Андраш Беркеши - Последний порог
— Правильно сделал, — похвалил сына Хайду. Немного поразмыслив, он продолжал: — Ты можешь сейчас вернуться на службу?
— В любое время, Как-никак я несу ответственность за жизнь Милана. Эккеру это даже понравится.
— Тогда соберись с духом, сынок, и езжай на работу.
— И что же я ему скажу? Правда, он еще спит, так что никакого разговора у нас не получится.
— Его необходимо умертвить.
До Чабы не сразу дошел смысл слов отца, возможно, еще и потому, что произнесены они были каким-то безразличным тоном, как будто речь шла о чем-то обыденном. Неужели и приказ об убийстве может быть таким бездушным? Чаба не поверил собственным ушам. И это сказал его отец? Чаба даже встать не мог.
— Умертвить Милана? И чтобы это сделал я?
Генерал подошел поближе к сыну и нагнулся к нему:
— Я тебе приказываю!
Чаба затряс головой. Грудь ему вдруг что-то страшно сдавило.
— Нет, — прошептал он и отвел глаза, чтобы освободиться от взгляда отца. — Нет, я этого не сделаю. Ты не можешь отдать мне такой приказ.
Неожиданное сопротивление сына заставило генерала задуматься.
— Чаба... — заговорил он более мягким голосом.
Чаба невидящим взглядом уставился в пустоту.
— Ты хочешь сделать из меня убийцу? — спросил он. — Нет, отец, убийцей я не стану.
— Если ты не умертвишь Радовича, ты убьешь меня с матерью... — Генерал остановился, ожидая, что же скажет Чаба, но тот молчал. Быстро оценив ситуацию, генерал еще раз утвердился во мнении, что все сейчас находится в руках сына, так как только он может увидеть Радовича. Налив в рюмки коньяку, он сказал: — Возьми себя в руки. — Вложив рюмку в руку сына, приказал: — Пей!
Чаба машинальным движением опрокинул рюмку в рот, а затем уставился на отца, который начала объяснять ему, почему он должен выполнить его приказ, при этом генерал ссылался на логику войны, а так же на древние неписаные моральные законы, согласно которым ради двух жизней нередко жертвовали жизнью одного человека. В данном случае речь идет даже не о двух жизнях, а о целой организации, участники которой стремятся спасти честь нации и создать новую Венгрию.
Коньяк оказал положительное действие на Чабу — дрожь прекратилась, он несколько успокоился. Он, конечно, не мог предугадать, что случится в ближайшие часы, однако уже твердо решил: что бы ни произошло, лишать Милана жизни он не станет.
— Меня не интересует мораль войны, — тихо проговорил Чаба. — Кстати, Милан Радович тоже сражался за новую Венгрию.
— Радовичу и его товарищам нет места в новой Венгрии. Смешно, что ты этого не понимаешь. Мы для того и собираемся свергнуть нацистский режим, чтобы иметь возможность договориться с Западом, а уж затем общими усилиями ополчиться против Советского Союза.
Чаба выпил еще рюмку коньяку и встал:
— Отец, ты знаешь, что я не разбираюсь в политике, однако кое-что я все-таки понимаю. Режим нацистов есть смысл свергнуть только тогда, когда этим же ударом можно покончить с войной. Ты понимаешь? Покончить с войной. Если бы Гитлер на законном основании принял ваши предложения, вы сотрудничали бы и с ним. Вы боретесь не против самих нацистов, а лишь против кое-каких внешнеполитических их шагов.
— Сейчас у нас с тобой нет времени для дискуссий по политическим вопросам. Нам нужно решительно действовать!
— Совершенно верно, — кивнул Чаба, — однако в данной ситуации любое действие тесно связано с занятием той или иной политической позиции. Но мне что-то не нравятся твои политические взгляды. Именно поэтому я и пальцем не пошевельну, чтобы лишить жизни своего друга.
— Ради меня и матери ты должен это сделать.
— Отец, — начал Чаба уже совершенно спокойно, — все мы, включая и Милана, находимся в опасности. Мы должны найти такое решение, чтобы все благополучно из-бежали ее. Но только не такое, какое предлагаешь ты.
— Он же сам умоляет тебя об этом!
— Потому что не видит выхода и хочет остаться честным. Он не хочет выдавать тебя, хотя, быть может, это и помогло бы ему спасти собственную жизнь. Боже мой, я только сейчас увидел, какая огромная разница между вами.
Упрямство Чабы обескуражило генерала. Он не узнавал сына — его словно подменили. До сих пор он никогда по возражал ему, а теперь не только противится, но и оскорбляет.
— Решение этого вопроса в твоих руках, — холодно проронил генерал.
— Да, конечно, и, как мне кажется, я уже знаю, что мне нужно делать.
Отец подошел к Чабе вплотную, спросил:
— Что ты решил?
— Я помогу Милану бежать.
— Каким образом?
