Времена года - Арпад Тири
— Никаких трудностей. Через неделю будем там.
— Я не смогу поехать, господин капитан. У меня гангрена, — устало улыбнулся Матэ.
— Именно поэтому и поедете! — капитан немного наклонился к нему. — В одном госпитальном эшелоне поедем. Он уже трое суток стоит на путях. Завтра и поедем.
— У меня еще документы не готовы. В пути я растерял их.
— Достанем тебе документы. Главное, что я тебя нашел и что ты жив.
Матэ захотелось, чтобы капитан присел на край его кровати, чтобы они поговорили, вспомнили о французском шампанском, которое им обещал начпрод перед рождеством, но капитан явно спешил.
— Я вернусь через час, — сказал он и ушел.
Через час он действительно вернулся. С ним пришел незнакомый унтер-офицер. Матэ перенесли на первый этаж, и врач-лейтенант сделал ему перевязку.
— Унтер-офицер будет сопровождать вас до эшелона, — сказал капитан. — Там вы дождетесь меня, а я пока выправлю ваши документы...
Госпитальный эшелон, на котором должны были ехать Матэ и капитан, стоял на втором пути. Остальные пути были сильно повреждены бомбардировкой.
Унтер-офицер посадил Матэ в один из головных вагонов, пробормотав невнятно, что ему приказано вернуться обратно. Матэ хотел попросить, чтобы тот дождался капитана, который принесет его документы, но потом раздумал, решив: «Пусть идет, хорошо еще, что до поезда меня проводил».
Прошел час. На Матэ нахлынули воспоминания. Он вспомнил отца, мать, сестренок, родной шахтерский поселок, пыхтящие паровозы, за которыми бегали они детишками. Потом вспомнил мельницу, где он родился и куда родители раз в году, в день «тела господня», привозили его на два-три дня.
Капитан появился, когда начало уже смеркаться. Он принес с собой документы и бутылку сливовой палинки.
— К завтрашней ночи я достану вам приличное место, — сказал капитан, подавая Матэ несколько шинелей, чтобы укрыться, так как в поезде не топили.
Накрывшись шинелями, Матэ забился в угол купе. Он никак не мог согреться, хотя и выпил палинки.
Им хотелось поговорить, но оба молчали, словно что-то мешало беседе. Лицо у Матэ посерело, он, казалось, сразу постарел на несколько лет.
«Откровенно говоря, — подумал Матэ, — я не очень-то и сожалел, когда потерял капитана».
— Когда вернетесь домой, снова пойдете работать на шахту? — спросил капитан после долгого молчания.
— Как только рука заживет.
— Завидую я вам, Матэ.
— Почему, господин капитан?
— Потому, что руки у людей заживают, а вот душа... — произнес капитан. По его глазам было видно, что он опьянел. Капитан снял пропахшую нафталином шубу, стащил сапоги на меху.
Ему вспомнилось паническое отступление, когда люди проваливались по пояс в глубокий снег, не чувствуя от холода ни рук, ни ног. Кадровые офицеры бежали первыми, сжигая на своем пути все склады с продовольствием и обмундированием.
Вспомнил он и солдат из второй роты десятого батальона, которые лежали в своих окопах, коченея от холода. И вдруг приказ: разостлать на снегу все шинели и одеяла вдоль окопов, чтобы немецкая авиация, которая вот-вот полетит бомбить русских, не ошиблась и не сбросила бомбы на венгерские позиции. Многие солдаты сняли тогда свои шинели и разостлали их на бруствере окопа, а сами получили серьезные обморожения. Но немецкие бомбардировщики так и не прилетели.
Вспомнил капитан и населенный пункт Каменку с огромной мельницей, забитой теплыми вещами: шапками, бекешами, рукавицами. Перед входом на мельницу собралась небольшая группа солдат, которые хотели заменить свое старье на новое. Но появившийся неизвестно откуда пьяный майор начал на них орать:
— Я не разрешаю ничего менять! Убирайтесь отсюда вон!
Спустя полчаса майор собственноручно поджег мельницу, вместе с которой сгорели и бекеши и рукавицы.
Капитан вздрогнул, услышав в коридоре громкие голоса. Кого-то снимали с поезда.
— Самое позднее — через два дня здесь будут русские, — тихо сказал капитан.
— Эти русские какие-то одержимые, — заметил Матэ. — Ничего-то они не боятся!
— Я их видел. Видел их пленных, которых мы заставляли хоронить наших погибших солдат. С меня и этого хватит. Посмотрел на выражение их лиц и все понял. Вид у них был такой, словно они уже сейчас выиграли эту войну и являются победителями.
— Выражение лица еще ничего не значит, — заметил Матэ.
— Лицо — это всегда зеркало души, — возразил капитан.
Матэ ничего не ответил: он плохо знал русских, чтобы пускаться в спор. Посмотревшись в окно, как в зеркало, Матэ увидел, что сильно зарос, давно пора бы побриться, но одной рукой он едва ли справится с этим.
— Знаете, Матэ, о чем я сейчас думаю? — спросил капитан.
— Не знаю.
— А думаю я о том, — начал капитан, глядя куда-то вдаль, — что, окажись мы с вами у русских, мы бы поменялись местами: вы бы были командиром, а я — рядовым. Вам такая мысль никогда в голову не приходила?
К удивлению капитана, Матэ нисколько не смутился. Откуда-то издалека доносились приглушенные звуки артиллерийской канонады.
— Если бы случилось так, я тоже взял бы вас с собой в госпитальный эшелон, — сказал Матэ.
Ротный с некоторым изумлением взглянул на Матэ, и на лице его появилось страдание: он вспомнил прапорщиков, которые один за другим погибли на безымянной высоте. Капитан, надеявшийся сначала, что все же станет хозяином положения, в котором он оказался, постепенно терял на это всякую надежду. Он считал, что война, больше чем что-либо другое, помогает человеку почувствовать ненадежность собственной судьбы. Не пройдет и недели, как человек уже начинает понимать это. Капитан верил, что ему должно вдвое больше повезти, чем Матэ, чтобы вырваться из этого ада.
Эта проклятая война так же ненавистна капитану, как и Матэ. К тому же она отняла у капитана «мерседес», который был его единственным состоянием. Здесь, на фронте, его жизнь находится в такой же опасности, как и жизнь Матэ. Если счастье улыбнется ему и он вернется домой, то сможет наняться на работу агентом в какое-нибудь страховое общество, как-никак он окончил пять семестров юридического факультета. Конечно, если такие общества еще существуют. Но угрызения совести будут мучить его всегда. Он постоянно будет думать о том, сколько людей видел в момент, когда они шли на верную гибель. Такое забыть нельзя...
А Матэ вернется к себе на шахту и будет рассказывать своим друзьям, какие ужасные в России холода, какими скотами были венгерские офицеры, полагая, что именно от простых солдат зависит судьба
