-Литовской крепости в 1941 году.
Началось у нас освоение целинно-залежных земель. Я откликнулся на это событие романом «На задворках Великой империи».
Роман «Слово и дело» впрямую связан с разоблачением культа личности. Я привел примеры того беспорядка, той безнравственности, той жестокости, которые свойственны культу личности.
«Три возраста Окини-сан» и «Крейсера» вышли к трагической для нашей страны годовщине Цусимского сражения. Я сознательно решил откликнуться на эти события. Мне хотелось предвосхитить самурайские вопли по поводу юбилейных для них торжеств, напомнить, во-первых, о беззаветном героизме русских моряков и, во-вторых, рассказав о том, что была и первая битва при Цусиме в 1904 году, когда три наших крейсера приняли неравный бой с целой японской эскадрой броненосных крейсеров под флагом вице-адмирала Гиконойя Камимуры. «Рюрик» героически погиб, открыв кингстоны, а два крейсера вернулись во Владивосток.
Наконец, мой роман о Распутине. Прослеживая разложение царского самодержавия в канун революции, я пытался показать, что Распутин был лишь видимой фигурой той отвратной, продажной камарильи, которая плясала вокруг престола последнего царя, тех тайных сил, которые режиссировали историческое действие. Это все и есть «нечистая сила», это шабаш, своего рода «пир во время чумы».
Так почему этот роман был так остро воспринят? Да потому, что некоторые вышестоящие товарищи и взятки хапали, и врали, и лицемерили, и орденами себя обвешивали, они увидели в этом романе самих себя. Вот мне и досталось от критиков!
Я уже говорил, что при написании своих романов стараюсь опираться на документы, на подлинные исторические материалы. Мне кажется, что сегодня именно документ больше всего убеждает читателя. Это не значит, что я таким образом гарантирован от ошибок. Они у меня есть. Ведь не ошибается только тот, кто ничего не делает. И я бываю искренне благодарен, когда мне на эти ошибки указывают. Но нередко случается и так, что какой-нибудь читатель или критик, познакомившись с одними источниками и найдя там разночтение с романом, спешит поделиться своими сомнениями или возмущением с редакцией, с автором, не подозревая, что существуют и другие документы, другие источники, трактующие исторические события иначе. Подобные разночтения встречаются сплошь и рядом. И на многие события прошлого существует зачастую несколько версий.
Одному историку более обоснованной кажется такая-то версия, второму — иная. И это все в порядке вещей, это наука. Важно только, чтобы каждый мог свое мнение аргументированно обосновать, документально подтвердить. Тогда в споре и родится истина. Гораздо хуже, когда невежда пытается утвердить только свое мнение. Да мало того, еще и покрикивает на несогласных.
История не терпит шаблонов, а тем более ярлыков, которые у нас иногда приклеивают на те или иные события или на отдельные личности.
Для примера возьмем тоже уже упоминавшееся Цусимское сражение. Мы считаем его поражением царского флота. Да, поражение. Но почему-то мы отметаем тот высокий героизм, тот боевой накал, который сопровождал Цусимское сражение. Матросы и офицеры шли на смерть, заведомо зная, что они погибнут, но шли, ибо дороже жизни для них была честь России.
Вот конкретный пример. Эскадра шла от Либавы до берегов Японии, останавливалась в иностранных портах, и был только лишь один дезертир за все время, хотя, повторяю еще раз, люди знали, что идут почти на верную смерть.
От Цусимы я позволю себе перекинуться к Потемкину. Что о нем вообще было известно? Любовник Екатерины, сибарит, одноглазый, да еще враги России придумали какие-то потемкинские деревни, которых никогда не существовало.
А историку важно докопаться до истины и показать действительный образ человека, его роль в истории государства. Так вот, Потемкин — великий государственный деятель, с которым считались дворы Европы, мнение которого оспаривало мнение кабинета и самой императрицы Екатерины. Он освоил Причерноморье, был первым командующим Черноморским флотом, при нем Ушаков и Суворов одерживали блистательные победы.
И получается совершенно иной образ. Да, сибарит, да, пил квас, щи (щи тогда пили), да, ел репу, любил женщин. Денег, правда, не имел никогда, но протягивал руку, говорил — дай! И ему давали. И вместе о тем это страстный патриот.
Я не люблю героев однозначных, которых надо писать либо черной, либо белой краской. В каждом человеке есть недостатки, но есть и что-то хорошее. И когда я выискиваю в истории человека, которого надо писать одной лишь краской, — я в растерянности. Это не живой человек. Но мне попадались и такие — негодяи, подлецы варвары, — Анна Иоанновна, например. А бывали примеры и еще хуже.
