Олег Татарченков - Группа сопровождения
— Да днем-то как-то… — продолжал защищать свои бастионы капитан, одновременно пододвигая руку к своему стакану, куда хозяин дома уже успел плеснуть водки.
— Я вот что вам скажу, чады мои, — отец Никифор долил остатки водки себе и ухватился за огурец, — Пить надо днем. В обед. Не допьяна, конечно, но — днем. Ибо тогда водка душу веселит и к деятельной жизни, то есть к работе, подвигает. За день хмель у тебя выйдет, и спать с женой ты ляжешь уже трезвый. Ибо ложиться с бабой нужно не во хмелю, дабы не терять своего мужского достоинства и не плодить по пьяной лавочке уродов, прости мя Господи! Ну, чады мои, благословляю!
Священник обмахнул широким крестом стол и все дружно выпили.
…-Как твой сосед поживает, батюшка? — поинтересовался участковый спустя время, которое он потратил на обстоятельное прожевывание соленого огурца.
— Эх… — поп махнул рукой, откинулся к стене и изрек, горестно чмокнув губами, — Впадает в грех уныния.
— Что так? — спросил капитан.
— Говорит, что скушно ему, приход бедный — всего несколько старух и один старик, да и тот маловерующий. Мол, посещает он храм не от веры в Господа нашего, а как герой Антона Чехова — как его, Беликов, что ли? — из соображений, как бы чего не вышло. Деду скоро отправляться на встречу с нашим Создателем, вот он и подстраховывается: вдруг Бог есть, тут-то и покажут ему кузькину мать… Прости меня, Господи! — отец Никифор перекрестил свой рот знамением, — А в молодости этот дядя весьма активный безбожник был, аккурат при Хрущёве колокольню в центре села развалил тракторами. Хотел и сам храм Божий на стройматерьял пустить — в районе узнали, не дали. Мол, церковь сия семнадцатого века, памятник архитектуры. А причем здесь памятник? Храм Божий — есть и храм, неважно, когда его построили. Но все равно секретарю тому райкомовскому спасибо нужно сказать — пресек безобразие.
— Может, сейчас дядя в храме грехи замаливает? — возразил Никифору Уфимцев.
— Так не замаливают, — буркнул священник, — Этот дядя содержит двух кабанчиков, корову, лошадь. В третьи жены самую молодую бабку в селе взял, чтобы она ему в хозяйстве батрачила. А в это время у него в Рыбинске сноха горе мыкает: муж ее, сын, значит, этого дяди, на севера за длинным рублем подался — газ у Черномырдина добывает, а жене с двумя детьми ни копейки ни шлет. Так этот старый хрыч хоть бы продуктов подкинул — не чешется…
— Вот бы его сосед, приходской священник, на путь истинный и наставил, — заметил капитан.
— Какое там! — опять махнул рукой отец Никифор, — Молодой ишшо, только из семинарии. А в молодости больше о себе думают, об устройстве своем личном, а уж обо всем прочем — во вторую голову. Сказать по правде, действительно, приход его — дыра дырой. Молодому там — тоска зеленая. Это, если по-вашему, по-мирскому говорить.
Священник встал и пошел ставить чай. С минуту он гремел посудой за занавеской в закутке кухни, потом появился с чашками в руках, водрузил на стол сахарницу, покосился на облупленный эмалированный чайник на старенькой электрической плитке и продолжил:
— С другой стороны, если человек с младых ногтей имеет все блага жизни, доставшиеся ему по наследству или по блату — сам он в этом возрасте честно заработать все это не может — то к старости или пустит деньги по ветру, потому что ценить не будет, или потеряет вкус к жизни. А это грех…
Никифор разлил чай по чашкам.
— Да и вообще, чады мои, служение Господу подразумевает подвижничество, отречение от излишних земных благ. А коли желаешь ты их, то иди не в священники, а в кооператоры. Или как их сейчас называют? Бизнесмены… Нельзя одновременно служить Богу и Момоне.
Уфимцев окинул взглядом более чем скромную обстановку в доме у священника. Он вспомнил, что ему довелось увидеть в квартире московского священника, служившего на высокой должности в Патриархии. До этого тот исполнял обязанности за рубежом, и поэтому Игорь мог объяснить себе японские музыкальный центр, телевизор, такую же импортную дорогую мягкую мебель, изящные, дорогие, судя по всему, безделушки. Обстановку, редкую для средней московской квартиры начала девяностых.
Объяснить мог, понять — нет. Уж очень все это не вязалось с духовным одеянием хозяина. Для того интерьера скорее подошел бы малиновый пиджак, который вошел в моду среди нарождающегося класса капиталистов чуть позже.
Уфимцев говорил тогда себе, что все это глупость.
