Джеймс Джонс - Тонкая красная линия
Пятеро японцев очень толково продумали свои действия. Они умело замаскировались за несколькими поваленными деревьями, заняв оборону немного в стороне от тропинки, так что огонь пулемета перекрывал ее на всем протяжении. Конечно, они были смертниками и отлично понимали это, рассчитывая в случае боя увести с собой на тот свет хотя бы столько же американцев, сколько их тут было. Да только им не повезло — они смогли подстрелить одного лишь Кэша.
Выходя к роднику, он немного вырвался вперед. Сраженный очередью (пули попали в бедро, бок и нижнюю часть живота), он свалился как подкошенный лицом прямо в грязь. Остальные успели отскочить в сторону, попадали кто куда. Отделения Дейла и Белла тут же двинулись в обход, охватывая засаду справа и слева, а два солдата с ручным пулеметом сперва прижали огнем противника, а потом забросали его гранатами. Троих убили на месте, двоих же оставшихся в живых и вылезших из укрытия с поднятыми вверх руками они тут же застрелили, убитые свалились прямо в болото. Подошедшие отделения быстро прочесали заросли и убедились, что больше тут никого нет. Затем солдаты пошли посмотреть, что с Кэшем. Он был еще в сознании, даже смог перевернуться и вытереть немного грязь с лица.
Лежавшие в воде тела убитых японцев, кровь которых сделала воду в болотце немного розоватой, не помешали солдатам наполнить фляги. А что тут особенного?
— Всяк должен хотя бы раз в жизни попробовать вкус вражеской крови, — хохотнул, довольный своим афоризмом, Дейл, набирая воду во флягу. Стоявших рядом двух солдат стошнило, но воду они все же набрали. А Дейл все подначивал: — Хоть ее и не видно, да только теперь она везде тут есть. Непременно… — Он даже начал мурлыкать от удовольствия: — Она здесь… Она здесь… Она зде-есь!
Несколько солдат заворчали, но никто не подумал отказаться от этой воды. Наполнив фляги, они бросили в них дезинфицирующие таблетки и принялись усиленно трясти воду, чтобы таблетки быстрее растворились. Санитары тем временем пытались оказать помощь Кэшу.
Набрав воду, несколько солдат забрались в импровизированное японское убежище, надеясь отыскать там какие-нибудь трофеи, но натолкнулись на нечто неожиданное… До них уже доходили слухи о людоедстве среди японцев, теперь же это подтвердилось на деле.
На одном из деревьев висел подвешенный за ноги голый труп японца. Он умер, скорее всего, от осколка снаряда. Вся нижняя часть спины и бедра носили следы аккуратной работы солдатским ножом, которым вырезались куски мякоти. Судя по всему, тело притащили сюда откуда-то издалека, скорее всего, с «Креветки». Возможно, что солдат там был ранен, умер же позднее и сразу пущен «в дело». Тут же рядом виднелись остатки примитивного очага, на котором японцы готовили еду. Все пятеро, убитые здесь, поражали своей страшной худобой, изможденностью и еще тем, что были невероятно грязны, вся кожа их была покрыта язвами и болячками. Японское командование, посылая их сюда, очевидно, не снабдило их провизией, и это в какой-то мере сглаживало в глазах американцев все то, что здесь произошло.
В душной, зловонной сырости грязного болота, в ярко-зеленой первозданной дикости тропического леса все это не показалось солдатам столь отталкивающим, как можно было ожидать. Скорее, даже наоборот. Кэрри Арбр потрогал кончиком штыка висящий вниз головой труп, негромко хохотнул:
— А он довольно свеженький, ха-ха!
— А что, — откликнулся тут же Дейл. — Может, это дело и не так плохо, а? Может, кто попробует?
Услышав о находке, через завал перелез даже сам ротный, а за ним и новый его заместитель — длинноносый, тощий и противный на вид первый лейтенант по фамилии Криоу. Тем временем Дейл уже успел обследовать убитых японцев, отыскал у одного две золотые коронки и ловко сдернул их пассатижами. Не так уж много у этих японцев золота, как болтали…
Тем временем два санитара кое-как перевязали Кэша, привалили его к стволу дерева. Голова у солдата свалилась набок, руки неподвижно вытянулись между ног. Рядом, как бы выполняя свой долг перед раненым, сидели сержанты Торн и Белл — первый потому, что был командиром отделения, второй же сам не смог бы толком ответить, почему он тут сидит, и все время клял себя за это в душе. Кэш медленно умирал от внутреннего кровоизлияния, всем было ясно, что он уже не жилец, и они терпеливо ждали, когда наступит конец. Минут через пятнадцать он умер.
— Не забудьте… ребята… черкнуть старухе, — были последние слова, которые он произнес.
— Какой разговор, — поспешил заверить его Торн. — Я непременно сообщу ей… Это ты уж будь спокоен, все как надо сделаю…
Когда Кэш перестал дышать, они медленно поднялись на ноги, поглядели на мертвого, немного помолчали.
— Так ты ей напишешь? — спросил Белл у Торна. — Жене-то его?
— Это с какой еще стати? — удивился тот. — Я ее и знать не знаю. Пускай вон ротный пошевелится, его дело о покойниках родным сообщать. А я тут с какого боку? Спятил ты, что ли! Да я и вообще письма писать не умею… Скажешь тоже!
— Но ты же обещал ему. — Белл кивнул в сторону умершего.
— Да таким, как он, я что хочешь обещать могу.
