Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга первая
— Можете доносить на меня!
— Ну что ж, я так и сделаю, — сказал сын. И, вырвавшись от отца, который пытался удержать его, ушел из дома.
А наутро Федор Зеленко, войдя в гараж, где стояла собственная «эмка» — премия за выполнение на сто четырнадцать процентов годового плана предприятием, которым он руководил, — обнаружил, что сын повесился.
У Федора Зеленко не оказалось душевных сил после этого несчастья поступить так, как собирался поступить его сын, тем более что потрясенную случившимся Клаву-Клару в невменяемом состоянии пришлось отвезти в психиатрическую лечебницу.
В 1937 году арестовали не Клаву-Клару, а ее супруга.
Прервав после смерти сына и выхода из психиатрической больницы связи с немецким агентом, она, уже побуждаемая яростным стремление отомстить за мужа, попыталась их снова восстановить, но немецкий агент отклонил ее услуги по двум мотивам. Во-первых, потому что теперь, являясь женой репрессированного, она могла оказаться под наблюдением. А во-вторых, он не пожелал простить ей прежнего отказа от работы по таким незаслуживающим оправдания мотивам, как самоубийство сына.
Благодарная память о ней известного стахановца, ее бывшего ученика, ставшего одним из крупных командиров промышленности, помогла Клаве-Кларе избежать судьбы, которая постигла в то время большинство других жен репрессированных.
Она получила должность, преподавателя в десятилетке, а затем даже стала ее директором.
Когда немецкая армия оккупировала город, где жила Клава-Клара, ее забрали в лагерь. Продержали несколько месяцев и после всесторонней проверки зачислили переводчицей в формирование РОА, а потом, учитывая ее энергичную деятельность и немецкое происхождение, дали не без участия гестапо, капитанский чин и пост начальницы женской разведывательной школы.
Эта школа, расположенная, как и Варшавская, в дачной местности, готовила разведчиц-радисток. Обучение продолжалось шесть месяцев.
Затем курсанток отвозили в центральную школу, в течение одного месяца они проходили подготовку совместно с мужчинами — каждая со своим напарником.
Командование «штаба Вали» полагало целесообразным использовать в качестве радистов женщин, а не мужчин. Ибо мужчина призывного возраста, долго живущий на одном месте, скорее навлечет на себя подозрение, чем женщина, которая может выдавать себя за беженку из оккупированных немцами областей или за эвакуированную и даже вызывать этим сочувствие к себе местного населения.
Контингент курсанток вербовался из лагерей и тюрем, где сотрудники СС и гестапо подвергали их подготовительным испытаниям. После этого, отобрав соответствующую подписку, их обычно привозили в школу в самом плачевном состоянии, и начальнику охраны, доставлявшей будущих курсанток, приходилось каждый раз заверять капитана Клару Ауфбаум: компетентная медицинская экспертиза дала справку, что доставленная (или доставленные) не имеет тяжелых повреждений жизненно важных внутренних органов и обязательно выживет.
Абвергруппы, полиция, немецкие комендатуры, действующие в оккупированных районах, также оказывали содействие школе, поставляя кадры, уже проверенные у них на работе.
Эти привилегированные особы прибывали не столько с охраной, сколько с сопровождающими лицами, выглядели весьма неплохо, были прилично одеты и вначале держали себя развязно. Но капитан Клара Ауфбаум своеобразным способом давала им понять, что здесь не публичный дом, а разведывательное училище с более строгим, чем даже армейский, порядком.
Сама капитан Ауфбаум, правда, никогда лично не применяла физических методов воспитания.
Для этой цели имелся специальный человек — помощник начальной школы по политической части, лейтенант РОА, горделиво именовавшая себя Ингой Ратмировой, но откликавшаяся и на имя Нюрка, — коренастая, широкоплечая, с тучным вздернутым задом, затянутым в бриджи, коротко остриженная, с ровной челкой на низком лбу и коричневыми, прокуренными зубами. У нее были мужские манеры и мужские повадки.
Профессиональная уголовница, большой знаток тюремных и лагерных нравов, она еще в тюрьме подала прошение с просьбой послать ее на фронт и была направлена в воинскую часть санинструктором. И когда попала в плен, немецкие солдаты обнаружили в ее санитарной сумке множество ручных часов, портсигаров, смятые пачки денег.
