Свидание - Владимир Михайлович Андреев
— Мне в симфоническом скучно, — объяснил он отказ. — Я джаз люблю. Тут все, тут весь человек, вся его натура. А в симфониях — грим, сцена, бутафория чувствуется.
Оказывается, и на прослушивание в оркестр он пошел потому, что поспорил с тромбонистом Глебом. Тот считал, что в оркестр Фаринов не пройдет. Спорили на полдюжину коньяку. Потом неделю Глеб выставлял этот коньяк всему джазу.
— Борька, помнишь Сочи?
— Как же, как же! — восклицал Борис и щурил глаза. Он действительно прекрасно помнил этот приморский город, хотя ничего выдающегося там не произошло, правда, вместе крутили с девочками, но Борису было далеко до Фаринова, далеко. Однако ему нравилось окутывать пребывание на юге некоторой таинственностью, кивком головы или усмешкой куда-то в сторону показывать всем (а Фаринов обычно и спрашивал его о Сочи в присутствии других), что там у них было нечто такое, о чем вслух не говорят.
— Ничего были кадры, а?!
— Были, были, — вторил Борис, продолжая все так же таинственно ухмыляться.
Конечно, после юга, после Сочи, у них здесь в Москве состоялась не одна встреча — и в компании и так. Фаринов — мужик щедрый, заводной. Кроме того, надо понять: в институте науки, сопромат там и интегралы, дома — чертежная доска и строгая мама, а Фаринов был веселый, изобретательный на разные выдумки человек, наук никогда не касался и разговоры вел необычные, о чем разве в книгах пишут — о любви. Он был неистощим на эти разговоры, он философствовал, он имел оригинальный взгляд на самые тончайшие чувства.
— Не надо идеализировать — разглагольствовал Фаринов. — Нынче любят разные жесты. Достал зимой букет сирени — жест. Простоял под окном часок — жест. И не верь, приятель, будто люди восстали против красивых жестов. Восстал тот, кто давно не рассчитывает на них или кто настолько хитер, что, как во всякой войне, соблюдает светомаскировку. Нам, дескать, главнее сущность, форма, жест — это внешнее, оно может не соответствовать содержанию. Трепотня. Побольше жестов. Вон смотри…
Разговор проходил в парке за открытым столиком под огромным, матрасной расцветки тентом. Бутылка сухого «Териани» и кофе. И дымящаяся сигарета, и разговор, и бокалы в руках — все это как некий ритуал, игра, устраиваемая Фариновым. Но все это нравилось Борису.
Хрипловатый голос на непонятном языке что-то грустно рассказывал под аккомпанемент гитар. И парочка в углу, любующаяся новенькими обручальными кольцами, продолжала под эту музыку историю своей нехитрой любви. Музыка заглушала голоса, и парочка о чем-то шепталась, то он говорил ей что-то на ухо, то она ему. Потом стало ясно: они просто целовались.
— Смотри, — повторил Фаринов. — Молодожены. Сейчас пойду и поздравлю молодую. Она хорошенькая.
— Не придумывай, — схватил его за руку Борис, больше всего боявшийся скандалов. — Влипнешь в историю.
— Какая история! Ты что?! — ответил Фаринов и засмеялся: — Чему вас только в институте учат!
Борис и глазом не успел моргнуть, как Фаринов встал и, подхватив из вазочки пару ярко-красных тюльпанов, направился к дальнему столику. Потом Борис увидел, как зарделось личико у молодой, как Фаринову предложили бокал и он выпил, чокнувшись с обоими, и вернулся к своему столу.
— Ну вот — самые наилучшие впечатления. Ее зовут Лена, а его Толя. Их счастью месяц и десять дней. Как говорят папы и мамы: все еще впереди…
И снова Фаринов заговорил о жестах. Борис слушал, прихлебывая из бокала вино и изредка поглядывая на парочку в углу. Однако его не столько поражали слова приятеля, сколько взгляды молодой: из своего уголка она не раз тайком поглядывала на Фаринова. Черт побери! Действительно — жесты…
Вот этого Фаринова Борис и встретил вечером в многолюдной уличной толпе.
— Прогуляемся, или спешишь? — спросил Фаринов, сморщив глянцевито поблескивающий, с залысинами лоб.
— Да нет, не спешу. Куда мне спешить, — ответил Борис.
— Может, на дуэль с соперником?!
— Вот именно — с соперником, которому сто лет.
— Дней пять назад звонил тебе. Сказали: нет дома.
— Пять дней, — Борис прикинул. — Да, действительно, меня не было.
— Понятно. Таинственная незнакомка.
Бориса так и подмывало поделиться с приятелем своими встречами с Зойкой. Вот вытаращит глаза, если увидит ее. Что там Сочи! Тройка с минусом…
— Уж не влюбился ли ты, старичок?
Борис почувствовал, что краснеет.
— Тю-тю! — подмигнул Фаринов. — То-то, вижу, идет бледный. Не умрешь от тоски?
— Ладно тебе, — отмахнулся Борис.
— Кто же она? Интересненько…
Слово за слово, и Борис рассказал Фаринову про Зою. Он по молодости, по легкомыслию чуть-чуть прибавил в этом рассказе — ну, самую малость: будто Зойка уж так влюблена, так влюблена и разное другое-прочее в том же духе.
— Ты же умный парень, Борис. — Фаринов в упор посмотрел на него и остановился перед витриной парфюмерного магазина.
Фаринов рассеянно разглядывал хрустальные флакончики с духами. Борис, из солидарности, тоже поглядел. Духи им, конечно, были не нужны, но если повстречалась витрина, почему бы не посмотреть. А вообще Фаринов в тот день отправился на поиски зонтика. Нужен мужской зонтик с ореховой ручкой. Глаза Фаринова были серьезны, возможно, он уже ощущал такой зонтик у себя в руках.
— Ну-ну, — протянул Фаринов, отрываясь от витрины. — Я был опять в суде.
Борис уже знал эту страсть Фаринова: ходить в суд и слушать бракоразводные процессы. Это тоже была одна из странностей Фаринова и предмет их долгих разговоров.
— Ах, какая беленькая куколка, ну, чуть, может, постарше, чем эта, — он метнул взглядом на шагавшую впереди блондинку в коротенькой юбчонке. — Да, беленькая, и вся в слезах, и весь зал готов разрыдаться. Этот дремучий деспот, это чудище, ее супруг, требует развода. Представляешь атмосферу? Все кипят. И вот берет слово чудище. Простенький костюмчик, лицо — никакого интеллекта. «Граждане судьи, когда я вернулся неожиданно из командировки, я застал у нее мужчину». У куколки глазки моментально высохли, в зале тоже…
— Бывает, — ответил Борис, ощущая в себе какой-то неприятный осадок после выслушанной истории. — Я бы на твоем месте давно перестал туда ходить.
— Нет, это надо. Для злости, — промычал Фаринов и тут же забыл и про суд и про историю с разводом. Его сейчас очень интересовали мелькавшие впереди ножки блондинки.
— Какая модная девчонка! — воскликнул он, ускоряя шаг.
Борис только замотал головой: вот легкий мужик, — и неожиданно в тон ему подхватил:
— Толстушка, послушайте!
Блондинка оглянулась, прибавила шагу и скоро затерялась в пестрой толпе. А они и не собирались ее преследовать — они просто выражали вслух свои эмоции.
— Так, говоришь, стюардесса? —
