Георгий Косарев - Сердце прощает
...Аксинья, мать Пети, была немало встревожена, увидев, как ее сыноквместе с товарищем опрометью понеслись через огороды к лесу, волоча засобой носилки.
Накинув старый жакет, она поспешила вслед за ними и настигла ребят втот момент, когда они затаскивали на грязные, в засохшей земле, деревянныеносилки немолодого красноармейца. Аксинья так и ахнула.
— Что вы делаете, бесенята! Он же весь в крови, перебинтованный, а выкатаете его, как чурбак!
Аксинья наломала березовых веток, застелила дощечки носилок, накрылараненого жакеткой и тогда уж огородами и задворками притащила его сребятами к себе в дом.
Уходя за врачом Терентием Петровичем, дедом Сергунчика, строгопредупредила ребят:
— Об этом никому ни слова. Узнают изверги — всех нас порешат,запомните.
Оставшись в избе одни, ребята зашли за занавеску, куда положилираненого, и снова стали тихонько допытываться:
— Дядь, а дядь, ты слышишь нас? Не бойся, мы свои. Откуда ты, скажи?!
И вдруг к их удивлению раненый приоткрыл глаза и сдавленно сказал:
— Пить, дайте пить...
Петя зачерпнул в ведре ковш воды, поднес его бойцу. Игнат чутьприподнялся, оперся на правую руку. Струйка воды пролилась ему на грудь,стекла по шее за ворот, а он все пил.
Глава шестая
Дул холодный пронизывающий ветер. Уже не видно было грачей, умолкптичий гам. Только желтогрудые синицы, печально попискивая, порхали срединизких кустарников да неугомонные вороны громко каркали, пугливо перелетаяс вершины на вершину оголившихся берез. Зачахли последние осенние цветы,опустели поля, не горели они яркой зеленью озимых всходов, на обочинахразбухших от дождей дорог коряво торчали колючие головки репейника.
По лесным тропам, по бездорожью, укрываясь от врага, тянулись навосток обессиленные, голодные окруженцы. Война раскидала их по лесам иболотам и, шагнув огненной чертой фронта далеко вперед, оставила их вовражеском тылу.
Многие гибли, и никто не знал об их могильных холмиках. Другие, невыдержав бессонных ночей, голода, постоянной опасности быть захваченнымифашистами в лесу, искали себе пристанище на хуторах и в лесных деревнях.Враг не щадил и таких, уже безоружных. Как на диких зверей устраивалоблавы на окруженцев, при малейшем сопротивлении вешал, расстреливал,загонял за колючую проволоку лагерей для военнопленных...
Утренний рассвет еще не коснулся окна Марфиного дома, а она уже давнолежала с открытыми глазами. Осенняя пора усиливала тоску, навевала тяжелыедумы об Игнате, о жизни, которая принесла ей вдруг столько страданий итревог. «Ах, Игнатушка, если бы только знал, как мне тяжело без тебя! Гдеты, мой родной? Плохо тебе в такую пору. Поди весь промок, а может, ипростыл... Вон какая непогодища-то!..»
Марфа раздумывала, а тело пробирала дрожь и слезы сами по себеподступали к глазам. Вдруг она услышала стук в окно.
— Марфа, ты что, или все спишь? — кричала с улицы Василиса Хромова. —Наши военные пришли, беги скорей к Авдотье в дом, там они греются.
Словно ветром подхватило Марфу. На ходу она накинула пальто и бегом —прямо на край села, куда уже спешили и другие бабы. Мысли Марфы, опережаяее, летели вперед, манили слабой надеждой: «Может, там есть и те, ктовстречал на войне Игната, может, принесли от него долгожданнуювесточку...»
Она рывком распахнула дверь в избу, и перед ней предстали окруженцы,давно не бритые, с осунувшимися лицами и запавшими глазами. Марфа смотрелана них, а у самой от волнения, от жалости к этим людям, таким же,возможно, как и ее Игнат, сильно колотилось в груди сердце.
Наталья Боброва первой пригласила к себе на постой жгучего брюнета сгустой смолянисто-черной бородкой и с легкой руки окрестила Мироном, хотяпо-настоящему звался он Илларион, а фамилия его была Цыганюк.
Марфа стояла в нерешительности: брать или не брать в дом человека.«Пойдут сплетни, бабы будут языки чесать, а Игнат придет — начнутсяшушуканья». Она раздумывала, а сама не спускала глаз с окруженцев, будтокого-то высматривала. «Отказать в приюте человеку, когда он в беде, —просто подло. Если бы Игнат так же вот попросил крова, а ему бы отказалакакая-нибудь женщина, то я бы прокляла ее, плюнула бы ей в лицо привстрече...»
Марфа подошла к одному, заглянула ему в лицо и несмело спросила:
— Как, соколик, зовут-то тебя?
