Михаил Керченко - У шоссейной дороги
— Ну ладно. Ну довольно, — говорю я. Адам успокаивается, резким судорожным движением стряхивает с себя пыль, фыркает и скрывается в лесу. Я ложусь в гамак. Легко скользит по лицу робкий ветерок. Он не успел еще остыть, пробираясь в синих сумерках по нагретым полям, по темным балкам и кустам. Он пахнет донником, медом.
Над березами в густой синеве неба рдеют небольшие звезды, как сладкие розовато-красные ягоды степной клубники. Собрать бы их в корзину…
Листья над головой трепетно перешептываются. Они устали от дневного зноя и сейчас купаются в прохладе.
Мне не лежится в гамаке и хочется побродить.
Я беру отличную черемуховую палку, которую вырезал днем, и иду в лес. Из-под ног с шумом вылетела, испугав меня, птица. Это тетерев. Он спал, и я чуть не наступил на него. Между деревьями заметил огонек. Остановился. Дунул низкий, надземный ветерок, и огонек исчез, погас и тут же опять показался. Говорят, что ночью у волков глаза горят огнем. Осторожно отводя руками ветки, я пошел на огонек. Он стал прозрачно-синим, шарообразным, с переливчатыми краями. Сказочный фонарик! Подхожу ближе. Никакого фонарика. Просто под широким, в ладонь, зеленым листом фиалки светится васильковый огонек. Становлюсь на колени и вижу на тонкой былинке маленького жучка. У него светится брюшко. Осторожно пячусь назад. Пусть светит. Наверное, он освещает дорогу своей подруге.
Я провел сегодня удивительно-радостную ночь в лесу. А таких ночей и дней у меня впереди еще много. Уже совсем начало светать. Над горизонтом кто-то повесил легкие разноцветно-радужные полотнища. Забредаю в заросли дягиля и то и дело отвожу от лица зеленовато-желтые зонтики растений. Вдали глухо мычит, словно гигантский бык, электровоз, нарастает металлический грохот, и вот за озером проносится пассажирский поезд. Мне вдруг становится грустно при виде уходящего в неизвестную даль поезда. Бреду тропинкой и знаю, что где-то за мной неотступно следует Адам. Он, таясь в зарослях, охраняет меня.
Из-за кустов донеслось фырканье лошади и стук тележных колес.
— Помогите! Помогите! — услышал я слабый крик.
Что там происходит? Убивают кого-то? Я рванулся вперед, раздвигая перед собой тальник, чтоб не оцарапать лицо. Высунув из-за куста голову, вижу на небольшой поляне лошадь, запряженную в ходок, и человека, стоящего на коленях.
— Ушибся? — спрашивает он кого-то, наклонившись над ямой.
Я вышел из засады. За мной выскочил Адам и с лаем кинулся на человека. Тот схватился за палку.
— Адам, назад! Что тут происходит?
— Казах Умербек попал в яму, — сказал мужчина, поднимаясь на ноги. Рыжий, рябой и курносый, он улыбался, показывая на редкость ровные белые зубы.
— Чему вы смеетесь? Надо выручать его…
— Я не смеюсь, всегда так… Природная ухмылка…
Я подбежал к лошади, развязал ременные вожжи и один конец опустил в полузасыпанный, заросший травой колодец. Мы еле вытащили огромного, как медведь, казаха. Свирепые брови, тонкие усы и виноватая улыбка… Умербек? Я догадался: это был дядя Хайдара.
— Что случилось? — спрашиваю у рябого.
— Я пчеловод. Кочую. К доннику еду. Вон там, за лесом, два грузовика. На них пятьдесят ульев. Летки не зарешечиваю. Меньше возни, и пчелы не задыхаются в ульях. Так вот едем. А навстречу Умербек. Остановились расспросить, где лучшая дорога к доннику. Он все знает. Пока говорили — пчелы напали на него. Мы-то в кабине. Он погнал лошадь, потом соскочил с ходка и побежал куда глаза глядят. Вот и попал в яму. Лошадь умная: нашла его.
— Я тоже пчеловод. Вы из какого колхоза? — интересуюсь.
— Да я частник. Рано весной выезжал на акацию. Возле железной дороги ее полно. Там же рядом болото. Ивняк растет. Так что я уже откачал несколько центнеров меда. А сейчас на донник надо. Скоро зацветет.
— Мы не позволим. У нас своя большая пасека, — сказал я.
Пчеловод улыбнулся снисходительно:
— Я знаю. Я и не собирался сюда. Зачем? Я — в Дубровное. У меня договоренность. Отдам бригадиру флягу меда — и я хозяин поля.
— У них есть свои пчелы?
— Зачем? Разве бригадир будет иметь от колхозных флягу меда? Даром! У меня, брат, дело поставлено крепко. Я столяр. Ты посмотри, какие у меня отменные улья, как полированные шкафы…
Мы пошли с ним к грузовикам за лесок, а Умербек сел в ходок и поехал своим путем.
