Андрей Константинов - Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер

ВИИЯ всегда исполнял «интернациональный долг», о котором большинство граждан нашей страны либо совсем ничего не слышали, либо слышали очень мало…

Ну и, наконец, еще один эпизод, имеющий непосредственное отношение к рассказанной истории. Буквально за две недели до своей смерти генерал Иванников позвонил Челышеву, пригласил навестить его, так сказать, «вне плана».

Андрей Валентинович приехал незамедлительно, и после ритуальных взаимных уверений в том, что «дело идет на поправку», генерал, которому даже в кресле-то сидеть было трудно, сразу перешел к делу:

— Знаешь, Андрюша, тут на меня двое журналюг выходили из Питера. Сначала один. А недавно и другой… Они — ребята нам не чужие, офицеры, одного ты, кажется, должен помнить… Так вот, как я понял, они крепко взялись за нашу с тобой бадаберскую историю. Кое-что они нарыли — вот посмотри статью в их питерской газетке, мне внук из Интернета скачал.

Генерал с трудом поднялся, достал из ящика стола несколько скрепленных листов и протянул их Челышеву, который быстро пробежал текст своими цепкими глазами.

— Ну и что? Ничего особенного не вижу. Ну журналистика, хотя… Вывод они сделали правильный.

— Вот и я это заметил. Я отослал этих ребят к Аушеву — он ведь у нас пропавшими занимается. Только что-то мне подсказывает, не остановятся они на Аушеве.

Челышев насторожился:

— Виктор Прохорович, но гриф-то еще не снят. О чем тут говорить? Хотя уже сколько… двадцать пять лет прошло… А почему вы считаете, что они не остановятся?

Генерал засопел:

— Почему-почему… Потому. Чутье подсказывает. И идут они правильно. На меня вот вышли.

— Ну, Виктор Прохорович… то, что вы в этой истории — главный, догадываются многие, и не только «наши»! Вот и Слава Глинская…

— Да, Слава. Слава богу, девка не болтливая, а то… А насчет грифа не снятого… Я, Андрюша, почему тебя позвал… Знаешь, чего я боюсь? Если мы, пока живы, не расскажем хоть что-то — потом найдутся «расследователи», которые все перевернут с ног на голову. И пойдет, понимаешь, молва, что все придумано-подстроено… Или даже хуже того… Помнишь, как того геолога-шофера звали?

— Конечно, помню: Дорошенко Николай Семенович.

Генерал кивнул и продолжил:

— Так вот, этот Дорошенко уже несколько раз «оживал». И в Швейцарии, и в Голландии. А в Голландии — даже с подробностями, что, мол, перешел к «духам», а потом через «врачей без границ» эмигрировал в Штаты… А я ведь тогда сам на подрыв выезжал… вот этими руками его голову на носилки нес… Как вспомню, даже сейчас не по себе. Я Толику Сошникову звонил. Ну ты знаешь, он ВАТТом[141] в Голландии уже сколько лет сидит… Так он всю эту Голландию сраную до каждого домика проверял — не было там никакого «афганца» Дорошенко…

Генерал посмотрел на часы, снова с большим трудом поднялся, принял две таблетки, запил их водой, отдышался и продолжил уже совсем тихо:

— Андрюха, я сам уже не успеваю — ты сам все видишь! Да и голова у меня после этих таблеток уже не та… А ты… Я тебе всегда говорил: ты и умнее, и дальновиднее… Я твоего телефона этим журналюгам не давал. Но они тебя найдут. Ты прости меня, старика, ладно?

— Виктор Прохорович…

— Погоди, Андрюша… Они вроде настроились книгу писать… Я вот что думаю — раз уж у нас не получилось для Бориса большего сделать — пусть хоть книга останется, хоть легенда… Хоть что-нибудь… А гриф не снятый… Ну не мне тебя учить… Ты им обозначь хотя бы основные контуры, генеральное, так сказать, направление. С расхождением, как ты умеешь, в деталях! Только имей в виду: эти ребята, они — жуки тертые, ты с ними не расслабляйся; если с ними играть — то по-взрослому… чтобы у них убежденность сформировалась, понимаешь?

Челышев долго молчал, а потом тяжело вздохнул:

— Понимаю, Виктор Прохорович. Я все сделаю.

Андрей Валентинович еще долго сидел молча рядом с поникшим в кресле генералом и думал, что Иванников, наверное, нашел правильное решение.

