Анатолий Полянский - Взрыв
Очнувшись, он провел рукой по щеке – она была мокрая. Заключенные перед выходом на прогулку собрались у решетки. Муэдзины уже прокричали призыв на молитву. Двор крепости опустел. Остались два вооруженных автоматами моджахеда: один кружил возле пленных, другой стоял на часах у приземистого строения с зарешеченными оконцами. На крыше возле пулеметной установки не было никого.
Погромыхивая цепями, пленные брели по кругу, лениво перебрасываясь словами. Люди уже изрядно надоели друг другу рассказами, правдивыми или придуманными, об обстоятельствах, при которых попали в Пакистан. Сил на проклятия тем, кто придумал войну, кто лишил молодости, любви, семьи, счастья, оставалось все меньше. Воспоминания о прошлом будоражили, но делиться ими не очень-то хотелось. Недоверие к случайным, хоть и своим, ребятам было главным препятствием к откровенности.
Выркович пристроился к Моряку. Тот был, пожалуй, самым болтливым, с удовольствием вспоминал Одессу, рассказывал о плаваниях в загранку, о портовых девочках фартовых. У Моряка было бурное прошлое. У Вырковича, кроме школы и Олеси, – ничего.
– Расскажи что-нибудь? – попросил Саша. – Скука скулы сводит.
Моряк язвительно хихикнул:
– Не тоскуй, малец. Сгуляешь разок в пыточную, вмиг скука пройдет.
– Злой ты, Моряк. Совсем одичал.
– Правильно заметил. Это я сейчас таким стал, здесь. А прежде лопухом был, вроде тебя. В армию служить, правда, не рвался, об иной планиде мечтал, но про интернациональный долг и бедных афганцев думал так, как в газетах писали.
– Я и сейчас так думаю, – возразил Выркович.
– Не придуряйся! Или уж так запудрили тебе мозги, что до сих пор ничего не понял? Ты ж стопроцентный оккупант. И убийца.
– Неправда. Я… я не убивал.
– Потому что не успел, руки окоротили. Да и какой из тебя стрелок.
– А присяга? Мы же солдаты.
Моряк поглядел на парнишку с сожалением, желчно усмехнулся:
– Блаженный или прикидываешься?.. Ну да черт с тобой. Лично я сыт всем по горло. И будь моя воля, я бы тех, кто эту кровавую баню затеял…
Подошел пленный из новичков, прибывших вместе с Вырковичем, – коренастый некрасивый парень с рябым лицом. По рассказу, служил он в радиолокационной роте. Был на «точке» в горах. Там его духи и достали. Продали властям всего-то за триста афганей.
– Покурить не найдется? – спросил Связист. Глаза его слезились, веки то и дело помаргивали. Лицо опухло от москитных укусов и походило на плохо надутый футбольный мяч. Эти твари донимали всех, особенно новичков, – привыкнуть европейцу к жалящим тропическим насекомым невозможно.
– Попроси чего полегче, – ответил Моряк, обрадовавшись новому собеседнику. – О табаке придется забыть. Тут ничем не разживешься. Порядки хуже, чем у фашистов.
– Заметил уже, – сказал Связист. – В банде и то лучше кормили.
– Бадабера – исправительная тюрьма, а не рай с гуриями. Сюда отправляют самых отпетых, для перевоспитания. И охраняют нас, как гарем великого султана. Я бы над воротами написал: оставь надежду всяк сюда входящий.
– Этот вон, наверное, уже оставил, – кивнул Связист на одиноко бредущую вдоль тюремной стены фигуру.
– Бог шельму метит, – процедил сквозь зубы Моряк и сплюнул под ноги.
– Откуда известно, что он предатель? – спросил Выркович. Несчастный вид Танкиста, превратившегося буквально в тень, вызывал острую жалость.
– Жаба в доверительной беседе сообщил, – хихикнул Моряк. – Но, если серьезно, то зря подачки не делают.
– На мне тоже кандалов нет, но это не значит…
– Не сравнивайся со всяким. Тебя по малолетству и хлипкости не заковали. Носом не вышел. А этого, – кивнул он в сторону Танкиста, – обозначили, чтобы всех оповестить.
В этот момент Танкист надрывно закашлялся. Содрогаясь, попытался опереться о стену, но не удержался и медленно сполз' на землю.
– Тебе плохо? – спросил подбежавший Выркович.
– Ничего, пройдет, – прохрипел Танкист, пытаясь справиться с приступом кашля. Кожа на лице была мертвенно-бледной, высохшей. Из глаз-щелочек бил угасающий жар.
Подошли несколько пленных, окружили.
– Эко его, беднягу, – сказал кто-то жалостливо. – Может, помочь чем?
– Отхлынь, ребята, – раздался резкий окрик Моряка. – Он же нас всех, сука, заложил!
Танкист вздрогнул, затравленно оглянулся. Взгляд стал жестким. Губы дрогнули, но не произнесли ни слова.
