Леонид Платов - Секретный фарватер
Я не хочу явиться к своим американским родичам с протянутой рукой. Я явлюсь перед ними не как бедный родственник — как глава рода Цвишенов!..
Да, так я и сделаю. Мне стало легче, когда я посоветовался с вами, доктор. Спасибо за совет.
(Но я, клянусь, ничего не советовал ему. Под конец я даже перестал подавать реплики.)
Он замолчал, глядя мимо меня, и я с испугом оглянулся: не стоит ли кто нибудь сзади, бесшумно войдя в каюту? Но там не было никого.
Командир допил вино и обеими руками растер лицо, будто умываясь.
— А теперь, — сказал он спокойно, — идите ка спать, доктор! Часок еще успеете поспать!..
И вот я, пользуясь этим разрешением, лег на свою койку и накрылся с головой одеялом.
Разговор с командиром отпечатался у меня в мозгу, как при вспышке магния. Ведь вы, штурмбаннфюрер, хвалили мою память, считая ее моим наиболее сильным качеством. Да это и не такой разговор, чтобы его забыть.
Вы видите: фон Цвишен выдал себя с головой! Меры нужны срочные и, смею думать, беспощадные. На пути в Южную Америку нам не миновать Винеты первой — для заправки горючим, и тогда…
* * *Мой фюрер! Обращаюсь непосредственно к вам! Это дело государственной важности, не терпит отлагательства! Фон Цвишен не возьмет вас на борт! Он переждет в шхерах, потом будет прорываться без вас через Бельты и Каттегат в Атлантику. Он также отказался выполнить приказ об уничтожении особо секретных документов, которые могут попасть в руки русских или англичан и американцев!
Фон Цвишен — государственный преступник! Он нарушил присягу! Он вдобавок обокрал вас, мой фюрер! Присвоил себе ваши гениальные предначертания на послевоенный период!
Он выждет время, чтобы набить на них цену, и продаст тому, кто больше даст. Он сам признался в этом…
«Идите спать, доктор!» — сказал он. И с какой ужимкой он сказал это! Я бы напрочь отгрыз его трясучую голову, если бы смог!
Мой фюрер! Они решили меня убить! Догадались, что я слежу за ними, и решили убить. Вот почему фон Цвишен выворачивался передо мной наизнанку. Я обречен.
Я понял это только сейчас. Понял внезапно.
О, я понял, понял! Так откровенно можно говорить лишь с человеком, которому осталось жить считанные минуты. Ничего не успеет разболтать, даже если бы хотел!
Венцель уже прохаживается мимо моей каюты. А вот пришел Курт. Он уселся за стол в кают компании. Из под одеяла я вижу его прищуренные глаза.
Когда же они вынесли приговор? Вчера? Сегодня? Во фронтовых условиях достаточно решения трех офицеров, чтобы вынести смертный приговор.
Через несколько минут лодка всплывет. Меня проволокут по трапу на палубу. У нас расстреливают на палубе. Сзади несут балластину. Мне прикажут идти на нос, не оглядываясь. Я знаю ритуал, я присутствовал при казни. И теперь все это произойдет со мной, боже мой! Но нельзя же умереть так сразу! Я не успел приготовиться. Надо привыкнуть к мысли, что через несколько минут…
Проклятые!
Но они не знают, что донесение записано и будет отослано по назначению — непосредственно вам, мой фюрер! Фон Цвишен считает меня уже мертвым? Нет! Пока я могу говорить, господин капитан второго ранга, я опасен! Пусть яд подействует не сразу, но он подействует, и он смертелен!
Мой фюрер! Убейте их! Убейте!
Но только — медленно! Как адмирала Канариса!
Поспешите отдать приказ начальнику Винеты первой. Пусть он схватит их сразу, как только лодка прибудет и станет заправляться горючим.
Но учтите: фон Цвишен хитер, как тысяча ведьм. Он может догадаться о ловушке по самым ничтожным признакам. А его нельзя упустить! Пошлите на пирс роту автоматчиков, блокируйте с моря входы в гавань.
Можно утопить подводную лодку тут же, у причала, — с помощью авиации, но надо обязательно допросить Цвишена перед казнью. С применением средств третьей степени!
Надеюсь, штурмбаннфюрер заставит фон Цвишена быть еще более разговорчивым, чем он был со мной. Не правда ли, вы заставите, штурмбаннфюрер?
Клятвенно, пред лицом смерти, подтверждаю правильность изложенных фактов! Все офицеры на нашей подводной лодке — изменники! Главный изменник — фон Цвишен! Со стенографической точностью я привел его высказывания о фюрере, которого он называл при мне Гитлером и Адольфом. Он не собирается выполнить приказ о секретном архиве. Кроме того, у него есть родственники в Америке.