— Кому-то же надо…
— Вот ты и напиши, раз такой умный!
— А я ему не обещал…
Подошел Чарли Дейл:
— Что, готов уже?
Торн молча кивнул в ответ.
Назначенный командиром роты наряд быстро закопал Кэша неподалеку от тропы, по которой они шли, в небольшой могильный холмик они воткнули дулом вниз его винтовку, на приклад надели каску, а к спусковой скобе привязали один из двух его личных знаков. Конечно, если по совести, то покойника следовало завернуть хотя бы в одеяло, да ни у кого не нашлось лишнего, а мертвому и могиле не все ли равно, как лежать. Главное, они зарыли его, и ему теперь не грозила опасность превратиться в добычу для крыс или какой-то еще живности, что обитает в этих кустах и джунглях. К тому же они прикрыли ему какими-то тряпками лицо и кисти рук, сделали все по-христиански, так что какой уж там разговор. Тут же у дороги они вбили в землю столбик и стрелкой показали в сторону источника. Это они позаботились о второй роте.
Покончив со всем этим, рота снова двинулась вперед, к очередному, кажется третьему, холму. Как и на предыдущих холмах, противника на нем не оказалось. Время было что-то около полудня.
А вот с четвертым холмом получилось не так гладко. Кажется, это был четвертый холм.
Бэнд торопился и поэтому принял решение идти дальше в одиночку, не дожидаясь второй роты. В уме у него только и была эта самая «Була-Була», он рассчитывал уже завтра добраться до нее. До следующего же холма, если верить карте, было всего метров триста пятьдесят, не больше. Правда, потом оказалось, что не триста пятьдесят, а все пятьсот, и к тому же идти стало намного труднее, надо было прорубаться сквозь подлесок. До этого они двигались по какой-то то ли старой тропе, то ли колее, и хотя тут им тоже доставалось, да и общая усталость все больше давала себя знать, но последний отрезок оказался особенно тяжелым. К высоте 279 они подошли, потеряв восемь человек, свалившихся по пути от полного истощения. Всем восьмерым командир роты разрешил немного полежать, а потом догонять или ждать, пока их подберет дозор, который Бэнд временно оставил на предыдущей высоте, чтобы связаться со второй ротой.
Здесь, у четвертой высоты (а может быть, третьей? Или пятой?), Бек снова подошел к командиру роты с просьбой сменить его второй взвод, поставить в голову кого-нибудь еще. И Бэнд снова отказал, хотя и пообещал, что завтра, не позже чем утром, взвод непременно перейдет в арьергард. Вот так и получилось, что, когда рота в конце концов попала под огонь противника, первым в боевом порядке опять оказался взвод Бека. А головным во взводе было отделение Белла.
Бой оказался самым отвратительным и нудным из всех, что им пришлось вести до сих пор. Разумеется, любой бой можно считать отвратительным и нудным, он такой и есть, однако этот последний превзошел всех.
Прорубаясь сквозь подлесок, они все время внимательно прислушивались, как там впереди. Все они в душе надеялись, что, может быть, даст бог, все обойдется и им не нужно будет вступать в бой. Дойдут так вот спокойненько, без стычек с противником, и порядок. Неожиданно кто-то из солдат в головном отделении Белла отчаянно заорал, рухнул на землю, и тут же застрочили японские пулеметы и ударили винтовочные залпы, загремело все вокруг. Они не дошли всего лишь метров сорок-пятьдесят до высоты 279, за которой снова начиналась открытая, ровная местность.
Головное отделение сразу развернулось и залегло, шедшее за ним — выдвинулось левее. Огонь прекратился, и несколько секунд стояла мертвая тишина. Затем японцы дали второй залп. Раненый солдат все еще отчаянно вопил где-то впереди. Третье отделение начало развертываться вправо от головного. Лежащие в траве солдаты напряженно всматривались вперед, пытаясь хоть что-то разглядеть на склонах поднимавшейся неподалеку высоты. Никакого приказа они пока не получали и действовали по собственному разумению. Бек, за которым как приклеенный таскался новый лейтенант Томмс, пополз вперед вместе с четвертым отделением (командиром в нем был Торн, а помощника у него пока не было), потом взмахом руки приказал им залечь. Мимо прополз санитар, направлявшийся в сторону раненого, который все еще громко стонал и всхлипывал. Сзади них в это время уже накапливался третий взвод, с которым был и командир роты Бэнд. За шумом стрельбы трудно было понять, что он там пытался приказывать, скорее всего, хотел развернуть их левее головного взвода. Что касается первого взвода, которым командовали Калн и лейтенант Пейн, окрещенный солдатами «Болячкой» [14], то они пока оставались в резерве. Два пулеметных отделения из взвода оружия были выдвинуты по одному в каждый из действовавших впереди взводов, а два минометных отделения все еще были не у дел, расчеты минометов лежали тихонько в траве, ожидали команды. На все это ушло секунд сорок — сорок пять. Солдаты были явно напуганы неожиданным поворотом дела. Но сильнее страха была одолевшая их усталость. Надо же было такому случиться именно сейчас, в самом конце дня, когда ни у кого не оставалось уже сил не то что воевать, а просто двигаться. Все были в каком-то оцепенении, это оцепенение накатывалось еще со вчерашнего утра, сейчас же все события разворачивались при их тупом безразличии, и те полчаса, в течение которых шел бой, не пробудили в них никаких новых чувств.