Послышался окрик охранника, приказывающий разойтись. Путаясь в цепях, пленные поспешили вернуться на протоптанную по кругу дорожку: кому охота получить прикладом по голове.
Солнце ушло за высокую стену крепости, и даже отблески его, заплутавшиеся в заснеженных горах, не попадали в оконце тюрьмы. Камера постепенно наполнялась сумерками, не принесшими ни малейшей прохлады. Весь день ветер дул с востока, навевая обжигающее дыхание тропических джунглей. Зной настолько раскалил землю, что она еще долго после конца дня источала удушливый жар.
Полуян сидел возле старшины и время от времени смачивал ему лоб водой, зачерпывая ее из глиняной миски. Днем Пушника в очередной раз таскали на допрос с пристрастием и принесли оттуда в беспамятстве.
Выркович подсел к сержанту, тихо спросил:
– Ну, как он?
– Плох, дальше некуда… Что там на воле? Добре сгулял?
– Танкист упал. Я помог ему встать.
– Загинается хлопед. Негоже его оставлять в одиночестве.
– Моряк его поносил, как последнюю дворнягу. А Связист усомнился…
– Правильно. Нам кучней держаться надо. Последнее дело в плену к своим пристебаться.
– Ты, Ян, большой, сильный. Ты все выдержишь, а если меня начнут пытать…
– Авось пронесет. А Связист, похоже, парень крепкий и дорого бы дал за обратный ход. Такой может нам сгодиться.
– Для чего?
– На всякий случай, – ушел от ответа Полуян.
– А когда бежать будем, ночью?.. Ночью лучше!
– Фу ты, бисова душа! – возмутился Полуян. – Вин вже кошелку собрал!
– Значит, я угадал?
– Логично мыслишь, парубок, но язык твой без костей большие опасения вызывает.
– Товарищ сержант, – взмолился Выркович. – Я за вас голову прозаложу, не дрогну.
– Пусть будет по-твоему, – сказал Полуян неохотно. – Завтра постарайся войти в контакт с афганцами, ну, с теми, что за решеткой.
– Зачем они нам?
– А кто с местным населением будет балакать?.. Одного человека покажу. Породистый такой, в летах. Его Акаром кличут.
– Если вы его знаете, может, он вам больше доверится? – опасливо спросил Выркович. Он уже пожалел, что втянулся в историю.
– Дюже габаритный я, внимание привлекаю. А ты ще пацан, подойдешь незаметно. Передашь Акару от Мишки привет и постарайся получить ответ. Сдается мне, афганец русский знает.
– Сделаю, как велишь, Ян. Ты, пожалуйста, доверяй мне. Пожалуйста…
Выркович преданно смотрел в мутные глаза сержанта, повторял, как заклинание, признания в любви, а сам думал: «Почему здесь никто никому, не верит? Каждый сам по себе. Людьми руководит какой-то утробный страх». Сашок о себе правду знает, но за других поручиться не может. Даже за сержанта, хоть и знаком по той, прежней жизни. И все же Полуян – единственная зацепка. Без него пропадешь. Не останется даже имени в памяти людей. До Вырковича ли, если об афганской войне даже в Союзе ничего не пишут. Столько ребят сгинуло, покалечено, а все секреты. Что ж говорить о пленных?
С такими мыслями Александр, добравшись до подстилки, стал засыпать. И снова увидел Олесю. Почему она стоит посреди заросшего бурьяном поля? Почему прощально машет рукой? В глазах-васильках тоска. Губы, как у старухи, скорбно поджаты. О чем она плачет, не раскрывая рта, – протяжно, приглушенно?.. Негромкий щемящий вой разрывал душу, неумолимо вползал в уши.
Александр привстал, прислушался, втайне надеясь, что плач приснился. Звуки шли из дальнего угла, где отдельно от всех лежал Танкист. Александр вскочил, подошел к нему. В блеклом свете лампочки увидел лицо, залитое слезами. Бесплотное тело Танкиста сотрясала мелкая дрожь.
– Ты что? – растерянно спросил Выркович, схватив Танкиста за плечо.
Тот разлепил веки, испуганно отшатнулся:
– Уйди. Не тронь…
– Может, надо чего? Так я…
– Сон привиделся, – ответил Танкист. – Страшный…
– Бывает. Мне тоже приснилось, будто с Олесей прощался. Олеся – подружка моя. И еще мама…
– А я сына видел, – признался Танкист.
– У тебя есть сын? Взрослый?
– Два годика было. Ходил уже. Смешной такой…
– Вернешься, в школу поведешь.
– Нет, – сказал Танкист и отвернулся.
– В школу теперь по новым правилам шестилеток принимают.
– Не увижу я его больше.
– Зря ты… – Выркович помолчал и, нарушив слово, данное Полуяну, шепнул: – Ребята побег организуют.
– Не выйдет, так и скажи прапору, – покачал головой Танкист. – Я трижды бежал. Последний раз пистолет добыл, почти до самой границы дошел…