Если уж по-другому не получается… Что ж… Пусть останется хотя бы легенда…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Они оставили нам Надежду…

Перебирая ещё бело-коричневые фотокарточки ушедших, мы как будто спрашиваем: что из этого мира они унесли с собой? Увы, улица Времени, как любая из набережных Фонтанки, — с односторонним движением. Но и мы, живые, всё реже вносим в блокнот новые имена. Чаще — поверх телефона — день памяти. Расстаёмся в гуле повседневности. Недоотвинтив цилиндрик валидола. Не покаявшись поцелуем. Недопризнавшись. Недопростив… Как те. С фотокарточек. Смеявшиеся и грустившие. Равные всем живущим.

С таким внутренним посылом мы — Андрей Константинов и Борис Подопригора — работали над этой книгой. Ею мы приглашаем вместе с нами пережить одно из драматических событий последних лет советской истории — восстание наших военнопленных в пакистанской крепости Бадабер в апреле 1985 года. Его символичность задаётся эмоциональной схожестью с трагическим по итогу путём страны, продолжающей жить в наших ещё «не остывших» воспоминаниях.

В чём мы уверены? В том, что большинство отвечавших за судьбы наших сограждан были и патриотами, и профессионалами. Но и самые благородные намерения подвластны Судьбе.

Мы, сколько-нибудь знакомые с описываемыми событиями, старались заручиться не только двумя сотнями письменных версий на четырёх языках, но и многочисленными устными. Мы обращались к тем, кто мог знать больше нас. Большинство, ознакомившись с сюжетом, качали головой: «нет, не так» или «так быть не могло». Некоторые были менее категоричны — даже задавали симптоматичные вопросы: как мы вышли на этот сюжет? Кто нам его подсказал?

Впрочем, порой мы сознательно жертвовали правдой наших весьма искушённых консультантов ради правды художественной. Тем более что они исключали многое из составившего канву романа. Например, военно-переводческое «происхождение» главного героя… Почему мы остановились на офицере-переводчике? За условную точку отсчёта мы приняли откровение бывшего офицера армии Афганистана, называющего себя бадаберским узником. Он обмолвился, что лидер восставших профессионально владел, по меньшей мере, языком афганских таджиков — дари. А ведь эта оценка принадлежит сколько-нибудь грамотному носителю языка, а не русским-советским, которые за его знание могли принять пусть даже сотню выученных фраз и слов. Будучи востоковедами-практиками, мы задали себе вопрос: кто, кроме подготовленного переводчика, мог владеть восточным языком? И это — не единственная привязка. В сильно разнящихся «списках» восставших мы нашли фамилии двух виияковцев: младших лейтенантов Геннадия Кашлакова и Германа Кирюшкина. И хотя ни тот ни другой никем не названы инициаторами восстания, более того, их пребывание в Бадабере — во многом сомнительно, сам факт упоминания в этом ряду сразу двух военных переводчиков говорит сам за себя. По крайней мере он даёт нам право самим сюжетом книги выразить уважение Военному институту иностранных языков — самому боевому в те годы вузу страны. Отсюда — и сюжетный стержень с привязкой к логичному в данном случае «аквариуму», таинственному для большинства и многое объясняющему.

Хотя, конечно же, мы хотели подробнее рассказать о самом институте. Ибо изгибы судеб многих его выпускников порой выходят за пределы воображения и без «горячих точек» — известных, забытых и даже не ассоциируемых с нашей страной: в 1994 году при тушении лесных пожаров в Испании погиб приданный спасателям переводчик Воентехиздата испанист майор Сергей Анатольевич Донцов. Вертолёт, в котором он с экипажем возвращался домой, разбился при взлёте в районе Сарагосы — задел хвостовой балкой сосну. В представление на посмертную награду вошла поразительная формулировка: «за исполнение интернационального долга при борьбе со стихийным бедствием»… Он так и остался не награждён. У закрытого гроба с годовалым сыном на руках его молодая жена запомнилась рыданием: «Ну кто сказал, что он здесь?!»

«Пытали» нас и таким вопросом: чем подтверждается участие пленных афганцев в бадаберском восстании? Об этом, в конечном счёте, известно ещё меньше, чем «суммированно» — о роли в нём шурави. Действительно, ничем, кроме отрывочных упоминаний-откровений — не более внятных, чем все остальные. Но, во-первых, многие афганцы, особенно учившиеся в Советском Союзе, проявляли куда большую преданность идеалам социализма, чем большинство шурави. Потому что эти афганцы оказалась перед более жёстким, чем мы, выбором: строить «наш новый мир» или погибнуть. Об этом свидетельствуют судьбы многих из тех, кто принял последний бой и с моджахедами, и с талибами. Во всяком случае, красный флаг (говорят, Киргизской ССР) на последнем рубеже антиталибского сопротивления в провинции Кундуз ещё ждёт и исследователей, и литераторов.