Более тысячи лет назад прошло с тех пор, когда первые христиане в рубищах жили в пещерах и обходились примитивным, служа Господу. Сейчас их преемники должны идти в ногу со временем, иначе они просто не смогут донести Слово Божье до всех. Не только для нищих и малограмотных, но и богатых, образованных. Тем не менее… Тем не менее думалось: отчего же деревенская и городская голытьба в революцию с таким упоением рушила храмы, убивала священников, изгоняла саму веру.
С упоением и искренней злобой рушат только низвергнутые в душе святыни, мстя за порушенные идеалы. Малиновый звон колоколов в сознании тех людей были частью той России, где развевались на ветру шелковые знамена и шарфы дам, сверкали спицами пролетки и ордена господ, запах пирогов мешался с ароматами дорогих вин и французских духов. Этот мир лежал в другой плоскости от мира развороченной земли окопов, оторванных ног, калек в прожженных шинелях, просящих на папертях милостыню, разоренных деревень. Поэтому и рушили они, что вера ушла из душ их. А пустоту заняла лишь дочь Сатаны — злоба.
Отец Никифор заметил взгляд Игоря, каким он окинул скудную обстановку дома.
— Небось подумал, что вещаю так, что сам живу в скромности, а посему причисляю себя к подвижникам, — усмехнулся он, — Нет, парень. Хоть и стоит мой храм в большом селе на большой дороге, но приход и у меня тоже не весть какой. Все те же богомольные старушки. Единственная разница от соседа — числом их поболе. А те, кто помоложе, в другую веру веруют — веру граненого стакана. Бедно люди живут, корреспондент. А когда ходишь по колено в навозе, да еще со сведенным брюхом, редко глаза к небу поднимаются. Потому что, как опустишь их, вся мерзость еще мерзостнее покажется. Посему и глядит народ исключительно в стакан — после него куда ни кинь, все в розовом тумане.
Он замолчал. Молчали и Уфимцев с капитаном. Тишину нарушало лишь мерное тиканье стареньких дешевых ходиков с алюминиевым облезлым циферблатом и подвязанной к цепочке магазинной гирькой.
— Потому и живу так, — произнес после затянувшейся паузы священник, — Как люди. Во-первых, потому, что физически не могу жить богаче, а во-вторых, потому что Бог не позволяет. Что мне прикажешь, — он лукаво улыбнулся в бороду, — те три сотни кирпичей, что мне сельсовет на ремонт храма выделил, себе на дом пустить? Вы, миряне, под законом и под собственной совестью ходите, а у нас вместо уголовного кодекса — Господь. Его сильнее прокурора бояться следует. На Его Суде никакой дорогой адвокат не поможет.
Отец Никифор допил чай. Собрал со стола чашки, унес за занавеску. Вышел оттуда, накинул на плечи телогрейку:
— Ну что, корреспондент, пойдем, я тебе храм покажу…
…За багажником «москвича» осталось село. Капитан Мыльников по-прежнему аккуратно объезжал выбоины на старом асфальте. Выбоин было больше, чем на проселке.
Грузовик с девочкой в косичках исчез с обочины перед сельмагом: водитель Саня Иванов уехал, купив бутылку водки на заначенные от жены деньги с «левака» (отвез мужикам из соседней деревни на базар сорок мешков картошки).
Мужики, что рядом с магазином усиленно соображали «на троих», по-прежнему торчали на месте. Заметив зеленый автомобиль участкового, они торопливо скрылись за углом.
Капитан кивнул им вслед и хмыкнул, обращаясь к Уфимцеву:
— Месяц назад магазин этот обокрали. Уперли риса три мешка, два — консервов и так… ерунду всякую. Соображаю, что утащить на своем горбу воры все это не могли. Значит, потребовалась грузовая машина. Воровали местные: навесной замок вырвали ломиком вместе с петлей засова, а внутренний открыли ключом, который продавщица прятала в укромном месте. Кто-то из постоянных посетителей выследил… Значит, и водитель был местный. А из местных только Сашка Иванов мог на это пойти. Вот я и жду…
— Чего? — недоуменно спросил Уфимцев.
Действительно, чего тут ждать — брать надо!
— Чего жду? — переспросил капитан? — Когда Иванов в город поедет остатки краденого сбывать. Тут-то я его и возьму, красавца. И про ключ он наверняка знал: продавщица сельмага — его бывшая подруга, с которой он до армии гулял. Только вот она его не дождалась, шалава…
Уфимцев только головой покрутил: настоящий Анискин!
— А вдруг это не он? — спросил Игорь.
— Он, — убежденно ответил участковый, — Ровно месяц назад ему Катька, продавщица эта, перестала водку в долг давать (это она так до сих пор свой бывший грех смывает). А он сильно не расстроился — покупает. Вот и сегодня он был. Откуда у хмыря деньги, спрашивается? В его хозяйстве три месяца зарплату не платят.
