Борис Тартаковский - Смерть и жизнь рядом
Кто это сказал: «В детях видна душа народа, как в зеркале»? Волостнов засмеялся.
— Боевая у вас Анежка!
— Сорвиголова! — сердито ответил хозяин, но видно было, что он гордится девчонкой.
Хозяйка, однако, была взволнована: она беспокоилась за мужа и детей.
— Да вы не волнуйтесь, сейчас уйдем, — понял ее Волостнов и сразу же повернулся к Нестору. — Что ты думаешь, лейтенант? — и провел рукой по гранате, висевшей на поясе.
Нестор усмехнулся, вспомнив поговорки Зорича об осторожности. Видно, не всегда о них помнит начштаба.
За окном слышны были голоса и смех ничего не подозревавших партизан.
— Анежка! — сказал Нестор. — Ты не знаешь, много пришло немцев?
Девчонка, с напряженным вниманием смотревшая то на одного, то на другого, стараясь понять, что они хотят, закричала, отвечая Мариану Хложнику, служившему переводчиком:
— Их много, пан партизан, но все старенькие…- Она засмеялась. — Совсем дохлые немцы.
— Пошли, поговорим с хлопцами, — решил Волостнов и вышел из дома, а за ним Нестор, Хложник и молодой словак.
Хозяева остались в доме, и Нестор расслышал, как мать прикрикнула на девчонку:
— Анежка… стой, я тебе говорю!..
Волостнова окружили партизаны.
— Хлопцы, — сказал начштаба, — пришли немцы. Говорят, они еще не знают, что мы здесь… — Волостнов посмотрел на небо. — А на дворе, как мы видим, вечер…
Хлопцы схватились за оружие.
— Так что мы будем делать? — спросил Студент.
— Я так думаю, — сказал Грунтовой, сидя на своем жеребце, — что надо бы пощупать, — и на его цыганском лице сверкнула беззаботная, белозубая улыбка. — Сколько их, товарищ старший лейтенант?
— Сколько бы их ни было, — сразу посуровел начштаба, — а твое дело, комвзвода, в полном порядке доставить на базу Кашпара. Под твою ответственность, — подчеркнул Волостнов и сдвинул брови.
— Есть, товарищ старший лейтенант, — козырнул Грунтовой.
— И все остальные, кроме Степового, Хложника и Ковача, быстрым аллюром — на базу. Командование передаю лейтенанту Грунтовому. В драку не ввязываться и нас не дожидаться, — и, подойдя к Грунтовому, склонившемуся к нему с седла, Волостнов зашептал: — Я остаюсь прощупать немца. Кроме того, в мастерских застрял Такач — я его послал за учетными книгами. Может быть, хлопец попал в беду. Ясно?
— Ясно, товарищ начштаба.
— Двигай!
И в полном молчании, тревожном и напряженном, партизаны один за другим двинулись в горы, уже затянутые вечерней мглой.
— Пан партизан… а пан партизан… показать, где эти немцы? — подбежала к Волостнову девчонка.
— Ах ты, стрекоза! — воскликнул старший лейтенант, и Нестор не узнал его голоса, столько было в нем нежности и тихой грусти. — Нет, Анежка; отец ведь сказал тебе оставаться дома.
Оказывается, он все слышал.
— Я покажу, — выступил вперед молодой обувщик Любомир Павлинда, желавший уйти к партизанам. — Анежка рассказала мне, в каких домах они остановились.
— Ну что ж… — согласился Волостнов, и партизаны стали пробираться вслед за парнем в тени каменных дворцовых оград.
У дома, на вид нового и богатого, Павлинда остановился: «Здесь». Волостнов, а за ним Нестор подошли к окну и осторожно заглянули. В небольшой комнате вокруг стола сидели пять немцев. Это были пожилые солдаты — те, которых насмешливо называли «тоталами».
Нестор зашептал:
— Полоснем из пулемета?
— Полоснуть не мудрено. «Языка» бы захватить — вот как нужен! — и Волостнов провел ребром ладони по горлу.
Партизаны отошли от окна и стали совещаться, как лучше и безопасней провести операцию.
— Если нет среди них какого-нибудь наци, взять их будет нетрудно, — тихо говорил начштаба. — Тут нужен неожиданный удар. Надо внезапно появиться. Но дело, предупреждаю, рисковое. — Старший лейтенант повернулся к Павлинде. — Ты знаешь, как пройти в горницу? Можешь рассказать?
Павлинда стал объяснять: наружная дверь ведет в сени, из сеней — в кухню, из кухни — в темный коридор, а из него — в эту комнату.
— А как пройти в горницу, минуя кухню?
Парень задумался. Нет, иначе нельзя.
— Вот в чем закавыка, — сказал Волостнов. — Вдруг в кухне люди? Хозяйка например.
— Что он говорит? — взволнованно допытывался Павлинда у Мариана Хложника.
