Богдан Сушинский - Путь воина
– Но я не король.
– Разве Владислав IV родился королем? Нет? И ты – нет. Так объяви себя королем. Собери свой украинский сейм, и пусть он объявит тебя царем, королем, падишахом, императором… Кто посмеет помешать? – накладывал Тугай-бей седые усы на гнилые зубы. – Есть земля – значит, есть народ. А есть народ – должен быть правитель. Это тебе Тугай-бей говорит… Только султаном не объявляй себя – стамбульский обидится. Лучше всего пусть тебя провозгласят Запорожским ханом.
С той поры, как Хмельницкий стал гостем перекопского мурзы, до серьезного разговора у них так и не дошло. Правда, после прошлой их встречи неожиданно подобревший Сулейман-бей угощал его у себя в старом дворце, а затем показывал стены новой загородной резиденции, строительство которой начал на берегу Сиваша. С самого начала она задумывалась как укрепленный замок, вокруг которого постепенно сформируется новый город, эдакий Сулейман-Сарай.
В этот раз все выглядело по-восточному щедро и гостеприимно. Хмельницкому и его людям кланялись и говорили возвышенные льстивые слова, со злорадством наблюдая при этом, как полковник нервничает, порываясь в покои мурзы. Теперь, когда его сын остался заложником Ислам-Гирея, пути к отступлению у Хмельницкого уже не было. Тем более что дело шло к весне, а к боям ни его войско, ни войско мурзы еще не было готово.
– В У?краине правители издревле называли себя великими князьями или же гетманами. Какой титул повелит мне принять войсковая старшина и казачий круг – тот и приму, – неожиданно резко ответил Хмельницкий, удивив этим мурзу. До сих пор полковник вел себя совершенно невозмутимо.
Тугай-бей допил чай, брезгливо отодвинул чашку и, упершись кулаками о ковер, на котором они, скрестив ноги, восседали, потянулся к Хмельницкому.
– Ты зачем прибыл ко мне, полковник? Тугай-бей тебя спрашивает.
«Наконец-то», – облегченно вздохнул Хмельницкий. Но прежде чем ответить сделал еще несколько глотков. Теперь он мог позволить себе поиграть мурзе на нервах.
– Слышал, что собираетесь в поход, досточтимый мурза. «Когда солнце приходит с юга, крымские кони устремляются на север» – так у вас говорят? Снарядите десять тысяч воинов. Я снаряжу сто тысяч. И мы вместе пойдем на Ляхистан.
Мурза насмешливо взглянул на полковника и недобро ухмыльнулся.
– Ты заманишь мои войска в степи и перебьешь их там во время первого же ночлега. А потом приведешь своих неверных под стены Перекопа и возьмешь его голыми руками.
– Если бы мне нужен был Перекоп, досточтимый мурза, я сидел бы сейчас за столом в королевском дворце Варшавы и ждал, пока Владислав IV снарядит против Крыма свое двухсоттысячное войско. А он только и ждет, когда я приду к нему с просьбой послать войска, поскольку считает позорным для себя платить дань крымскому хану. Не зря же договор, согласно которому Польша платила ее, король объявил несправедливым.
– Ни один правитель не считает дань справедливой. Но от дани освобождает не гонор, а сабля.
– К этому я и веду. Ваши войска, мурза, будут лишь свидетельством того, что Крым – с нами. А платой вашим воинам станет огромная добыча, которая ждет нас в богатых польских обозах и поместьях.
– Когда ляхи собираются на войну, они снаряжают такие обозы, словно отправляются на свадьбу, – вновь презрительно оскалился мурза. – Очень богатые обозы, ты прав, полковник, – и, мечтательно помолчав, добавил: – Десять тысяч воинов не дам. К тебе на Сечь придут всего четыре тысячи.
– Но этого слишком мало.
– Если мы будем тратить время на торги, мне придется согласиться только на две тысячи. И тогда тебе покажется это достаточным.
– Но этого мало, – почти простонал Хмельницкий, в отчаянии повертев головой. – С таким войском даже стыдно возвращаться на Сечь.
– Я воспринимаю твои слова, полковник, как молитву благодарности Аллаху, – продолжал добивать его мурза, воспользовавшись тем, что Хмельницкий возмущался на своем украинском. – Благодарности за то, что Аллах говорит мне: «Этот полковник, этот неправоверный гяур очень близок тебе по духу. Помоги ему, и, когда настанет время, он поможет тебе». А еще Аллах говорит мне: «У хана Крыма были все основания и возможности помочь этому воину, однако он не помог. У тебя же были все основания отказать ему в помощи, поскольку он обратился прямо к хану, а не к тебе, однако ты простишь ему это высокомерие. Если ты не поможешь ему, а он не станет помогать тебе, то кто же способен помочь вам обоим?»
