Рваные судьбы - Татьяна Николаева
Всё это происходило на глазах его тёщи. Я спросила, зачем она это делает, а она ответила, что я ему не пара, и что я не достойна воспитывать её внуков. Как мне было обидно слышать такие слова. Целую неделю я носилась, как гончая, разрывалась между огородом, домом и больницами, воспитывала троих маленьких детей, вставала ни свет, ни заря, ложилась за полночь, когда уже просто теряла сознание от усталости. Но это всё ерунда. Ведь я ждала с работы мужа, и это возвращало мне силы. Ведь мы не виделись всю неделю, я скучала, он тоже. И я по праву ожидала нежность и любовь с его стороны. А получала грубость, оскорбления и незаслуженную обиду.
Через полгода я поняла, что переубедить Ольду мне не удастся. Жить в его доме мне становилось всё хуже. Я решила уехать оттуда, снова хотела вернуться домой. Но, когда я пришла к своей бывшей свекрови, она категорически отказалась дать разрешение на выезд Верочки. Всё говорила, как и раньше. Прогнала меня. А при встрече рассказала Ольдриху, что я к ней приходила, что хочу уехать от него, и ещё бог знает, чего наговорила. Я думала, он меня и убьёт, такой он был взбешённый. Тогда у меня случился первый нервный срыв. Со мной случилась истерика, и я потеряла сознание.
Ольдрих испугался, тут же угомонился. На следующий день я увидела, что он немного переменился. Не ругался со мною, не упрекал и не обижал, но ходил весь день мрачный. На какое-то время он отстал от меня. Но вскоре старуха опять накрутила его, что я специально устроила истерику, подстроила нервный срыв и обморок, чтоб надавить на жалость. А сама, мол, когда он на работе, скачу, как лошадь. И опять всё началось по-прежнему. Они на пару изводили меня, как могли. Ольда совсем не хотел меня слушать, говорил, что я всё вру.
Уже год я была за ним замужем, но жить с ним становилось просто невыносимо. Я была в полном отчаянии. Мне было лучше и спокойнее, когда его нет дома. А иногда так доводил меня своими придирками и оскорблениями, что я просто ненавидела его и желала ему смерти. Пару раз даже, когда он спал, ловила себя на мысли, что вот сейчас выйду на кухню, возьму сковороду потяжелее, и развалю ему, паскуде, голову. Главное, чтобы с первого удара, потому что второй раз ударить уже не успела бы. Хотя, и так, и так, мне не жить. Или он меня убил бы, или сама пошла бы в тюрьму за убийство.
И тогда я притормаживала, брала себя в руки и успокаивалась. Опять же, дети. Оставить троих детей сиротами я не могла. Поэтому снова глотала обиду вместе со слезами и продолжала терпеть.
Так прошёл ещё один год. Старуха продолжала к нам регулярно ездить. Она практически у нас жила. Бывало, целую неделю просидит, и с возвращением Ольды на выходные не спешила уезжать.
Как-то она заболела и лежала, не вставала всю неделю. Я готовила ей диетическую еду, бульоны, травяной чай, а она кричала, что я хочу её отравить, не брала у меня еду. Приходилось мне идти на хитрость, изворачиваться. Не голодом же её морить, хоть она и заслуживала. Я отправляла к ней Ольду-младшего с едой. Или, бывало, поднесу с улицы и поставлю в раскрытое окно на подоконник, а сама прячусь, убегаю, чтоб не увидела меня, иначе есть не стала бы. Дети всё это видели, жалели меня.
Мальчишки мои замечательные, полюбили меня с первых дней. А Вена вообще с двух лет со мной. Он другой матери и не помнил, был ещё слишком маленький, когда её не стало. Он и звал меня не иначе, как «мама». Когда я плакала, он и Верочка подходили ко мне и обнимали с двух сторон, вытирали по очереди мне слёзы и просили: «Мамочка, не плачь». А у самих глазёнки уже слезились. Приходилось успокаиваться, чтоб не расстраивать детей.
Прошёл ещё один год в этом аду. Я стала часто болеть, исхудала, ослабла. Моя нервная система была уже полностью разлажена. Ночами меня стала мучить бессонница. Я засыпала уже под утро, вернее, отключалась, проваливалась в какое-то забытьё. А через пару часов надо было уже вставать. Целый день я потом ходила сонная и не отдохнувшая, измученная бессонницей и нервами.
Тёща мне не помогала, даже наоборот. Бывало, будто случайно, разольёт что-нибудь или разобьёт, или перепачкает вещи. Вроде бы извиняется, но так неискренно. А главное, убирать-то мне. Я и так ничего не успевала, а тут ещё она. Я уже даже перестала что-либо ей говорить, просто молча убирала, наводила после неё порядок.
А силы оставляли меня с каждым днём всё больше и больше. Я прямо чувствовала, как из меня уходят последние остатки здоровья и терпения. И однажды случилось страшное.
Была суббота. Ольдрих вернулся домой на выходные. Его встретила тёща. Я прилегла в спальне и задремала. Ольдрих вошёл в комнату с недовольным видом. Я вздрогнула и проснулась. Лежу, не могу разогнать дремоту, сосредоточиться. Он что-то говорит мне, а я не слышу его. Хочу подняться, и не могу. Пытаюсь сказать ему, что со мной, а язык не слушается меня, только беззвучно шевелю губами.
Помню, что мне ужасно страшно оттого, что я лежу, как колода, и не могу ни пошевелиться, ни сказать ничего, и его не слышу. У меня из глаз текут слёзы, а он продолжает что-то говорить. А рядом стоит его тёща и кивает головой. И всё. Полный мрак и темнота. Я ничего не чувствую, ничего не вижу и не слышу. Я ощущаю только страх, леденящий ужас. Пытаюсь крикнуть, чтобы кто-нибудь разбудил меня, вырвал из тьмы, но не могу издать ни единого звука. И это длится бесконечно, мучительно долго. Сознание путается, одолевают видения и воспоминания, какие-то обрывки, отдельные картинки из жизни, как вспышки, и опять непроглядная тьма.
Наконец, мой слух начал улавливать какой-то звук, как будто бы издалека, монотонный,