— Пан говорит, что в кухне может оказаться хозяйка.
— Я посмотрю! — быстро сказал Павлинда. — Я знаю хозяйку, — и пошел к дверям.
Он открыл, и партизанам показалось, что скрип этих проклятых дверей может разбудить мертвого. Парень исчез за дверью. Через минуту он появился и показал руками, что никого нет, можно идти. Волостнов принял решение мгновенно:
— Пошли!
И партизаны друг за другом, как ночные духи, вошли в темные сени. Кроме Ковача. Алоиз остался с пулеметом за окном и приготовился к бою: он должен был дать очередь через окно, если в этом будет крайняя нужда.
Все было так, как сказал Павлинда. Из сеней они попали в кухню, а из нее прошли в темный коридор. Сюда проникал узкой полоской свет из горницы. Волостнов оглянулся, кивнул головой и рывком открыл двери, подняв автомат.
— Хенде хох! — раздался его громовой голос.
И в то же мгновение вскочили в комнату Нестор и Хложник. У них в руках были автоматы.
— Майн гот! — приглушенно воскликнул один, сидевший против дверей, тощенький и уже немолодой немецкий солдат. — Майн гот! — повторил он, и все подняли руки.
Волостнов подумал: «Порядок!» — и уже хотел подойти к первому, чтобы связать руки бечевкой, приготовленной на этот случай, когда Павлинда испуганно закричал:
— Там еще!.. — и ткнул рукой в открытую дверь соседней комнаты. Больше он ничего не успел сказать или сказал, но голос парня заглушила пулеметная очередь. Стрелял, как позже выяснилось, Ковач. Он увидел шестого немца, готовившегося стрелять по партизанам из соседней комнаты. Немец выстрелил в то мгновение, когда и Ковач пустил в него пулеметную очередь. Тут кто-то опрокинул стол, и Алоиз сквозь выбитое окно закричал об опасности, угрожающей снаружи. Перестрелка всполошила весь городок. Надо было отходить, и чем скорее, тем лучше, чтобы не ввязаться в драку. Но Волостнов с помощью Нестора все же захватил «языка», оглушив немца ударом приклада по голове.
Они отходили той же дорогой, по которой вел их Павлинда, но позади домов. Богатырь Алоиз взвалил оглушенного немца на свою широкую спину, а пулемет взял Нестор. Издали доносились крики, и трассирующие пули перепуганных немцев уносились в небо, как праздничный фейерверк. Однако преследования не было и не могло быть — ведь они имели дело с тотальными солдатами. Когда же крики затихли в отдалении, Нестор присел в тени каменной стены и сказал:
— А я, товарищ начштаба, кажется, ранен.
Алоиз опустил на землю немца и связал ему руки, а Волостнов помог Нестору снять тужурку, затем рубаху. Она была вся в крови. Пуля попала в руку, но не задела кости и связок — Нестор шевелил пальцами.
— Э, пустяки! — сразу успокоился он. — А крови набежало много.
Старший лейтенант достал из сумки индивидуальный пакет и сделал перевязку. Нестор поднялся.
— Я готов.
Тут очнулся немец и стал дико озираться.
— Где я? — спросил он по-немецки.
Павлинда объяснил.
— Теперь он пойдет на своих двоих, — облегченно засмеялся Алоиз.
Павлинда, обращаясь к Мариану Хложнику, сказал:
— Велитель возьмет меня в партизаны?
— А ты упорный! Ну что ж, пошли, — согласился Волостнов. — Ты показал себя молодцом.
ПЕРЕД РАЗВЕДКОЙ
Штефан Такач возвратился на базу только к концу следующего дня, пришел к майору Зоричу и положил перед ним голубую книгу хозяина мастерских и обувного магазина «Кашпар и сын». По воспаленным глазам и кровавому рубцу на лице Такача Александр Пантелеймонович понял, что небесного цвета книга добыта нелегко.
Такач рассказал о ликовании словаков по случаю прихода партизан и страхе немецких солдат перед партизанами. Оправдались надежды Зорича и Франтишека Пражмы: демонстрация партизанских сил произвела большое впечатление на людей. В эти дни отряд пополнился не одним десятком патриотов. Их было много, верных сынов и дочерей Чехословакии, и партизанские посты уже привыкли к их ответу в предрассветный час:
— Патриот!
Неоценимой оказалась голубая книга Кашпара. Он был педантом, пан Кашпар, и записывал не только адреса, но и численность немецких гарнизонов и прифронтовых воинских частей. А от самого Кашпара долго нельзя было добиться ничего путного.
— Ваша ставка бита, пан Кашпар, и вы не можете этого отрицать, — говорил Александр Пантелеймонович. — Но я не понимаю одного: неужто вас, словака, человека большой воли и далеко не глупого, устраивала должность лакея в немецком доме?
