Владимир Лидин - Три повести
Он сильным, коротким движением подкачал лампу и теперь круглыми выискивающими глазами оглядывал лица, как бы определяя отставших. Но Соковнин ощутил, что точно от первичных формул, как некогда от основных теорем геометрии, переходит он к главному — закону войны. Он требовал будничных дел, но именно из будничных дел — из боевого учения, из пристрелки оружия, из маскировки — рождался успех на войне.
— Своих командиров подбираю не по дружбе, — сказал он отрывисто, — а по боевой их работе. Потворствуя одному, можно спасти одного, а погубить сотни.
Утром, на перекопанном поле, в отвалах жидкой глины, выброшенной из окопов, Соковнин проводил боевое учение. Атака требовала применения к местности. Но ложиться в жидкую глину или переползать, маскируясь в наполненных водой овражках и складочках, бойцы избегали, предпочитая открытую перебежку. Он пожалел их, предвидя, как они измажутся в глине.
— Плохо у вас с атакой, старший лейтенант Соковнин, — сказал Мышкин безжалостно. — Так выбьют у вас весь батальон прежде, чем вы закрепитесь.
— Пожалел людей, товарищ майор, — признался Соковнин.
— Плохо. От такой жалости люди на войне гибнут. — Казалось, он скажет сейчас: «Дайте вашу зачетную книжку, Соковнин. Я вынужден поставить вам неудовлетворительно». — Человек на войне должен быть безошибочно точным, — сказал Мышкин резко. — Расплывчатый приказ — это начало ошибки, иногда роковой. На войне нет грязи или плохой погоды, — добавил он, снова повернувшись к Соковнину. — На войне есть только местность. Садитесь.
Он посмотрел теперь поверх голов, в угол, как бы мысленно проверяя все хозяйство полка. Люди должны быть сыты, вымыты, здоровы, одеты. Как с топливом? Лес есть, сушите дрова. Что с баней? Почему не нагоняется температура? Готовьте печки. Сами изготовляйте, используйте каждый лист железа. Сегодня мы в домах, завтра — в поле. Война — это поле. Как с лошадьми? Хорошо ли укрыты? Не хватает сена, — запаривайте полову, смешивайте с соломой.
Точно совещание где-то в далеком колхозе… а как же Москва? Соковнин вышел последним в черноту осеннего вечера. Сырость приглушала отдаленный гул разгоревшегося артиллерийского боя. Ломаные зигзаги разрывов из зенитных орудий были видны в стороне Москвы. Но то, что с жесткой настойчивостью искал в своих командирах Мышкин, и определяло ее судьбу, а вместе с тем и дальнейшие ходы войны. Теперь Соковнин знал это на опыте.
И все же случилось так, что он в Москве побывал.
Весь конец октября прошел в особенно упорных боях на Западном направлении. Немцы вводили в бой новые части. Во всех окраинных переулках и на больших улицах, ведущих с вокзалов или кольцом окружающих Москву, строили баррикады. Грузовики с зенитными пулеметами занимали на площади к вечеру подвижные позиции. Конец октября был холодный и ветреный. Заклеенные косыми полосками стекла окон отражали серое низкое небо. Снег, выпавший как-то утром, растаял, но за Москвой, посеревший и остекленевший от дождя, лежал полосами вдоль противотанковых рвов и окопов.
В одно из ноябрьских утр, еще на рассвете, батальон Соковнина примкнул к пехотным частям, направлявшимся к центру Москвы. Морозец подсушил улицы. Сухой, шуршавший по асфальту снежок несло вкось. Выкрашенные в белый, грязноватый цвет танки растянулись во всю длину улицы. Неужели мог быть парад, когда немцы возле самой Москвы, когда с тревогой приникали поутру к сырым газетным листам со сводкой об упорных боях в Подмосковье? Но Москва, с мыслью о которой он, Соковнин, засыпал, ставшая почти воображаемой, точно когда-то приснившейся, — она была прежняя, присыпанная снежком, уже обещавшим зиму. В тонком голубоватом тумане, источенном несущимися снежинками, с обведенными белой каемкой архитектурными контурами и от этого помолодевшая и освеженная, лежала она простором знакомых улиц, точно не покидал он ее в июньский вечер на Киевском вокзале. Только окна магазинов были заставлены щитами или завалены мешками с песком, да на месте университетской решетки, снесенной разорвавшейся бомбой, был пустырь, и в оспинах от осколков, расписанный под множество разноэтажных и разноцветных домов, стоял манеж… Но, подобно следам испытаний на любимом лице, делало все это Москву еще дороже и ближе.
