Алексей Ивакин - Десантура
— Жрать небось хочешь?
Артём, ошалело глядя в синее мартовское небо, только кивнул…
— На… — протянул старший Шамриков сыну сухарь. — Последний, Артёмка.
Тот, опьянённый долгожданным никотином, лениво стал его грызть:
— Вот оно счастье-то… Бать… — по рукам Артёма пробежали иголочки, голова зашумела, пальцы онемели.
— Чаво?
— Почему мне так мало надо? Пара затяжек и сухарь… И я счастлив…
— Блевать не вздумай, счастливый. И чинарик отдай.
— На…
Старший Шамриков осторожно вытащил окурок из рук сына и сделал ещё пару пыхов:
— Думать чего-то надо, Артёмка. Иначе сдохнем тут и мамка не дождется….
Старшина не успел ответить. По лесу захлопали выстрелы немецких карабинов…
7
— Я не понимаю, вашего командования, подполковник! — обер-лейтенант встал и нервно заходил из стороны в сторону, цокая сапогами по половицам. — Как можно бросать легкую пехоту, пусть и элитную, в тыл армейского корпуса, ставя такие задачи и основываясь на ошибочных разведданных?
Тарасов молчал, следя за разволновавшимся немцем. Тот остановился и, навалившись над столом, непонимающим взглядом уставился на подполковника:
— Поверьте, я потомственный военный. Мой дед — Альфред фон Вальдерзее был начальником генерального штаба Второго Рейха! Сам Шлиффен был его преемником! Мой отец — был начальником штаба восьмой германской армии, разбившей ваших Самсонова и Рененнкампфа в четырнадцатом году под Танненбергом! Вам, вообще, известны эти имена?
Тарасов ухмыльнулся про себя над каким-то детским высокомерием лейтенанта. Похоже немец и не осознавал своего отношения к русским.
— Мы, герр обер-лейтенант, академиев не заканчивали…
— Что? Я не понимаю вас!
— Но я прекрасно знаю, что вашего батюшку, после поражения на первой стадии операции вместе с командующим генералом Притвицем сняли с должностей. Победу одержали Гинденбург и Людендорф. А вернее, дополнительные два с половиной корпуса, переброшенных из Франции. Не так ли?
Обер-лейтенант онемел от наглости пленного. От наглости и ухмылки.
— Хорошо, — сел фон Вальдерзее. — Если у вас в Красной армии все такие умные, почему же вас все-таки бросили на верную смерть? Без нормального оружия, без достаточного количества боеприпасов, без продовольствия, наконец?
— Герр обер-лейтенант… Можно вам задать вопрос?
Юрген подумал и кивнул:
— Почему ваш корпус цепляется за эти болота, находясь в окружении, имея огромные проблемы со снабжением. Не лучше ли, с военной точки зрения, прорвать кольцо и, соединившись с армией, вывести дивизии. Какова ценность этих болот?
Обер-лейтенант подумал с минуту. Встал. Опять подошёл к окну. И, не глядя на Тарасова, сказал:
— Таков приказ. Приказ фюрера. Крепость Демянск — это пистолет направленный в сердце России. Нам приказано удерживать эту крепость до последнего человека.
Тарасов молчал. А немец продолжил:
— Я понимаю вас. Приказ есть приказ. И вы его выполняли до последнего. Но ваши генералы…
— Герр обер-лейтенант, вы знаете, как вывести из строя танк?
Вальдерзее удивился вопросу:
— Бронебойно-зажигательным по уязвимым местам…
— А лучше всего сахара в бензобак. Придётся чистить карбюратор, а это долгая процедура. Правда, и сахар растворится. Вот наша бригада и есть тот сахар.
Фон Вальдерзее понял метафору:
— Но ваша бригада растворилась, а наш панцер пока стоит непоколебимо! — немец с трудом выговорил последнее слово.
«Именно что — пока…» — подумал про себя Тарасов. А вслух сказал…
* * *— Вызывай, вызывай, твою мать… — зло ругнулся комбриг на радиста. Тот покосился на Тарасова.
— Земля, Земля, я Небо… — продолжил он бубнить.
Подполковник отошёл в сторону и привалился плечом к сосне. шёл третий день операции. Продукты уже закончились. Люди начали просто падать в снег и не вставать. Их поднимали более здоровые, заставляли идти и идти вперёд. Скорость движения бригады упала до десяти километров в день. По расчетам штаба — они уже должны были выйти в район сосредоточения на северо-западную оконечность болота Невий Мох. Со всех сторон клевали эсэсовцы. Они опасались нападать на бригаду. Но стычки случались каждый день. Количество раненых и обмороженных росло каждый день. По расчетам Тарасова — к началу активных боевых действий бригада могла потерять треть личного состава.
