Жизнь Василия Курки - Александр Шаров
— Да, - подтвердил слепой, - твой брат попал в вышневецкое гетто и, значит, погиб вместе со всеми.
Казалось, что слепой слышит все, что происходит кругом, близко и далеко, и знает судьбы всех. Девочка плакала. Сдерживая слезы, она еле слышно сказала :
— Но у него было колечко. От цианистого калия смерть наступает сразу . Ты не знаешь?
— Нет, - ответил Курка.
— Сразу,- сказала девочка.
— Да, сразу, - подтвердил слепой и снова стал читать: - Они шли к печи, которая горела вечным огнем. И никто из тех, кто попал в колонну, не остался живым . Была осень. Они шли через грязь, под дождем. И женщины прижимали к груди детей, защищая их и в последнюю секунду от того, от чего защитить нельзя. И во всем мире горел ненасытный огонь.
— Мне оно больше не понадобится - cпросила девочка, поднимая руку с колечком.
— Нет, никогда ! - отозвался Курка.
— Ты знаешь наверное?
— Тебе это никогда больше не понадобится, - так же твердо повторил Еурка и спросил : - А ты осталась у Соколика?
— Да, Боря, когда уходил, устроил мне схроя на зиму в скрыне. Там лежала кладка бревен - огромные такие сосны. Он с Соколиком у одной сосны отпилил конец. Я забиралась, как в нору, и изнутри закрывалась срезом. Там было все слышно. Я обмирала от каждого шага и все ждала …
— Чего?
— Ты не понимаешь? Смерти , - с непонятным спокойствием ответила девочка.
Приподнялась, погладила Курку по голове и сказала еще : - Вы ведь все тоже много раз ждали смерти. Разве не так?
— Нет. - Курка подумал и закончил : - Мы шли на встречу ей, это совсем другое …
— Да, это другое, - сказала девочка . - А я ждала, ждала. Там, в скрыпе, рядом с кладкой, конь стоял. Стало холодно, я раз ночью не выдержала, выбралась из схованья, легла рядом с лошадью. Коняка заржала, будто звала на помощь, обнюхала меня и успокоилась. Коняка дышит и греет, бока у нее поднимаются - будто тебя качает, как н а лодке в море. Хотя я ни разу не видела моря. Ты был на море ?
— Нет, - сказал Курка. - Я мало что видел до фронта - только свою Листопадовку, и лесоразработки, и фронт.
— Увидишь. После войны …
— Не знаю.
— Увидишь, - повторила девочка и продолжала о своем: - Я часто так грелась ночами. Согреюсь - и опять в кладку. И сосны тоже грели. И я была благодарна им, всем вообще - коню, хозяину. Всем, кто не убивает.
Девочка заплакала. Только ее плач слышался в темноте. Все спали, даже слепой уснул над своей книгой.
— Коняка привыкла ко мне и ржала, когда я уходила, - звала, - снова заговорила девочка. - Мне все казалось: зайдут чужие, коняка моя заржет - она ведь не понимает, - посмотрит на схрон, и люди догадаются, где я спряталась, и…
Девочка замолкла на середине фразы, потом сказала:
— Но ведь у меня было колечко : там, под камушком, цианистый калий.
Она взмахнула рукой, и зеленый камушек, блеснув , очертил плавную дугу.
— Не надо об этом проклятом колечке, - попросил Курка.
— Хорошо , - сразу согласилась девочка. - Раз ночью почудилось, будто теплом веет - не от лошадки, а с улицы. Я подкралась к выходу, вынула засов и стала открывать ворота. Они скрипели целый век - тонко, страшно. Ворота приоткрылись, и я увидела звездочку. Высунула голову, на лицо брызнуло дождем, капли тяжелые, крупные. Я поняла - уже весна. Звездочка то проваливалась - как в трясину, - то взлетала. Девочка замолкла, слышалось ее частое, усталое дыхание.
— Спишь? - тихо спросил Курка.
— Как-то раз я стояла под дождиком у ворот, долго, - продолжала девочка. - И лошадка моя забеспокоилась, заржала - позвала. Светало, и вдруг я увидела лес, как будто он рядом. И дорогу увидела. Подумала: пройдет по дороге злой человек - и все, я пропала. Стала закрывать ворота. Они скрипят, скрипят. Закрыла наконец ворота на засов, погладила лошадку и забралась в схрон.
Когда девочка замолкала, становились слышны сонные дыхания Шмуклика и тех, кто спал в соседней комнате .
— Перед сараем в огороде хозяин посадил коноплю. Она выросла - прямо лес, густой, темно-зеленый. Я и перебралась в коноплю, жила там все лето. Ползала среди стеблей осторожно, чтобы не повредить. Трогала их, ласкала, разговаривала с ними. А они тянулись и тянулись вверх. Проснешься ночью - они стоят, как стража, шелестят.
Из соседней комнаты снова раздался голос слепого : — Нас тут - девять человек. А было шесть тысяч. Больше никто не вернется. Я знаю это, потому что с начала веков о т т у д а никто не возвращался. А нам надо жить, хотя это труднее, чем лежать в земле. Послышал ся скрип ступеней и тяжелые шаги.
— Майор Гришин, младший лейтенант Курка, - окликнул с порога Старmинов.
Гришин поднялся и мимо спящего Шмуклика вышел на улицу вслед за Старшиновым. Темнота начинала рассеиваться, перестрелка стала слышнее.
СЕМЬ ДНЕЙ ОТПУСКА
1.
Идея этой командировки возникла у майора медицинской службы Гришина и он вколачивал ее в меня все то время, пока я валялся в госпитале. Приходя в палату, Гришин с однообразной хитрецой начинал воспоминания о Тверской-Ямской, - как выяснилось, в Москве мы жили на одной улице, - потом упрямо переводил разговор на Курку, но и о нем говорил чаще всего угнетающе однообразно: герой, снайпер, награжден медалями и орденами.
Как-то, не выдержав, я сказал :
— Какое мне до этого дело, до орденов, медалей, снайперского счета.
Гришин замолчал, не окончив фразы. Во взгляде его читалась почти болезненная неловкость за меня.
— Какое мне дело? ! - раздраженно повторил я, чтобы
раз и навсегда прекратить разговор. Тогда, после контузии, мне ни до чего пе было дела, было все равно.
— Но он же мальчик! - после долгого молчания, с отчаянной необходимостью в чем-то меня убедить, сказал Гришин.
Я даже приподнялся на койке, хотя двигаться было больно. Я и сейчас помню, как он выговорил слово « м а л ь ч и к» , голос его. Этим словом он как бы сказал, что есть воинские подвиги, ордена и об этом вы, военные газетчики, писали и пишите. А есть еще мальчики, попавшие в страшные обстоятельства, и мы, взрослые, вечно перед ними ответственные. Кроме того, он вложил в это слово и нечто свое, отчего оно прозвучало такой болью.
— У вас
