Михаил Колесников - Большие расстояния
— Ну, скажи, — говорил он горячо, — почему они лезут? Что им нужно? Когда эти мерзавцы переведутся на земле?..
Отвечать на его вопросы было бессмысленно: Сергей и сам знал, что им нужно и почему они лезут в каждую щель.
— Мой брат такой же матрос, как и я, — нарушает молчание Кравцов. — Одним словом, морской пограничник. История, которую я тебе расскажу, не совсем обычная. Ну а если раньше не рассказывал, то лишь потому, чтобы лишних толков не было. Дело вовсе не в скрытности…
Мной овладевает жгучее любопытство.
Первые же слова Сергея повергают меня в изумление.
— Его зовут Лю Жунь-шэн. Лю — это фамилия, Жунь — имя, — говорит с печалью в голосе Кравцов. — Но он мой брат. И не символически, как принято называть китайцев. Мои родители усыновили его в 1946 году. Мой отец моряк, капитан первого ранга.
Я озадачен и растерян. Все то, что я узнал сейчас, как-то не укладывается в голове. Но Кравцов не замечает моего смятения. Затянувшись дымом и выпустив сизую струйку, он продолжает:
— Да, история не совсем обычная, друже. И конец у нее невеселый. А дело было так… В сорок пятом году советские войска освободили Маньчжурию. В Порт-Артуре и Дальнем появились наши солдаты и моряки, а среди них мой отец. Позже приехали в Порт-Артур и мы с мамой. Моя мама, Лидия Михайловна, — врач. В то время она работала в военном госпитале.
Помню маленький серый особняк, в котором мы тогда жили. Пол устилали чистые циновки, двери и окна раздвигались. А под окном моей комнатки всегда шелестели клены. Отсюда открывался вид на море. Желтое море… В утренние часы оно в самом деле кажется желтым. Прозрачные ярко-оранжевые волны лениво катятся и разбиваются о скалы, а даль сверкает, испуская потоки ослепительного желтоватого света. Ляохэ, Далин, Ялуцзян и другие речки несут в море ил, и потому оно кажется таким… Я сразу же полюбил его, это солнечное море. Но больше всего я любил поездки с отцом на мыс Лаотешань.
Нужно тебе сказать, что на этом мысу вот уже более полувека стоит маяк, указывающий путь проходящим кораблям. В то время на маяке находился небольшой отряд наших моряков под командой мичмана Барвина. Отцу по делам службы часто приходилось наведываться на маяк. Я быстро сдружился с матросами, они водили меня по песчаной отмели, и мы вместе разыскивали большие перламутровые ракушки с красивыми узорами. Устрица обычно зарывается в песок и оставляет маленький глазок для воздуха, чтобы не задохнуться.
Случалось, мы с мичманом Барвиным поднимались на галерею маяка. Старый моряк гладил меня по голове и с каким-то незнакомым мне суровым выражением лица вглядывался в бескрайнюю водную даль, где плавно покачивались джонки с табачно-желтыми и красными парусами из циновок. А ветер на этой высоте был особенный: упругий, стремительный.
— Вот, Серега, какие обстоятельства, — говорил обычно мичман. — Нож мне острый — сидеть тут на маяке. Сплю и вижу палубу своего сторожевика. Да, были дела… Вернусь в Севастополь — каждый камень поцелую, как родного брата. Да что говорить попусту!..
Я понимал мичмана: он тосковал по настоящей морской службе, от которой-был сейчас оторван, вспоминал боевые дела и грустил по далекой родине.
Здесь же на маяке я и познакомился с Лю Жунь-шэном. Крестьяне и рыбаки из соседнего села Чэньцзяцуни часто наведывались в гости к советским морякам. С галереи маяка хорошо были видны приземистые глинобитные фанзы с плоскими крышами и решетчатыми окнами, оклеенными промасленной бумагой, того сельца, где жил Лю Жунь-шэн. Этому китайскому мальчику не было и двенадцати лет, но он уже смело выходил в море на своей маленькой ветхой джонке вместе со взрослыми рыбаками. Как мне удалось узнать, Лю был круглым сиротой. Лишился он родителей так. До прихода советских войск в Маньчжурию на маяке дежурили три японских солдата. Солдаты грабили крестьян, издевались над ними. Однажды солдаты украли керосин, отпущенный для маяка, а вину свалили на китайских рыбаков. Родителей Лю Жунь-шэна забрали, и больше мальчик их не видел — умерли от побоев после допроса в полиции.
На первых порах крестьяне заботились о сироте, но они все были очень бедны, и вскоре Лю Жунь-шэну пришлось самому добывать пропитание.
Это был сухощавый круглоголовый мальчик с вечно смеющимися щелками глаз. Он приносил на маяк морских лещей, сельдь, треску, креветок. Матросы забирали весь улов, совали юному рыбаку в руки хлеб, банки мясных консервов, печенье, деньги, усаживали за стол и кормили наваристым флотским борщом.
— Твоя хао… хорошо, — говорил Лю вместо благодарности.
Матрос Сазонов отдал мальчику свою тельняшку, и эту тельняшку Лю носил с большой гордостью.