Ее чуть не забили насмерть: так возмутил солдатские чувства этот промысел. Но гестаповцы усмотрели в нем лучшее доказательство ее несомненной полезности для рейха.
И мародерку сначала спасли от солдатской расправы, а потом с отличными рекомендациями переправили в тыл для несения службы в формировании РОА.
Женщины, прибывающие из оккупированных районов, уже имели опыт по части сотрудничества с немцами и умения завязывать с ними связи, и к тому же они не утратили физического здоровья. Поэтому они давали решительный отпор Нюрке, когда та пыталась проявить свои кое-какие свои специфические наклонности, но некоторых, измученных и обессиленных пытками и допросами в тюрьмах гестапо, девушек она, делая вид, что заботливо ухаживает за ними, понуждала уступать ей.
Сама капитан Клара Кауфман отличалась высоконравственным поведением, несмотря на то что, благодаря гигиеническому образу жизни, выглядела очень моложаво и никто не мог сказать, что этой женщине за сорок. И мундир шел к ее фигуре, и ее остроносое, с птичьим профилем лицо было свежим, и на высокой шее не одной морщины.
Некоторые пожилые, степенные офицеры абвера были бы не прочь завязать с ней необременительные приятные отношения, в крайнем случае даже супружеские, но она мужественно отклоняла все домогательства, так как считала безнравственным выходить замуж при наличии живого мужа. А кратковременные легкие связи — это было ниже ее достоинства.
Порочные склонности Нюрки вызывали у нее естественное чувство брезгливости. Но, в душе страшась этой иногда впадавшей в яростное бешенство, способной на все уголовницы, капитан Ауфбаум ограничивала протесты по поводу непристойного поведения своего заместителя по политической части тем, что с холодной и жесткой ненавистью преследовала курсанток, которые пользовались благосклонностью Нюрки.
За малейший проступок она отчисляла их в концлагерь. А если проступок был серьезным, то направляла в подразделение СС, расположенное неподалеку от школы. Ликвидационными операциями это подразделение занималось в районе мусорной свалки, вокруг которой были поставлены столбы с надписями «Запретная зона», обычными для мест, где производились казни.
Когда в школе с хозяйственной, финансовой или учебной инспекцией приезжали офицеры абвера, капитан Ауфбаум встречала их гостеприимно. И сама руководила в таких случаях приготовлением обедов и ужинов, чтобы побаловать «гостей» домашней стряпней. Еще в Донбассе она научилась делать отличные настойки из различных ягод и восхищала своим искусством приезжих.
После обильного ужина и столь же обильной выпивки, дабы отклонить ухаживания, затрагивающие ее женское и офицерское достоинство, капитан Ауфбаум, выбрав момент, любезно предлагала настроившемуся легкомысленно гостю посмотреть личные дела ее курсанток, в которых имелись фотографии. Если внимание гостя привлекало какое-либо дело, она говорила, что дополнительные сведения тот может получить непосредственно от интересующей его курсантки, и давала приказание вызвать девушку в комнату, специально предназначенную для инспектирующих чинов абвера.
Это ее способ избавляться от фамильярничания старших по званию или по занимаемой должности офицеров вызывал возмущение и протесты заместителя. Но объяснялись они не столько соображениями нравственными, сколько самой низменной ревностью.
Понимая это, капитан Ауфбаум строго делала соответствующее внушение и приказывала:
— Лейтенант, смирно! Кругом марш!
И лейтенант Нюрка вынуждена была подчиняться священным правилам армейской дисциплины, столь же неукоснительной в абвере, как и в частях вермахта.
Вильгельм Канарис, сын директора Рурской металлургической фирмы, лощеный офицер крейсера «Бремен», приобрел на этой плавучей базе германской разведки специальность, приведшую его ныне к высокой должности начальника абвера.
Канарис считался человеком светским, порой склонным к отвлеченным философским рассуждениям, к которым он прибегал, стремясь уклониться от высказывания прямых и ясных суждений.
Его дружба с начальником гестапо Гейдрихом, тоже бывшим офицером крейсера «Бремен», но уволенным с флота за порочные наклонности, зиждилась не на юношеских воспоминаниях.
Оба они имели все основания бояться, презирать, ненавидеть друг друга.
Руководствуясь своего рода смелостью, смешанной с коварством, они предпочли видимость дружбы откровенной вражде, прощупывающие схватки на короткой дистанции — бою на длинных, но независимо от дистанции эти схватки были в равной степени обоюдно опасны.