Просто потому, что нечего было есть.
— Есть! Есть связь, товарищ подполковник! Передавать радиограмму?
— Нет, блин… Задницу себе вытри! Бегом, мать твою!
И через линию фронта полетела шифровка:
«Дайте продовольствие, голодные. Координаты…»
Но ответа не было. Как не будет ответа и на следующий день:
«Вышли в район сброса грузов, продовольствия нет!»
И через два дня:
«Уточняю пункт выброса продовольствия … Юго-западнее Малое Опуево, повторяю координаты для выброски продовольствия — лесная поляна юго-западнее Малое Опуево. Дайте что-нибудь из продовольствия, погибаем, координаты …»
Невероятными усилиями, через мороз, бурелом и стычки с немцами, бригада все же продралась на болото Невий Мох. В рюкзаках оставались только по две плитки шоколада. Брать их можно было только по приказу командира. Съел раз в день дольку — вся норма. У тех, кто воевал на финской — сохранился чай. «Чай не пьешь — какая сила? Чай попил — совсем ослаб…»
Продралась бригада на точку встречи с двести четвертой бригадой подполковника Гринёва. Но гринёвцев там не было. Не было и обещанного снабжения.
Тарасов обходил батальоны. Сил не было и у него, но упасть, лечь, уснуть — он не имел права. Пацаны смотрели на него и держались им.
В третьем батальоне его угостили горстью берёзовых почек. Подполковник похвалил комбата за организацию питания, стараясь скрыть злость на командование фронта. Где же самолёты??
— Товарищ капитан… Ой, простите! Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к товарищу капитану! — подбежал к командирам молодой десантник с рыжей щетиной на щеках.
Тарасов молча кивнул.
— Товарищ капитан… Дозор, похоже обоз немецкий обнаружил. Пять саней. Еле ползут по дороге на Малое Опуево.
Глаза десантника лихорадочно горели. Командиры переглянулись:
— Действуй, комбат!
Комбат-три молча козырнул и побежал поднимать бойцов.
Лес зашевелился. Из вырытых в снегу ям, укрытых маскхалатами, выбирались — по двое, по трое — десантники надевали усталыми, обмороженными руками лыжи и исчезали в кустах.
Тарасов, дождавшись, когда последний из красноармейцев исчезнет в густом подлеске, решил передохнуть. Он спустился в ближайшую яму и прислонился к снежной стене. Едва прикрыл глаза и…
И услышал чьи-то крики.
Ругнувшись про себя, он досчитал до трёх, собрался и пружиной выскочил из снежной ямы. Метрах в ста кучка бойцов кричала на все болото.
— Что кричим, а драки нет? — подошёл подполковник к скандалистам.
— Смирно! — рявкнул кто-то из бойцов. Тарасов, приглядевшись, узнал в скомандовавшем комиссара третьего батальона.
— Куклин? Ты почему не с батальоном? — удивился комбриг. — Что тут у вас происходит?
— Смотрите сами…
Бойцы расступились.
На снегу лежал десантник. По почерневшему от обморожений лицу его текли слезы. И он грыз какой-то красновато-жёлтый кусок.
— Не понял…
— Тол жрет, товарищ подполковник! Гранату раскурочил, тол вытащил и жрет!
Тарасов почти без размаха пнул бойца по рукам. Кусок взрывчатки вылетел из ослабевших рук десантника и по большой дуге скрылся где-то за деревьями, сбив с еловой лапы ломоть снега.
Комбриг сунул руку в карман и вытащил кусок сухаря. Потом присел перед десантником:
— Жрать хочешь? На, держи.
Десантник вцепился в сухарь скрюченными пальцами и, почти по-звериному воя, сгрыз его в пару секунд.
— Теперь тащите его к медикам. Промывание ему сделать. Бегом!
— Товарищ подполковник! А что, он с ума сошёл? — опасливо спросил Тарасова один из бойцов.
— Нет. Просто с собой не совладал. Тол, он сладковатый на вкус. Вот… держи записку. Военврачу передашь. Бегом! Десантура…
Потом Тарасов подошёл к комиссару батальона:
— Непорядок, комиссар, непорядок… Скоро у тебя бойцы друг друга начнут жрать.
Тарасов знал, что это уже пятый случай по бригаде. Но скрывал это от комиссара батальона. Впрочем, Тарасов догадывался, что Куклин в курсе происшествий.
Такое трудно скрыть.
Если вообще возможно…
— Догоняй батальон, комиссар. Обоз берите. От вас сейчас вся бригада зависит…
* * *Ефрейтор Шемякин грыз еловую веточку, пытаясь заглушить сосущую боль в пустом желудке. И наблюдал сквозь прицел за немецкими обозниками.