В утренней морозной тишине прозвонили четверть куранты. Сколько раз на фронте, приникая ухом к приемнику, слушал он это далекое, всемирное звучание Москвы! Еще последняя четверть часа. В тишине было слышно, как шуршит по асфальту сухой ноябрьский снег. Вот он, Соковнин, только четыре месяца назад занятый студенческими делами, дипломным проектом, стоит с людьми своего батальона на площади Москвы. Все, что еще только бродило в сознании: как жить, как служить народу, — студенческое, ищущее, — все получало сейчас в тишине московских улиц конечный, проясненный смысл.
Глухой, смутный гул нарастал со стороны улицы Горького. Танки, пришедшие, может быть, из подмосковных лесов, готовились вдвинуться в просторную и величественную в суровой скудости праздничного своего украшения Красную площадь. С вещевыми мешками за спиной, с саперными лопатками у пояса, — какой предстояло ей, может быть, через день-другой занять рубежи обороны, — двигалась пехота по усыпанной снегом брусчатой мостовой. Заячьи лапки снега лежали на голубоватых елочках возле опустевшего Мавзолея: Ленина в нем уже не было. Позади не заполнивших площадь колонн пехоты, гремя, запряженные белыми лошадьми с подтянутыми на сторону головами пристяжных, уже выносились, как символ побед времен гражданской войны, тачанки с пулеметами…
Казалось, нарастая в тревожности быстро несущихся событий, достигло все в это утро высшего своего напряжения и теперь отсюда, с высоты, должно низринуться, как горный поток… Готов ли ты, великий народ, принять все предстоящие тебе испытания? Готовы ли вы, пехотинцы, артиллеристы, танкисты — вчерашние слесари, комбайнеры, студенты, — готовы ли вы пройти сквозь годы войны, по трудным и долгим ее дорогам, и ни разу не усомниться, не ослабеть, не приуныть, пробиваясь к далекому, величественному дню торжества?
И вот уже позади и площадь, и спуск к Москве-реке, и река в тонкой синеве несущейся первой метелицы, и набережные, геометрически прочерченные полосками снега, — московское, зимнее, неповторимое… «Нет, никогда немцы не будут на Малой Молчановке, — вдруг улыбнулся он от полноты счастья и уверенности. — Можете быть спокойны, Марина!»
XX
С середины ноября в составе свыше пятидесяти всевозможных дивизий — сюда входили и танковые, и пехотные, и мотопехотные — немцы начали второе наступление на Москву. На концах щупалец, которыми хотели они охватить фланги фронта, значились города на юге и на севере, в кольце которых была заключена и должна была, по их расчетам, пасть Москва. Давно уже были пропущены ими возвещенные сроки своего в нее вступления. В летних шинелишках — предполагалось, что кампания будет закончена к зиме, — все гуще ложились они на присыпанных первым снегом подмосковных полях; уже не было у них времени ставить аккуратно выстроганные кресты по убитым и наскоро сбитые крест-накрест неошкуренные полешки с надетыми на них мутно-зелеными касками тянулись в ровном порядке, издали похожие на проволочные заграждения.
В одну из декабрьских ночей — полк уже давно из дачной местности был переброшен на позиции — Соковнина вызвал к себе командир полка. Ночь была темная, крепко налитая морозом. Перестрелка, усилившаяся перед вечером, затихла. Только по временам медленно, как бы задумчиво, проносился со стороны занятого немцами села зеленоватый фосфорический след трассирующей пули.
Мышкин в расстегнутом полушубке — он так и не снял его, вернувшись от командира дивизии, — сидел над исчерченной картой. Сильная ацетиленовая струя знакомой лампы почти неподвижно стояла возле его лица.
— Командир батальона Соковнин прибыл по вашему приказанию, товарищ майор, — сказал Соковнин в тишине комнаты: по необычайному сосредоточенному одиночеству Мышкина он почувствовал, что произошли или должны произойти события.
— Я вызвал вас несколько раньше, чем остальных командиров батальонов, — сказал Мышкин, когда тот сел по другую сторону стола. — Есть задание, которое я хочу поручить именно вам.
Утром, вернувшись от командира дивизии с полученной задачей, Мышкин уже понимал, что частичная эта задача означает общий переход в наступление. Почти весь ноябрь и начало декабря, сдерживая немцев возле самой Москвы, готовили этот встречный удар. Полк занимал позиции в нескольких сотнях метров от занятого немцами и сильно укрепленного села Рощево. Почти во всю длину расположения полка тянулась балка, засыпанная снегом; на обочине картофельного поля за ней, выдвинутая в нескольких десятках метров от крайних домиков, проходила траншея немцев. Левее местность поднималась на взволок, и на высоте белели церковь и памятники на упраздненном кладбище. Это и был главный пункт обороны немцев в селе. Тупым концом цветного карандаша Мышкин постукивал по карте, оживавшей в подробностях добытых разведкой сведений. Потом он повернул карандаш острием книзу и обвел красным кружком обозначенную крестиком церковь.
