Иван Шевцов - Набат
Они пошли вверх по улице Горького пешком, не спеша, постояли у памятника Пушкину и так, не замечая времени, дошли до Белорусского вокзала. Сели в метро и вернулись снова в центр, к своей гостинице. Еще днем Куницкий водил Ядзю к университету, сказал, между прочим, что он хотел бы с нового учебного года продолжить занятия, если обстоятельства позволят ему, и советовал Ядзе последовать его примеру, остаться в Москве и поступить в университет. При этом обещал познакомить ее с интересными и влиятельными людьми, на помощь и покровительство которых она может рассчитывать.
Для Ядзи все это было слишком неожиданным, свалившимся на нее как волшебство, нежданно-негаданно - Москва, ошеломившая ее Третьяковская галерея, мраморные подземные дворцы, университет… Нет, все это похоже на сон. Она лишь улыбалась счастливой и рассеянной улыбкой на слова Куницкого. Только б затянулся этот приятный сон.
У Куницкого было достаточно времени на размышления, перед тем как попасть в кабинет подполковника Бойченкова. Усилием воли и холодного расчета он привел в порядок свои слишком путаные-перепутаные мысли и теперь был готов твердо и непреклонно держаться одной версии, сложившейся в силу разных обстоятельств. Держаться, чего бы это ни стоило. Коротко эту версию он изложил в своей записке, которую отдал Зеленину. Однажды - это было на аэродроме, когда их самолет сделал посадку на подмосковной земле, - его посетила робкая, несмелая мысль: а что, если прийти с повинной, рассказать Бойченкову не сочиненную легенду, а подлинную правду? Но он так испугался подобной идеи, что мысленно обозвал себя кретином: ведь расстреляют же, и только, ни за что не простят. Нет, надо действовать по инструкции Шлегеля, не проявляя при этом особого усердия. А вдруг Кудрявцев жив, каким-то чудом уцелел. Ведь Шлегель мог врать, говоря, что коллега их, по имени Аркадий, найден в подвале костела мертвым. А может, и не найден, может, кто-то помог раненому скрыться, и Шлегель наврал. Теоретически такой вариант вполне допустим, но практически у Кудрявцева почти не оставалось шансов. И все же, если он жив, тогда о предательстве Куницкого станет известно партизанам и, конечно, Бойченкову. Но поскольку такое предположение маловероятно, то и смущать им себя ни к чему. Главное - держаться одной версии, не спешить с ответами на вопросы, не сорить словами и не терять хладнокровия.
Бойченков внимательно прочитал объяснение Адама Куницкого, краткое, сдержанное, отмеченное немногословной деловитостью. Сомнений не было: группу кто-то предал. Объяснение Ядвиги Борецкой подтверждало такое предположение. Нужно было установить простое и основное. Кто предал? Кто-нибудь из состава группы Гурьяна или из партизан? Софонов, Кудрявцев или Куницкий? Но как установишь, когда нет никаких конкретных доказательств. Интуиции же, подозрениям Бойченков не доверял. Он верил лишь фактам, убедительным, неопровержимым. Он рассчитывал, что личная встреча с Куницким и Ядзей прольет свет или хотя бы немного прояснит причину провала группы Гурьяна. Он решил разговаривать с Куницким и Ядзей с каждым в отдельности, с глазу на глаз. Впрочем, с Ядзей беседовал через переводчика. Сначала пригласил Куницкого.
Бойченков, как всегда свежий, подтянутый, безукоризненно опрятный, встретил Куницкого приветливо, даже ласково, усадил в кресло за маленький круглый столик, сам сел напротив, спросил о самочувствии, на что у Куницкого вырвался вздох досады:
- Самочувствие у нас у всех невеселое, Дмитрий Иванович, все еще не можем опомниться…
Бойченков внимательно смотрел на Куницкого. Что-то глубокое, изучающее было в его терпеливом, сосредоточенном взгляде. Взгляд этот не понравился Куницкому, настораживал. Подумалось с тревогой: "Не доверяет? Или уже что-то знает?" Взял себя в руки, замолчал, с напряжением ожидая вопросов, тщательно избегая глядеть в глаза Бойченкову. Образовалась какая-то странная, неловкая и, возможно, рискованная пауза. Осторожный, не теряющий хладнокровия Куницкий боялся первым нарушить ее. И выдержал. Грубое широкое лицо его выражало деревянное упрямство.
- Расскажите, пожалуйста, все по порядку, начиная с приземления. - Голос у подполковника мягкий, полный искреннего сочувствия и дружелюбия. А взгляд прежний, неторопливый и сосредоточенный.
Такая просьба несколько озадачила Куницкого, он спросил с учтивой робостью:
- А вы не читали моего объяснения?
- Смотрел. Но у вас почерк не очень разборчивый. Я как-то лучше воспринимаю устный рассказ.