— Кузьмой, — отозвался тот, — а по батюшке Иванович. Говорят, несовсем красивое имя, а по мне все равно. Как нарекли родители, так,значит, и называюсь.
В словах Кузьмы Марфа уловила то неброское человеческое достоинство,которое ей всегда нравилось в людях. Желая приободрить пришельца, онасказала:
— Что вы! Разве ваше имя плохое? Вот со школы еще помню: тоже ввойну, в давние времена был такой Кузьма, а на всю Русь и сейчас ещеславится.
Окруженец улыбнулся и тихо ответил:
— То ведь был Кузьма Минин, богатырь, а я, Кузьма Васильев,незадачливый вояка...
— Сперва незадачливый, а после, может, будете и удачливый, —приветливо сказала Марфа.
Осели на временное жительство в деревне, кроме Цыганюка, Васильева, идругие ополченцы.
* * *
Несмотря на жестокую расправу, учиненную в селах и деревнях, гдесгорел на корню хлеб, то тут, то там вспыхивали новые пожары, выводилисьиз строя продовольственные склады, скотосборные базы, маслодельные заводы.Но с каждым разом все пуще свирепствовали каратели.
Знали об этом и в лесу, в небольшом отряде Сидора Еремина, идействовать старались подальше от деревни.
...Ночь была безлунная, темная. Шли к мосту осторожно, цепочкой.Миновав поле, заросшее сорняками, вышли оврагом к реке.
Пробираясь берегом в зарослях ольхи, Сидор останавливался,прислушивался. Все было как будто спокойно. Доносился лишь плеск воды, дагде-то позади, в глухом ельнике, ухал филин.
— Ну, вот и добрались, — сказал Сидор и показал рукой на чернеющийвпереди мост. — Действовать будем, как договорились. Валя и Люба останутсяздесь и будут следить за дорогой. Мы с Виктором и Борисом перейдем на тусторону реки.
Парни спустились под мост; Сидор отошел от дороги и притаился возлекустов.
— Была бы мина, и отпали бы все лишние хлопоты. В два счетасправились бы, — тихо произнес Борис. — Он высвободил пилу из жесткоймешковины, и она тонко прозвенела, врезавшись зубьями в деревянную опору.
Скоро упали один за другим отрезки опор. Виктор толкнул чурбаки внизпо насыпи, они с шумом покатились и бултыхнулись в воду.
Люба и Валя лежали на земле и не спускали глаз с дороги.
— Где-то сейчас отец? Каково ему там на фронте! — с грустью сказалаЛюба.
— Здесь тоже нелегко, — вздохнула Валя.
— Чу!.. — перебила ее подружка. — Слышишь?
— Кажется, кто-то едет по дороге. — Пригнувшись, она побежала кмосту.
В это время Виктор и Борис, переводя дух, заворачивали в мешковинупилу и настороженно прислушивались. Внизу по-прежнему журчала вода,раздался всплеск рыбы, и ничто не напоминало об опасности. Вдруг Борисвскинул голову и сказал:
— Кто-то бежит.
Виктор глянул наверх, и в этот момент послышался встревоженный голосЛюбы:
— Ребята, где вы? Едет кто-то.
— В кусты, быстро! — приказал Сидор.
Откуда-то издалека уже четко доносилось ровное цоканье конских копыти тарахтенье повозки. Через минуту она въехала на мост и, миновав его,остановилась. Из пяти находившихся на ней мужчин трое соскочили на землю иперекинули за плечи винтовки.
— Полицаи! — прошептал Борис.
— Полицаи, — подтвердил Сидор. — Только спокойно...
Трое прошлись взад-вперед, разминая ноги, и один из них пробасил:
— Ну, вот и приехали. Задача вам ясна?
— Чего тут может быть неясного, — ответил второй осипшим тенорком.
— Слушай, старшой, а что так приспичило охранять эту старую висячуюгалошу? — спросил третий.
— Ничего не знаю. Раз приказано — будем охранять.
— Я слышал, будто будет проезжать какая-то важная шишка, — сказалосипший.
— Прекратить болтовню! Нам не положено знать, — осек его старший иповернул к повозке. — Мы едем дальше, вернемся часам к шести утра, а вытут смотрите в оба.
— Яволь! Бывайте здоровы! — почти одновременно ответили ему полицаи иприщелкнули каблуками.
Когда повозка скрылась из виду, один из полицаев сказал:
— И дали же нам работенку... торчи здесь, как столб, под открытымнебом.
— Служба есть служба, — отозвался сиплый тенорок. — Говорят,появились партизаны, все партейцы.
— Ненавижу их, большевиков, всех перевешал бы... Цепляются, заразы,за старое, не понимают, что Германия пришла с новым порядком.
— Пока не истребим партизан, порядка у нас не будет, — сказал другойи, облокотившись на перила моста, мечтательно продолжал: — А все ж такиприятно, Матвей, что все так повернулось. Хотя и торчим здесь и дрожим...ночи-то вон какие прохладные...
