Кронштадт - Евгений Львович Войскунский
Лодка была хорошо удифферентована и шла на ровном киле. Покойно лежали большие жилистые руки боцмана Жука на рукоятках контроллеров. Лишь изредка боцман легким движением чуть отжимал ручку влево или вправо — и незримая сила электричества выравнивала носовые или кормовые горизонтальные рули. Спокойствие рук Жука как бы передавалось приборам — не прыгали черные стрелки глубомеров, не дрожали серебристые стрелки аксиометров. В красной трубке дифферентометра воздушный пузырек стоял на нулевой отметке.
Около четырех часов утра лодку качнуло. Нет, боцман был тут ни при чем. Что-то металлическое царапнуло о корпус, и тотчас словно железной скребницей провели по левому борту от носа к корме с отвратительной неторопливостью.
— Минреп, — сказал Толоконников. — Передать по отсекам: докладывать о посторонних шумах в центральный.
Скрежет снова возник — теперь скребницей прошлись справа. Еще тише стало в отсеках. Где-то рядом, над головой, раскачивались на длинных тросах-минрепах, которые лодка задевала при движении, черные шары, начиненные смертью. Все было правильно. Лодка вошла в зону минных заграждений и, натыкаясь на минрепы, упрямо шла вперед. Медленно текли минуты.
Вдруг Шляхов повернул голову к Толоконникову. Лицо его, бледное, в капельках пота, выражало досаду.
— Просьба к вам, товарищ командир, — сказал он тихо, — не стойте у меня за спиной.
Толоконников насупился, сердито прищурился на штурмана: что еще за новости? Военком Чулков встал с разножки, на которой сидел, прислонясь к переборке радиорубки, взял Толоконникова за локоть, отвел от штурманского столика.
Скрежет сразу с обоих бортов. Будто кто-то за бортом, стремясь погубить лодку, ощупывал ее жадными железными пальцами.
Часа два спустя, когда первый минный барьер остался за кормой, Толоконников велел вестовому принести чаю в кают-компанию. С удовольствием разгрыз твердую галетину, отпил из стакана, сказал:
— Капитану Немо было легче: он видел, что делается под водой. А мы под водой как слепые.
Старший политрук Чулков пил чай быстрыми глотками. Голова у него была маленькая, с острой стриженой макушкой. Чулков сказал:
— Во времена капитана Немо на морях не ставили мин.
— Да, — сказал инженер-механик Чумовицкий густым басом, — фантазии у товарища Жюль Верна не хватило — предвидеть суп с клецками в Финском заливе.
Весь день шли под водой вдоль финских шхер, все более приближаясь к маяку Порккалан-Каллбода. Тут была северная кромка второй линии минных заграждений, и расчет заключался в том, чтобы проскочить в возможную узкость между этой кромкой и маяком.
Под вечер, в девятнадцатом часу, гидроакустик Малько, прослушивая горизонт, различил среди обычных звуков моря новый шум — будто очень далеко били в барабан. Малько чуть подвернул маховичок компенсатора, отстроился от помех. Звук не пропадал. Он был очень слабый, человек с обычным слухом мог бы его и не уловить. Но у Малько слух был серьезный.
Службу на этой лодке Коля Малько начал в сороковом году в должности строевого. Иначе говоря, был он вестовым, то есть необученным краснофлотцем, в обязанности которого входило обслуживание командиров в кают-компании — принести с камбуза еду, подать, унести, посуду помыть. В первый же свой выход в море Малько ужасно оплошал в подводном гальюне. Там вообще-то не просто: крутанешь или нажмешь не то, что нужно, — и струя сжатого воздуха выбросит все в тебя же. Так и получилось с Малько. Когда Коля, растерянный и испуганный, выскочил из гальюна, в центральном была минута общего веселья. Старшина группы трюмных Караваев, давясь смехом, помог Коле управиться с водой и воздухом. Добродушный и смешливый Коля не обижался, когда Караваев, обожавший военно-морскую травлю, принимался рассказывать об этом происшествии все с новыми и новыми подробностями. Не только не обижался Коля, но и сам похохатывал.
А в море, как только у Малько выдавался свободный час, он прилипал к окошку акустической рубки. И до того интересовала его гидроакустика, что старшина второй статьи Ружич стал ему объяснять, что к чему. Сразу выказал Коля свой выдающийся слух, изумивший Ружича. Осенью того же сорокового Ружич, уходя по демобилизации, доложил по начальству и в рапорте написал, что «подготовил вестового Малько к самостоятельному несению гидроакустической вахты на станции „Марс“ и рекомендую в штат, потому как он сильный слухач». Ну, конечно, не сразу сделался Малько штатным специалистом. Еще порядочно супников и бачков с кашей перетаскал с камбуза в кают-компанию. Комиссар Чулков серьезно отнесся к рекомендации Ружича — и добился в конце концов, чтоб Малько перевели из вестовых в ученики-гидроакустики.
В этот поход Малько впервые шел штатным специалистом.
Послушав еще с минуту, он решительно сказал в микрофон:
— В центральном! Слышу шум винтов. Пеленг двадцать.
Толоконников велел боцману подвсплыть и поднял перископ. Взявшись за рукоятки, медленно начал вращать массивное тело перископа. Его глаз у окуляра залил мягкий голубой свет дня. Ни черта не видел Толоконников, кроме серой воды и бледно-голубого неба. Если и шел транспорт, то где-то далеко. Да и не померещился ли молодому акустику шум винтов? Командир нажал кнопку, перископ ушел вниз. Федор Семенович шагнул к штурманскому столику:
— Место?
Острие карандаша указало место. Лодка приближалась к рейду Макилуото — островка, на котором стояла финская береговая батарея.
Все явственней стучал барабан в наушниках Малько, и он теперь точно знал, что это довольно крупный транспорт, стук у него с подвыванием. По количеству оборотов винтов он подсчитал скорость транспорта — получилось пятнадцать узлов.
Пеленг медленно смещался вправо. Что ж, возможно, в Хельсинки шел какой-то транспорт с юго-запада. Толоконников велел докладывать пеленги непрерывно и снова поднял перископ. Вскоре он увидел транспорт.
— Торпедные аппараты три и четыре приготовить к выстрелу, — сказал он негромко.
В центральном зазвучали цифры отсчетов, отрывистые слова команд — вырабатывалась математика атаки. Определив элементы движения цели — курс и скорость (правильно подсчитал Малько), Толоконников рассчитал угол встречи и лег на боевой курс.
Перископ он поднимал еще дважды, чтобы убедиться, что транспорт идет прежним курсом. Он видел его черный борт и желтые надстройки, сидел транспорт глубоко, значит — в полном грузу, водоизмещение у него не менее восьми тысяч тонн. Хорош, хорош! В охранении шли несколько сторожевых катеров. Перископа они не видели. Пока не видели. Может, и не ожидали увидеть
