Борис Васильев - Офицеры
— Санитарок принято называть по именам.
— Студенток тоже.
— Я буду ждать вас в сквере, Любовь Андреевна. Поверьте, это очень серьезно.
И отошла в глубь раздевалки, прекратив разговор. Может быть, потому что заметила особый интерес очень любопытного преподавателя возле ближайшей колонны.
Стояла осень, и в маленьком городском сквере печально шуршали под ногами листья. По аллее шли две матери: санитарка и студентка одного института.
— Наши дети дружат три года, — говорила безулыбчивая мать девочки. — Сначала мне казалось, что это — детская блажь…
— Думаю, ваши опасения абсолютно беспочвенны, — неприязненно перебила Люба.
— Напротив, Любовь Андреевна, я очень рада. Право, очень. Маша воспитывается без отца, ей просто необходим друг, советник, рыцарь, наконец.
— Господи, какая я ревнивая дура! — улыбнулась Люба. — Мне показалось, что вы не доверяете этой дружбе. А ведь мой Егор — Трофимов, это совершенно особая порода. Они не умеют объясняться в любви, не дарят цветов, забывают о ваших днях рождения, но… Знаете, сколько раз мой Егор приходил домой с разбитым носом?
— Я знаю, сколько раз моя Маша возвращалась счастливой. И вот как раз об этом, об их счастье я и хотела бы поговорить…
Безулыбчивая санитарка вдруг оглянулась и замолчала. Какая-то мужская фигура мелькнула на пустынной аллее. Очень похожая на институтского преподавателя.
— Как отвратительно, — брезгливо и одновременно с этим устало сказала мать девочки. — Как отвратительно, когда бывшие сослуживцы добровольно следят за каждым вашим шагом. Это преподаватель с кафедры марксизма-ленинизма, когда-то он очень любил бывать у нас дома. Не оглядывайтесь, Любовь Андреевна, вам еще предстоит сдавать ему экзамен. Давайте сядем на ту скамью, к ней ему подползти будет затруднительно.
Они прошли на открыто стоящую скамейку и сели. И пока шли к ней, Люба искоса смотрела на санитарку из собственного института, потом спросила:
— Кто вы, Анна…
— Васильевна. Сначала о детях, это важнее. Дети — самое главное. Переведите сына в другую школу, Любовь Андреевна.
— По какой причине?
— Я — жена врага народа. По всей вероятности, вдова, но они молчат. А Маша, следовательно, дочь этого врага.
Она замолчала, но, поскольку Люба молчала тоже, тихо заговорила вновь:
— Странно, что нас до сих пор не арестовали. И даже позволили жить в одной из комнат нашей прежней квартиры. И даже, представьте себе, позволили работать в том же институте, в котором мы работали вместе с ним.
— Профессор Юркевич?
— Полагаю, что теперь вы переведете сына в другую школу.
Анна Васильевна встала, намереваясь уйти, но Люба удержала ее, усадив чуть ли не силой.
— Подождите, Анна Васильевна, подождите. Я глубоко благодарна вам за откровенность, но прошу выслушать и меня. Я не только жена офицера, но и дочь офицера. А мой Егор не только сын офицера, но и внук офицера и даже правнук, насколько мне известно. И вы предлагаете воспитать из него трусливого мещанина? Угодливого обывателя?
— Да представляете ли вы, Любовь Андреевна, что происходит в стране?
— Я не судья моей стране, но я судья себе самой. Честь офицера — выше собственного благополучия, выше самой жизни. Вот что я хочу вложить в моего сына. А вы предлагаете обратное. Да разве Егор простит себе, что струсил и предал свою первую любовь? Ни Егор, ни Маша не простят нам с вами этого никогда. Никогда!
— Но для их же спасения…
— Их спасение в любви, Анна Васильевна. Вы же интеллигентная женщина, доцент и кандидат медицинских наук…
— Бывший… — странным, дрожащим шепотом произнесла вдруг санитарка медицинского института.
Лицо ее задрожало беспомощно и жалко, и годами сдерживаемые слезы наконец-то хлынули из глаз. Люба прижала к груди ее голову, гладила по плечам и тихо шептала:
— Поплачь. Поплачь, легче станет.
… — Эту девочку, мам, зовут Машей, — сказал Егор, пропуская в квартиру смущенную подружку.
— Здравствуй, Машенька, — произнесла Люба. — Проходи, очень рада, что ты пришла к нам. Я давно хотела… — в соседней комнате зазвонил телефон. — Извини. Егор, принимай гостью, — Люба прошла в комнату, взяла трубку.
— Я слушаю. На аэродром?.. А почему такая срочность?.. Хорошо. Хорошо, я еду!
Она вышла в коридор, где в молчаливом смущении стояли дети. Сказала, улыбаясь:
— Очень жаль, но мне придется ненадолго уйти.
— Что-нибудь с папой? — нахмурился сын.