— Вырастешь, — моряком будешь, — посмеивался мичман Барвин.
При первом же знакомстве я подарил Лю Жунь-шэну свой складной нож, и мы сразу сделались большими приятелями. Лю научил меня прямо руками ловить больших злых крабов, управлять плоскодонной джонкой. Иногда мы тайком выходили в открытое море, за что нам здорово попадало от отца.
Как-то осенью отец взял меня с собой в поездку на Лаотешань. На маяке было пустынно: в Чэньцзяцуни наступила горячая пора — шла уборка урожая, и мичман Барвин отпустил свободных от вахты помочь крестьянам. По пыльной дороге двигались двухколесные арбы, тяжело нагруженные снопами гаоляна. Там и сям виднелись полусогнутые фигуры в широкополых соломенных шляпах.
Мы поднялись на галерею.
— А где Лю Жунь-шэн? — спросил я у мичмана. — Дома его нет…
Барвин указал на темные точки в море:
— Ушел с рыбаками. Что-то сегодня с утра парит — спасу нет…
В самом деле, даже на вышине было жарко. Море сияло, словно золотое блюдо. Синеющие в легкой дымке сопки, прибрежные красные скалы, маленькие домики, поля хлопка и гаоляна — все было залито белыми солнечными лучами.
На галерее появился матрос Сазонов.
— Телефонограмма из Порт-Артура, — поспешно выговорил он. — Сообщают, что на Лаотешань надвигается вихревой шторм!
— Тайфун, выходит… — медленно произнес мичман и вопросительно взглянул на моего отца.
Отец зажег спичку. Ничем не защищенный огонек, не мигая, разгорелся в зловеще неподвижном воздухе. Самое странное было в том, что у берега море сильно волновалось. Гребни валов поднимались все выше и выше. Волны с оглушительным грохотом разбивались о скалы. Мне уже доводилось слышать, что тайфун очень опасен для судов, а потому я заволновался. Я думал о Лю Жунь-шэне. Рыбаки в открытом море даже не подозревали, какая беда надвигается на них…
— Нужно вернуть рыбаков во что бы то ни стало! — сказал отец.
Зазвонил колокол, подвешенный на маяке. Вскоре на берегу собралось все население Чэньцзяцуни.
На юго-востоке почти у самой воды появилась туча. Она росла, пухла с каждой минутой. Подул ветер. Вскоре синяя туча заволокла все небо. К воде потянулись черные космы. Полоснула молния. Беспокойно заревели волы, залаяли собаки. Затем хлынул ливень. Это был какой-то холодный, хлещущий вихрь. Сквозь плотную, колеблющуюся водяную пелену с трудом различались фигурки, мечущиеся по берегу: это вовремя повернувшие обратно рыбаки привязывали свои джонки. Им помогали жены и дети. Сделалось совсем темно. Но при вспышках молнии можно было заметить черную точку, прыгающую на глянцевито-зеленых волнах.
— Лю Жунь-шэн! — с болью в голосе выкрикнул Барвин. — Его джонка…
Вспыхнул свет на маяке. Белый дымный столб уперся в зыбкий сумрак. И все же нам удалось заметить, что джонку Лю Жунь-шэна относит на скалы, которые находились справа от маяка. Нельзя было терять ни минуты. Моряки решили спуститься к скалам, хотя это и было весьма рискованно.
…Его нашли среди скал. Из валунов торчал остов джонки. Жунь был в бессознательном состоянии. Он сильно порезал живот об острые камни, и ему грозила смерть от потери крови.
Мальчика уложили в кузов автомашины.
— Гони что есть силы в госпиталь! — приказал мой отец водителю. — Может быть, еще не поздно…
Моя мать оказала Жуню первую помощь, но, чтобы спасти ему жизнь, необходимо было сделать вливание крови, которой, к несчастью, в больнице не оказалось. Тогда отец предложил свою кровь. Группы совпали. Жизнь Жуня была спасена. Позже, когда мальчик стал поправляться, мои родители решили усыновить его и получили на это официальное разрешение.
Так Жунь стал моим братом. Его привезли в коляске. Он был еще очень слаб и редко поднимался с постели. Я отдал ему все свои игрушки, а по вечерам мы разглядывали картинки в книжках. Беда была только в том, что я не знал китайского языка, а Жунь — русского. Но мой новый брат оказался весьма сообразительным мальчиком. Он не стал ждать, пока я овладею китайским. Я указывал на мать, он произносил: «Муцинь — мама». Отец, оказывается, по-китайски, — фуцинь, а брат — дагэ. Постепенно мы научились хорошо понимать друг друга. Когда Жуню исполнилось двенадцать лет, он уже свободно говорил по-русски. Родители решили определить его в ту же школу, где учился я. На первых порах с учебой у него не ладилось, и он даже плакал от огорчения. Тогда я стал помогать ему. В ясные солнечные дни мы выходили на берег моря, следили за полетом чаек и мечтали. Мы обещали друг другу, что, когда вырастем, обязательно станем моряками. Отец сумел привить нам любовь к морю. Порт-артурская бухта уже казалась нам тесной.