«Вот так и заключаются тайные союзы, – подумал Хмельницкий, – о которых знают только двое. – Эти союзы прочны, поскольку не осквернены никакими официальными договорами и клятвами. К тому же им не страшен суд истории, для которой они недоступны, как недоступны тайные помыслы Аллаха».
– К слову, помогать вы станете мусульманину, поскольку, находясь в Турции, я принял ислам.
Полковник замер, ожидая, какой будет реакция мурзы, и был поражен, когда тот безразличным тоном ответил:
– Меня больше интересует то, что ты принял командование армией, состоящей из запорожских казаков, которые куда чаще были моими врагами, нежели союзниками, а также из украинских крестьян, которые куда чаще становились моими жертвами, нежели врагами, и у которых есть все основания не только ненавидеть меня, но и бояться.
– Аллах, как всегда, непостижимо мудр, – вежливо склонил голову Хмельницкий, отдавая дань уважения не только мудрости Аллаха, но и житейскому прагматизму Тугай-бея.
Полковник всегда презирал тех восточных правителей, что загоняли свои ум и волю в религиозные догматы; свои действия стреноживали путами суеверий, а дипломатический талант слишком уж расцвечивали восточной хитростью. До сегодняшнего дня Тугай-бей в его представлении оставался именно таким «восточным коконом» словоблудия. Но теперь отношение к нему изменилось, и полковник даже пожалел, что не решился встретиться с ним еще до поездки в Бахчисарай.
Он понимал, что мурза конечно же будет преследовать свои, и только свои интересы. Но уже сейчас ясно, что у них появятся общие тропы. И какое-то время они могут идти сообща, хотя и каждый к своей цели.
– То, что я встретился с ханом и получил его напутствие, облегчает нашу встречу и освящает наши решения. Поэтому я не стану оправдываться. Но признаюсь, что был неправ в другом. Я знал вас, мурза Тугай-бей, как великого воина. Однако слишком недооценивал как политика. Теперь у меня есть все основания раскаиваться по поводу своей недальновидности.
Тугай-бей подергал кончик уса – Хмельницкий уже заметил, что мурза делает это всякий раз, когда ему не терпится высказать какую-то важную мысль. Словно бы здесь, в правой части уса, скрывалась некая внутренняя, понуждающая к раздумьям и глубокомыслию сила.
– Мы, восточные правители, привыкли к лести. Она давно стала неотъемлемой частью не только придворного этикета и дипломатического церемониала, но и смыслом самой нашей жизни. Однако вы – европейский политик, и, как видите, я стараюсь вести себя с вами так, как принято вести себя европейцу с европейцем.
– Тем более что Крым трудно признать азиатским захолустьем.
– Перебивать восточных правителей во время беседы – тоже отличительная черта исключительно европейских послов и политиков, – невозмутимо заметил мурза. – Но сегодня мы отойдем от обид и церемониалов. Вынужден признать, что до нашей встречи в Диком поле я не только недооценивал вас, но и мало что слышал о таком полковнике. Правда, мне стало известно, что некий сотник, вернувшийся из Турции и принявший там ислам, возведен польским королем в генеральные писари реестрового казачества с дарованием ему чина полковника. Этого вполне достаточно для того, чтобы подослать наемных убийц и лишить казаков их нового полководца. Но совершенно недостаточно, чтобы зауважать этого самого полководца.
Появились две служанки с фигурами и движениями танцовщиц. На подносах, которые они опустили перед мурзой и его гостем, стояли кувшины с фруктовым напитком. Оба мужчины не удержались, чтобы не провести руками по бедрам девушек. Та, что прислуживала полковнику, задержала свой стан в почтительном изгибе и взглянула на своего повелителя. Уловив едва заметный кивок мурзы, она сразу же повернула свое полнолунное смуглое личико к Хмельницкому и плотоядно улыбнулась, давая понять, что нынешний вечер ему посчастливится провести не в занудных разговорах с заметно постаревшим и сдавшим мурзой, а в ее объятиях.
– И когда следует ждать десять тысяч воинов, которые прибудут на помощь моей армии? – вернулся полковник к тому, ради чего проделал долгий и трудный путь из Сечи до Перекопа.
– Мы формируем свои тумены значительно быстрее, чем вы – свои полки. К тому же мы не признаем обозов. У каждого воина есть лук, стрелы и несколько боевых коней.
– То есть я могу рассчитывать, что в марте, когда в южных степях Украины сходит снег, а ночи становятся достаточно теплыми, чтобы не разводить костров, ваш отряд присоединится к нам?