Сейчас спрячу пленку в футляр.
Мой связной возьмет его, когда лодка ошвартуется у пирса в Винете. Затем футляр будет доставлен вам обычным путем.
Все! Курт встал из за стола.
Убейте их, мой фюрер!!!»
Глава пятая
СТАРОЕ СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ
1Двери за ним захлопнулись. Александр постоял на тротуаре, подняв голову, глубоко, с наслаждением дыша. Сентябрьское небо щемяще сине. Просто скулы сводит от этой синевы. Но все пьешь ее, пьешь — глоток за глотком!
И оно — небо — очень высокое. Конечно, не такое высокое, как бывает в мае или в июне. Тогда весь воздух — это небо! Город пронизан светом и словно бы взвешен в нем, парит над землей.
От просторной Невы уже тянет осенней прохладой.
Чувство у Александра такое, будто он выбрался наконец наверх из духоты подводной лодки.
Только что в управлении ему дали возможность прослушать запись «доноса из могилы».
— Разгадка тайны — награда храброму! — в приподнятом тоне сказал генерал.
Прослушивание длилось более часа. И это был нелегкий час.
— Не рано ли выписался из госпиталя? — Прощаясь, генерал с беспокойством заглянул молодому пограничнику в глаза.
— Нет, я здоров, товарищ генерал.
Но, выйдя из управления, Александр никак не мог «раздышаться». Голова гудела, как сталь обшивки под ударами пневматических чеканов.
Хотелось бы обменяться с Грибовым впечатлениями, но профессора дома нет — Александр звонил ему из управления.
Как же провести остаток дня?
Кино? Стадион?
Рывчун усиленно приглашал Александра на стадион.
— Мы, самбисты, — говорил он, — выступаем в девятнадцать двадцать. Я, знаешь, немного волнуюсь. На границе почему то не волнуюсь, а тут волнуюсь. И вроде бы я спокойнее, когда ты рядом. Ты ведь везучий!
Александр усмехнулся. Везучий! Вот и шубинское прозвище унаследовал. Смешно, конечно, но все же лестно.
Девятнадцать часов! Время еще есть.
Он проводил рассеянным взглядом чайку, которая пересекла Неву, почти касаясь поверхности воды крыльями. Похоже, будто нищий проворно проковылял на костылях…
Очень медленно, без цели, лейтенант двинулся вдоль набережной, погруженный в свои мысли.
Он думал о том, что отцы, даже мертвые, продолжают идти рядом с сыновьями, заботливо предостерегая их от всего плохого и поощряя на все хорошее. На плече своем почти физически ощущал сейчас тяжесть руки — сильной и доброй…
О! Был бы жив гвардии капитан лейтенант, сколько бы порассказал ему сегодня Александр! Изменив своей теперешней солидной сдержанности. Снова превратившись в болтливого восторженного юнгу, который, рассказывая, нетерпеливо засматривал в лицо командиру, ожидая одобрения.
А гвардии капитан лейтенант удивлялся бы, вставлял реплики или поощрительно кивал головой, широко улыбаясь.
«Так, значит, радист имперской канцелярии выходил в эфир?» — спросил бы он.
«Мы думаем так, товарищ гвардии капитан лейтенант. В положенный час и на условленной волне…»
Над миром, содрогавшимся от последних залпов, печально звучала песенка гамбургских моряков: «Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен».
Ответа с моря не было…
А Третий райх уже трещал по всем швам. Стропила прогибались. Пол качался под ногами.
В этом месте рассказа гвардии капитан лейтенант, наверно, немного посмеялся бы:
«Доктор то, доктор! Сам себя, выходит, перехитрил?»
Пучеглазый, с оттопыренными ушами, доносчик выглядел в этой ситуации совсем как тот дурень из сказки, который рыдает на свадьбе и приплясывает на похоронах.
Его тревожило здоровье фюрера, когда тому осталось жить считанные часы.
Он разоблачал Цвишена в стремлении сторговаться с англичанами и американцами, но об этом мечтали и там, наверху: Геринг, Гиммлер, Дениц — все, кто готовился заменить Гитлера.
Да, доктор Гейнц оторвался от действительности. Слишком долго странствовал в потемках.
А за политическую отсталость полагалась пуля в затылок.
«Мертвый писал мертвому!» — глубокомысленно сказал бы Шубин.
Наверно, Гитлер уже не раз вытаскивал из ящика стола пистолет и задумчиво рассматривал его, примериваясь, как будет вкладывать в рот, столь много лгавший доверчивым немцам и всему миру.