"Хочет поймать на слове, - подумал Куницкий, гася наступавшую на него тревогу. - Думает сбить меня и запутать вопросами. Надо быть осторожным". Куницкий начал спокойно, обстоятельно, с того момента, как зацепился парашютом за дерево и как был захвачен бандой Мариана Кочубинского. Речь его лилась легко и плавно, без усилий, потому что он говорил правду, ничего не убавлял и не прибавлял. И Бойченков не перебивал его попутными вопросами, а синие внимательные глаза его постепенно темнели, наливаясь горестной тоской и глубокой задумчивостью. Обратил внимание на маленькую деталь: у Куницкого дрожали пальцы. "Волнуется, - подумал Бойченков. - А прошлый раз, в нашу первую встречу был спокоен и самонадеян". Впрочем, этой детали Дмитрий Иванович не придал особого значения, хотя на всякий случай и запомнил ее, но Куницкий, поймав взгляд Бойченкова на своих пальцах, смутился и спрятал руки под стол. Бойченков не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул на его спокойно-задумчивом лице. И только когда Куницкий начал рассказывать о роковом дне в Беловире, о том дне, когда они пошли на улицу его дяди Марка Куницкого передавать радиограмму в Москву, Бойченков как-то весь напрягся, что-то шевельнулось в нем, и он не выдержал, первый раз перебил вопросом:
- А почему вы с Кудрявцевым разошлись в разные стороны, почему не вместе пошли?
Вопрос не сложный и совсем не каверзный, но Куницкий не ожидал его и мысленно со странным удивлением повторил про себя: "А действительно, почему?" А вслух ответил:
- Получилось это в суматохе. Я знаю город, и поэтому Кудрявцев должен был следовать за мной, держаться возле меня. Когда появились немцы, уже после моих выстрелов, я быстро бросился за угол, в укрытие. Я был уверен, что Кудрявцев идет за мной. Остановился за домом, смотрю - его нет. Уже стемнело. Прислушался, жду. Слышу шаги. Ну, думаю, он. Я негромко окликнул его. В ответ - слабый свист, - на ходу сочинял Куницкий. - Я ответил тоже слабым свистом. И в это время сзади меня схватили двое эсэсовцев. Усадили в коляску мотоцикла и сразу в гестапо.
Куницкий умолк, словно выложил все и можно было на этом ставить точку. Плоское серое лицо его и бесцветные навыкате глаза выражали теперь усталость и глубокое уныние. Бойченков слушал его внимательно, не выражая, однако, ни малейшего волнения. Ему виделась на последней фразе Куницкого не точка, а всего лишь многоточие. Он спросил:
- А дальше?
- Сразу допрос. Отпираться было глупо - у них мой пистолет и граната. Я назвался Давидонисом из отряда НСЗ. Спросили имя командира отряда. Я сказал: Ярослав Ковальчик. Мне не поверили. Избили и бросили в одиночку, посоветовав подумать до утра. А утром на допросе мне сказали, кто я и что: Адам Куницкий из группы Алексея Гурьяна и все прочее, как и было в действительности. Даже назвали ваше имя. Сказали, где дислоцируется ОМСБОН. Я понял, что нас кто-то предал. Но продолжал все отрицать. Мол, не знаю никакого Гурьяна, никаких Ядвиги Борецкой и Веслава Качмарека - это хозяин нашей конспиративки. Твердил свое: я Давидонис из отряда Ковальчика.
- И тогда вам сделали очную ставку? - перебил Бойченков.
- Нет. Никаких очных ставок не было. Просто били. Мы встретились со своими уже во дворе тюрьмы, в ту последнюю ночь, когда нас сажали в автобус.
- В автобусе вам не удалось переговорить друг с другом?
- Пытались, но охранники заставили нас замолчать.
- Кто пытался?
- Радист. Он сказал, что уверен, что нас предал Кудрявцев. У него на этот счет были какие-то основания. Но договорить ему не дали.
Это была существенная деталь. Почему Куницкий не указал на нее в своей записке? Но Бойченков не стал заострять на этом внимания, спросил о другом:
- А вы как думаете?.. В отношении предательства? Куницкий скособочился, пожал угловатыми плечами, ответил с вдумчивой осторожностью:
- Думать можно и так и этак. Нужны улики, а их у меня нет.
- Но вы говорите, у радиста были улики?
- Возможно. Иначе не стал бы он зря оговаривать своего товарища. Я не допускаю, чтоб можно было бросить такое тяжкое обвинение без доказательств.
- А скажите, товарищ Куницкий, когда произошел взрыв, началась стрельба и остановилась машина, почему вы потащили за собой Борецкую?
- Не знаю… Возможно, потому, что мы сидели рядом, и потому, что она женщина. - Он сделал благообразное лицо и потупил скорбный взгляд.