— У меня, брат, отличный зимовник для пчел, — продолжал мой спутник. — Я летом кочую два-три раза. С донника перееду на подсолнечник. Машину всегда найду и грузчиков. Деньги решают все. А ну-ка ты попытайся кочевать. То машин нет в совхозе, то нет людей. Да и что ты за это будешь иметь? Ну, начислят тебе за сверхплановый мед три сотняги, не больше. А я каждый год кладу в карман не меньше шести тысяч. У меня сильнейшие семьи. Надо весной подкормить их сахаром — пожалуйста! А тебе сколько приходится ходить и клянчить этот сахарок? Унижений не оберешься. А ради чего? Как будто о своем хлопочешь…
Надо сказать, что формально в какой-то степени он был прав, но уж очень не по нутру мне его правда. У него было две причины ликовать: он процветает, а кое-где общественные пасеки хиреют. Ему это на руку.
— Есть колхозы, — продолжал он, — где медоносов сеют мало, а пасеки большие, пчелы еле прокармливают себя. Колхоз платит деньги пасечнику, его помощнику, сторожу. А было бы меньше пчел — один бы справиться мог и меду накачал бы.
И в этом он тоже был прав. И все же я понял его тайную заботу: он боялся конкуренции, боялся крупных высокодоходных пасек.
— И знаешь, — продолжал он после некоторого молчания. — Все пчеловоды воруют мед. Зарплатишка-то пшиковая.
Я круто повернулся назад и зашагал к себе.
— Куда ты? Я не о тебе говорил. На улья-то не хошь полюбоваться? Ну, драпай, беда какая. Больно ты мне нужен. Разиндюшился… Подумаешь!
Я неторопливо кружным путем пробрался к доннику. Вот он! Высокий, густой, через несколько дней зацветет. Ждать недолго. Поле начиналось у самого леса, где пролегала полузаросшая проселочная дорога, и уходило оно вдаль, куда-то к горизонту. Кое-где на верхушках больших стеблей образовались длинные колосовидные кисти белых цветков. Изредка над ними пролетают первые разведчики — пчелы. В воздухе разлит уже тонкий, но сильный медвяный аромат. Скоро здесь будет стоять пчелиный гуд. Залюбуешься и заслушаешься. Я решил проверить, не появился ли в цветках нектар. Сорвал кисть, присмотрелся. Обычно при обильном выделении нектар выступает наружу в виде двух блестящих капелек. Но сейчас я не нашел этих капелек на выгибах цветочных парусов. Рано.
Сзади неслышно, по мягкой замуравленной дороге, подкатила «Волга» и громко просигналила. Я вздрогнул, оглянулся. За рулем сидел директор совхоза Василий Федорович, рядом — незнакомый молодой, но лысеющий мужчина в квадратных очках. Это был, как я потом узнал, секретарь райкома.
— У тебя, брат, нервишки не того… — улыбнулся Василий Федорович. — А ты, оказывается, молодец — не любишь долго дрыхнуть: чуть свет, как жук, ползаешь по полям. Это, Григорий Ильич, наш пчеловод, — деловито-серьезным тоном сказал директор.
Секретарь поздоровался, пожимая руку, спросил, как дела.
— Да вот, видите, ждет, когда зацветет поле. Вы, Григорий Ильич, приезжайте сюда через недельку-полторы. Дух захватит, — воскликнул Василий Федорович. — Представьте себе, что вот эта бескрайняя равнина стала белой, как море во время шторма. Вокруг — легкая белая пена. А запах… Голова закружится.
Василий Федорович вынул из кармана сигареты, закурил и затянулся дымом так, что у него, наверное, и впрямь закружилась голова.
— Донник — это значит «дающий мед», — продолжал директор. — Но он дает и многое другое. Чудесное растение! Жаль, что наши агрономы недооценивают его. Если бы я был поэтом, я бы сочинил о нем поэму, пахнущую медом. Если скульптором, то воздвиг бы ему памятник, прославил на весь мир!
— О, куда вы хватили, — рассмеялся секретарь, не спуская глаз с оживленного лица Василия Федоровича, — но… продолжайте, продолжайте.
— Да, я горячий поклонник этого растения. Донник выручает нас во всем. Мы заготовляем его на сенаж и муку. Кормим птицу, свиней, коров. В нем так много белка! А какие урожаи! Растет на засоленных почвах, одновременно рассаливает их, обогащает азотом и делает пригодными для выращивания таких ценных культур, как пшеница, сахарная свекла, просо, кукуруза. И еще замечательно то, что он двухлетний: его легко можно вводить в любые севообороты. В прошлом году мы сеяли здесь донник с овсом. Убрали на сено. Нынче он хорошо отрос и уже вон какой вымахал…
Секретарь прервал Василия Федоровича:
— Это замечательно, что вы такой поклонник донника. Но не удивляйтесь: я — тоже. Мы в райкоме уже решили, чтобы все хозяйства серьезно занялись этой культурой. Будущей весной каждый колхоз и совхоз должны посеять донник. Но беда в том, что нет семян. И вот я прошу вас, Василий Федорович, оставить именно это поле на семена. Оно, пожалуй, лучшее в районе. Не косите его на корм.