— Нет, нет, просто по делам. Пейте чай, я испекла пирог.
— Ну как же так… — недовольно начал Егор.
— Служба, сын. Я не прощаюсь, Машенька.
Торопливо надела плащ и вышла.
Мальчик и девочка остались одни впервые в жизни, и им было очень неуютно. Настолько, что они изо всех сил избегали смотреть друг на друга.
Люба металась по улицам в поисках такси. В те времена они вообще были редкостью, а в тот вечер, как на грех, ни одного не попадалось.
— Такси!.. — в отчаянии кричала Люба. — Такси!..
Вместо такси появился извозчик. Подъехал на ее крики на рысях, остановил пролетку возле Любы.
— Подано такси, гражданочка. Куда ехать?
Люба с огромным облегчением вскочила в пролетку.
— Пожалуйста, побыстрее. На аэродром.
Уже тронувшийся с места извозчик придержал лошадь. Спросил настороженно:
— На какой аэродром?
— На военный. Пожалуйста, побыстрее, меня ждут.
— Не, не пойдет так, — сказал извозчик, окончательно останавливаясь. — Повезу, а потом беды не оберешься. Кого возил, что видел. Ни к чему мне такие дела. Так что слазь, гражданочка, ищи другого дурака.
Пассажирка ни о чем не просила, но и пролетку не покидала. Извозчик недовольно оглянулся:
— Освобождай. Сказал ведь, не повезу…
И замолчал, столкнувшись с ее взглядом. В глазах не было ни слезинки, но столько отчаяния, страха и боли скопилось в них, что извозчик примолк.
— Муж у меня… воюет, — почти беззвучно прошептала Люба.
— Но, милая!.. — заорал вдруг извозчик, и лошадь с места взяла рысью.
— Ну что, так и будем стоять, пока твоя мама не вернется? — спросила Маша.
Они по-прежнему мялись в коридоре. Но после этого вопроса Егор вздохнул и открыл дверь комнаты.
— Проходи.
Они вошли.
— Это моя комната, — пояснил Егор и ткнул пальцем в висевший на стене плакат с изображением танка. — А это — боевая машина на гусеничном и колесном ходу БТ-7.
Маша мельком глянула на танк и с чисто женским любопытством начала осматривать комнату.
— Знаешь, у меня тоже была отдельная… — начала было она, но тут же осеклась.
— Толщина брони — до пятнадцати миллиметров, — продолжал Егор, не обратив внимания на ее слова. — Наклон броневых листов…
— Это твой папа? — Маша показала на большую фотографию.
— Да. Экипаж — три человека. Мотор — триста сорок сил. Лошадиных, представляешь?
— Он не живет с вами?
— Кто?.. А! Он в командировке. Кончил академию — и сразу в командировку, здорово, правда? Но самое главное, он может двигаться и на гусеницах, и на колесах. На гусеницах он делает около семидесяти километров в час, а на колесах — целых сто десять. Представляешь? Теперь перейдем к вооружению. Пулеметно-пушечное вооружение танка состоит…
Маша, внимая Егору, вслушивалась и в себя, поэтому улыбка ее была загадочна. Егор догадался, что ей хорошо и без танка, и тихо вышел на кухню.
Здесь он развил бурную деятельность: разжег примус, поставил чайник и разбил тарелку.
— Хоть и говорят, что посуда бьется к добру, но ты все-таки лучше отойди. Только покажи, где мамин фартук.
Она смотрела с той же странной улыбкой, точно прислушивалась к голосу изнутри. И Егор тоже заулыбался, но почему-то несколько растерянно и даже виновато.
На небольшом военном аэродроме стоял двухмоторный самолет с неработающими двигателями. Перед самолетом метался Иван Варавва в военной фуражке, длинном и широком плаще без знаков различия, с букетом цветов в руке. Он без конца поглядывал то на часы, то на маленькое здание в дальнем углу летного поля, а за ним по пятам ходил летчик и безнадежно ныл:
— Товарищ комбриг. Ну товарищ комбриг…
— Помолчи, — резко сказал Иван.
— Нагорит ведь мне.
— Сказал, помолчи! Три минуты прошу.
— Есть, — уныло вздохнул летчик и полез по шаткому трапу.
А Иван продолжал метаться перед самолетом, все время поглядывая на единственную дверь, ведущую из маленького здания на летное поле, и полы плаща развевались как крылья от его резких разворотов.
Летчик выглянул в окошко кабины, пострадал, но решился:
— Скоро, товарищ комбриг?
— А, чтоб тебя!.. — Варавва остановился, посмотрел на часы, оглянулся на дверь маленького здания. — Седлай!..
— Есть седлать! — радостно отозвался летчик и исчез из окна.
Взревели моторы. Иван в последний раз посмотрел на домик вдали, вздохнул. Потом бросил букет на крыло самолета и начал подниматься по трапу.