— Этого я пока еще и сам но знаю, но, во всяком случае, попытаюсь.
В этот момент в комнату вошла Эльфи. Поспешив навстречу матери, Чаба поцеловал ее:
— Мама, хорошо что ты проснулась, я хотел попрощаться с тобой.
— Куда ты едешь? — поинтересовалась она и, взглянув на мужа, только по выражению его лица поняла, что здесь происходит что-то важное, необычное. Обняв сына, она попросила: — Останься, — и посмотрела на мужа. — Что случилось, Аттила? — А поскольку генерал молчал, Эльфи стала настаивать: — Я хочу знать, что тут у вас произошло.
Не дав отцу ответить, Чаба сказал:
— Папа тебе все объяснит, а мне пора идти.
— Не отпускай его, дорогая! — воскликнул генерал. — Если не хочешь потерять единственного сына, удержи его. Прощу тебя!
Эльфи вцепилась в сына:
— Говори, Чаба, — и посмотрела на мужа: — Ну говорите же!
— Наш сын хочет стать самоубийцей.
— Лучше быть самоубийцей, чем убийцей! — в сердцах выкрикнул Чаба.
Хайду, словно не услышав замечания сына, продолжал:
— Он намерен помочь Радовичу бежать, а это равносильно самоубийству.
У Эльфи, видимо, закружилась голова, так как она сразу же села. Чаба бросился к ее ногам:
— Отец требует, чтобы я умертвил Милана, но я ни за что на свете не сделаю этого. Я — врач и связан клятвой... К тому же Милан — мой друг...
— Радович сам умоляет о смерти, — перебил его генерал. — Ты уж и об этом скажи матери.
— Я что-то не пойму, о чем вы тут толкуете, — заволновалась Эльфи.
— Эльфи, — генерал подошел к жене, — твоего брата умертвили по приказу Гитлера. Вальтер был настоящий мужчина, верный патриот. Он не предал своих товарищей... и меня тоже.
— И ты принимал участие в заговоре?
— Не только принимал, но и участвую до сих пор. Радовичу об этом известно. Детали уже не интересны. Его подвергали пыткам. Чаба говорит, что Милан находится в таком состоянии, что не перенесет дальнейших мучений. Милан просил твоего сына о том, чтобы он умертвил его. Он боится, что не выдержит и тогда выдаст меня и еще десятка два людей. Эккер затем и перевел Чабу на новую работу, чтобы наш сын сберег жизнь друга. Однако, по-моему, если отбросить сентиментальности в сторону, Радович в любом случае приговорен к смерти, независимо от того, признается он или нет. Следовательно, вопрос стоит так: если Чаба вылечит Радовича, то тот станет предателем, нас с тобой арестуют, а сторонников нашего движения разнесут в пух и прах; если же он его умертвит, то погибнет всего лишь один человек, который будет жить и бороться дальше.
Генерал замолчал. Эльфи поразила жестокая логика мужа. Она задрожала, словно ей стало холодно. Невольно подумала о том, смогла ли бы она, оказавшись на месте сына, убить человека, которого любит. Генерал же расценил молчание жены как добрый знак.
— Удивительно, что мы должны умолять собственного ребенка, чтобы он поберег нашу жизнь и безопасность. Сын, скажи, кто для тебя дороже: мы с матерью или этот несчастный безродный космополит? Кто тебя вырастил? Кто сидел у твоей кровати, когда ты болел? Кто беспокоился о тебе — родная мать или Радович?
И хотя в его словах была определенная логика, Эльфи и Чаба все же почувствовали в них фальшь. Чабе особенно не понравилось то, как отец говорил о Милане.
— Чаба — мой сын, — проговорила Эльфи, — но действовать он должен не по моей или твоей указке, а по велению собственной совести. Он несет ответственность перед ней. Если он что и сделает не так, то отнюдь не потому, что хочет этого, а лишь потому, что не может поступить иначе. Я буду молиться за него. Ты, Аттила, не раз приказывал сыну, чтобы он отказался от своего друга. Ты — солдат, и я тебя понимаю. Бывают люди, которые способны менять свое мнение по приказу. Но я не понимаю, как ты мог просить сына, чтобы он умертвил Милана... своего друга... Выходит, ты способен просись и о том, чтобы убили меня...
— Эльфи, что ты говоришь?! Неужели ты так и не поняла, о чем идет речь? Важны не мы сами, а дело, которому...
— Для меня важнее всего сын, его счастье и спокойствие, и ничто другое, Аттила... ничто другое.
Чаба наклонился к матери и бережно поцеловал ее руку.
Андреа с такой страстью обняла Чабу, как будто он долгое время отсутствовал и вдруг неожиданно вернулся. Она целовала его и, прижавшись лицом к его груди, шептала ласковые слова. Чаба почти испугался столь бурного изъявления чувств возлюбленной, взял ее за подбородок и, поглядев ей в глаза, спросил:
