Геннадий Семенихин - Расплата
Веня рассказал о себе.
— А я и подумать бы не могла, что вы воздушный стрелок, решила, что из штаба или максимум моторист…
— Почему максимум?
— Потому что для меня каждый человек, который летает в бой, — это просто рыцарь, — покраснев, призналась она.
— Спасибо за комплимент, — отозвался Веня.
Полевая дорога уводила вдаль от околицы этой бедной белорусской деревушки. В поле их опахнул прохладный для вечернего дня ветерок. На западе застыли багровые отсветы заката, и с каждой минутой становилось темнее. Веня уже все узнал о своей спутнице. И то, что она из далекого от фронта Новосибирска, окончила два курса института и ушла на фронт, что у нее старший брат пропал без вести, а отец погиб в боях подо Ржевом и только одинокая старенькая мать ждет теперь ее с фронта.
— Вот видите, я вам все рассказала, будто анкету в отделе кадров заполнила, — усмехнулась Тося, и улыбка у нее была какой-то робкой и виноватой, как будто она обожглась и от этого закусила губы.
Чем дальше они удалялись от села, чем длиннее был их разговор, тем все понятнее становилась ему эта девушка, и Веня исподлобья с явной симпатией поглядывал на нее.
— Тося, а вы знаете, о чем я сейчас подумал?
— О чем же? — заинтересованно спросила она.
Веня остановился и, зажмуриваясь, сказал:
— А вот если бы за эту минуту, пока я ничего окружающего не вижу, произошло бы фантастическое событие. Если бы какая-нибудь фея вас переодела. Вместо солдатской гимнастерки — яркое шелковое платье, вместо хромовых сапог — туфли лодочки, а на плечах — сиреневая прозрачная косынка. Я не уверен, что вы, пройдя мимо, удостоили бы меня взглядом.
— Открывайте глаза, мечтатель, — грустно улыбнулась Тося, — я все та же.
— Вот и хорошо, — пробормотал Веня. — И не хочу я, чтобы вы менялись. Вы для меня и сейчас как фея.
— Да уж куда там, — грустно откликнулась девушка, и они пошли дальше.
Где-то на западе, словно большой зверь проворчал, глухим раскатистым эхом прокатилась артиллерийская канонада. Звено высвеченных заходящим солнцем белоснежных двухмоторных пикирующих бомбардировщиков «петляковых» промчалось над их головами к своему аэродрому на восток. Веня остановился и, запрокинув голову, посмотрел им вслед. Он вдруг ощутил тяжкую боль в голове и с досадой подумал: «Черт бы побрал этот самый спирт. Зачем я его так много выхлестал. В ушах целый духовой оркестр играет, воды-то хочется, а мы уже так далеко ушли от околицы».
— Какой прекрасный закат, — заметила в эту минуту Тося, мечтательно запрокинув голову и вглядываясь в даль.
— Да… Рассвет удивительно красив… Сюда бы Левитана, — пробормотал он.
«Что за остроумный парень», — подумала Тося и звонко расхохоталась. Смех ее где-то вдали подхватило эхо. Внезапно он резко оборвался.
— Постойте, но ведь вы же, вы… — с грустью и раздражением проговорила она.
— Что я? — удивился Якушев.
— Вы же пьяны, Веня, — как-то разочарованно договорила девушка, и столько брезгливости и горечи прозвучало в ее голосе, что он неожиданно подумал: если сейчас ей не скажет каких-то веских оправдательных слов, то еще зыбкая, едва наметившаяся пунктиром ниточка, вдруг сблизившая их обоих, оборвется.
— Черт бы побрал эту проклятую «климовку», — пробормотал он.
— Климовку? А что это такое? — заинтересовалась Тося, и голос ее сразу оттаял.
— А это мой командир так свое изобретение называет — чистый спирт, лишь чуть-чуть разбавленный водой. Впрочем, на всех почти аэродромах его называют «ликер гаасси».
— Надо же, — брезгливо поморщилась связистка и поглядела на него укоризненно: — И вы, Веня, часто прибегаете к услугам этой самой «климовки»?
— Да нет, сегодня единственный раз в жизни ее попробовал, — огорченно вздохнул старший сержант. — Вы не сердитесь, Тося, при следующей встрече этого не случится, а сегодня повод был.
— Какой же, если не секрет? — быстро спросила она.
— А вы угадайте.
— День рождения?
— Нет.
— Неужто годовщина полка, а мы, поддерживающие с вами связь, об этом ничего не знали?
— Тоже нет.
— Может быть, звания старшины вас удостоили?
— О! Если бы это, я приехал бы к вам в новеньких погонах.
— Тогда я, право, теряюсь в догадках.
— Эх, Тося, — укоризненно засмеялся Якушев. — «Фокке-Вульф — сто девяносто» я сегодня приложил в воздухе, второго за все свои боевые вылеты. Понимаете?
Тося остановилась, глаза ее под тонкими бровками напряженно замерли:
— Да ну… Вот было, наверное, трудно. Ведь вы же не истребитель, а штурмовик, я и то знаю, что это разные вещи.
— И плюс к тому еще всего-навсего воздушный стрелок, а не летчик, у которого в передней кабине мощное оружие.
Тося остановилась и доверчиво положила тонкую кисть руки на его локоть:
— Веня, а с фашистским самолетом бой было вести страшно?
— Еще бы, — без улыбки ответил он. — У нас даже анекдот на эту тему ходит. Будто посадили в заднюю кабину пастуха-горца вместо стрелка, а он увидел, как с хвоста заходит в атаку пара «мессершмиттов», и даже окаменел от страха. Командир кричит: «Открывай огонь», а горец упал на колени, глаза закрыл, чтобы не увидеть, что произойдет дальше, и стал молиться: «О великий аллах, спаси раба своего».
Тося сузила глаза от смеха:
— И аллах услышал?
— Нет, летчик из первой кабины услышал.
— И что же сделал?
— На крепком авиационном жаргоне в три этажа поговорил и гауптвахтой пригрозил, если они оба на тот свет попадут. Убедил, что и там у великого аллаха есть для трусов гауптвахта. Тогда стрелок-горец от страха опомнился, за турель взялся и сбил «мессершмитт».
— Уж не хотите ли вы сказать, что и с вами сегодня такое было?
— Едва ли, — ответил Веня не сразу. — Такого не было. Это только в наших авиационных байках так повествуется. А в действительности все проще и страшнее. Я тоже едва не окаменел, увидев, что он в атаку прет, вот-вот очередь даст. Каждую заклепку на его капоте вижу. Я же по пояс ничем не защищен. Первая очередь — и конец. На какую-то секунду раньше, чем фашистский пилот, огонь открыл. А потом командиру кричу дрожащим голосом, едва не заикаясь от страха и радости: «Он горит!» Тот даже не понял сначала. У меня командир — идеальный, капитан Вано Бакрадзе. Мы с ним еще в сорок первом на СБ горели.
Веня почувствовал, как сжали его локоть Тосины пальцы, и весело закончил:
— Вот поэтому и пришлось в командирской палатке за кружку со спиртом взяться. Что поделаешь, если в авиации на войне не изобрели еще лучшего способа отмечать удачи. Впрочем, если даже изобретут, то старый способ все равно будет лучше. А теперь… теперь иду рядом с вами. Помните, Тося, у Пушкина есть строки:
И если смилуется бог,И коль не буду я повешен,То буду я у ваших ног,В тени украинских черешен.
— Я помню эти стихи, — воскликнула спутница. — Так вот по какому поводу вы сегодня выпили эту самую «климовку»! — без укора произнесла она. — Тут уж вас порицать я бессильна. Поздравляю с удачей.
— А скоро, возможно, и с орденом, — похвастался Венька.
Ободок поблекшего солнца уже скрылся за зубчаткой близкого леса, багряно осветив на прощание окрестности, и сразу вокруг стало так темно, что дорога, по которой они шли, даже в тридцати каких-нибудь метрах уже не просматривалась.
— Давайте возвращаться, — предложила Тося. — Смотрите, какая темень вокруг, а мы уже так удалились от деревни.
— Успели соскучиться по своим подругам? — беспечно спросил Вениамин.
— А я вам об этом не говорила, — прищурилась связистка. — Это я просто так, не подумав. — Она не видела его лица в темноте, лишь теплое дыхание на щеке своей ощутила.
— Мне хорошо сейчас с вами, — тихо признался Якушев. — Так хорошо, что лучше не надо, Тося… — Он протянул к ней руки, и она их не оттолкнула.
Губы у нее были жесткие и холодные. Чуть отстранившись после поцелуя, она продолжала держать свои ладони на его плечах, будто желая рассмотреть в темноте его лицо получше.
— Вы только не подумайте, что я живу по заповеди некоторых своих подруг: война все спишет.
Вместо ответа он крепко прижал ее к себе, ощутив на щеке пряди ее встрепанных волос, задышал в самое ухо:
— Нет, вы не такая, Тося… Я верю, что не такая, иначе как было бы горько разочароваться, и не только в вас, а во всем окружающем. В жизни, которая лишает тебя самого светлого.
— Ты этого не лишишься, Веня, если поверишь, — зашептала она, обдавая мочку его уха теплым дыханием.
Он плохо запомнил, как очутились они в какой-то заброшенной риге, как по узкой приставной лестнице забрались на сеновал, как шуршала гимнастерка, сбрасываемая Тосей. Он осыпал ее поцелуями, а потом жаркое их дыхание смешалось.
