В январе на рассвете - Александр Степанович Ероховец
Кириллов подошел к нему, постоял рядом, потом неожиданно для себя спросил:
— Что же дальше будем делать, а, Чижов? — И испытующе глянул на него, стараясь отыскать в его лице хоть какое-нибудь смятение.
Но лицо того было спокойно, только усталое, невыспавшееся. Кириллов и сам был усталый и невыспавшийся, весь разбитый. Вдобавок еще проклятое недомогание: озноб никак не отпускал его, все тело ломило болезненно. Совсем это некстати. Перемочься бы сейчас, да где тут. И опасался Кириллов, как бы не свалиться с ног прежде, чем доберутся они куда надо.
Чижов потер варежкой темную небритую щеку.
— На хутора надо подаваться, там посмотрим. Была бы заметель, можно бы двигаться прямиком, не опасаясь. А так, может, лучше где в лесу дневку устроить, а ночью дальше двинуть, а?
— Где же ее взять, эту заметель?
— В том-то и вся загвоздка.
— Ладно, — сказал Кириллов. — Давай буди народ, будем трогать.
— Да никто уже и не спит. Морозяка до самых костей пробирает, какой тут сон. Просто передохнули немножко, а спать — разве уснешь…
Потом они снова шли по равнине, холмистой, почти безлесной. И по-прежнему светила луна, вроде бы даже ярче и сильнее, чем раньше, и далеко было видно все впереди.
«Как днем», — со злостью подумал Кириллов. Он готов был расстрелять эту луну, выпустить в нее из автомата целый диск. И тягостно становилось оттого, что вот из-за такой нелепицы, как эта луна, можно погубить все дело, безнадежно провалить его, попасть вдруг под пули, как, наверное, Володька попал там в деревне. И вообще черт знает что может случиться в такую долгую лунную ночь. При воспоминании о Володьке ему опять сделалось не по себе. Как бы там ни было, жив был тот в эту минуту или уже мертв и валялся окоченевший где-нибудь в снегу за околицей, но был-то он сейчас наверняка один-одинешенек, среди неизвестностей, без друзей, и никто ему ничем уже не мог помочь.
И еще раз Кириллов назад оглянулся. Там, за голубыми снегами, на самом, горизонте, темнел в неровно наляпанных сгустках черни лесок, из которого они вышли.
5
На хутора разведчики вышли уже далеко за полночь. Собственно, никаких хуторов тут и не было: за поляной, на склоне холма, среди редких сосен, чернели в снегу провалы — две землянки. Рядом под сосной, устроен навес. Дальше виднелись груды березовых хлыстов, поленница дров, огороженный жердями стог сена; край у стога обгрызен.
Тишина — ни лая собак, ни мычания коров. И показалось Кириллову на минуту, что землянки пусты, нет там никого. Однако белесые курчавые завитки дыма, поднимавшиеся над крайней землянкой, означали, что там кто-то должен быть.
— Видимо, каратели спалили хутора, — негромким голосом произнес Чижов, стоявший рядом с командиром за сосной.
Кириллов повернулся к нему.
— Считаешь, нет здесь фрицев?
— Лучше не лезть на рожон, разведать надо.
— Ладно! — решил Кириллов. — Я пойду с Никифоровым. А вы здесь оставайтесь. Если что — прикроете нас огнем.
Сейчас, глубокой ночью, ближе к рассвету, свет скатывавшейся к лесу луны заметно ослаб, и расплывчатые тени от соснячка, в котором прятались разведчики, перекрывали всю поляну, достигая подножия холма. Но там, где поляна открывалась луне, все еще посверкивали мягко на снегу голубоватые искорки.
Сняв лыжи, разведчики осторожно двинулись через поляну, приглядываясь к соснам возле землянок, откуда можно было ждать выстрелов. Но там никого не было. Оставив у сосны товарища, Кириллов на всякий случай прошел дорожкой до второй землянки. Было как-то непривычно идти без лыж, ступая на всю подошву; скрип снега под обледеневшими унтами разносился далеко, будто еще кто шел следом. Кириллов несколько раз оглянулся.
Он дошел до землянки и застыл на месте — шаги позади тотчас же смолкли. Постоял, прислушиваясь к резкой тишине. Глухо было в землянке. У самых ног чернело оконце. Нагнувшись, Кириллов заглянул в окно, но ничего не увидел внутри. «Дрыхнут без задних ног», — решил он, успокаиваясь понемногу.
Никифоров, стоя под сосной, делал ему предостерегающие знаки.
— Ну?
— А в окошке-то свет! Чуть-чуть пробивается, вон — смотри.
— Ладно, пошли! — сказал командир и стал снимать варежку с правой руки; пальцы его, тронув спусковую скобу, сразу же ощутили холод металла.
Перед входом в землянку была еще пристройка из жердей, но дверь не поддалась, когда ее попытались открыть, на стук тоже почему-то долго не выходили, и это совсем успокоило Кириллова. «Были бы фрицы, мигом выскочили», — подумал он, однако пальца со спускового крючка не убрал.
— Чаво тама? — послышался наконец из сеней старческий голос.
— Открывай, свои! — сказал Кириллов.
— Чать, свои все в хате, ага.
— Открывай, открывай, не бойся!
В пристройке неожиданно закашляли, надрывно и долго. Никифоров не выдержал, ругнулся:
— Сколько ждать можно? Как шарахну из автомата…
Дверь отворилась, и Никифоров из-за плеча командира осветил пристройку фонариком. Перед входом в землянку стоял сгорбленный старик в накинутой на плечи шубейке, на ногах обрезанные по щиколотку валенки.
— Посторонних нету? — спросил Кириллов, окидывая быстрым взглядом старика, который, заслонив ладонью глаза от света, силился разглядеть его.
— Сторонних-то? А кого надоть?
— Ну, немцев, полицаев.
— А сами-то чьи будете? Не признаю штой-то. Полиция, мо-быть, новая? — Он опять глянул из-под ладони.
— Да не бойся ты, дед, партизаны.
— Ох ты господи! Партизаны, бтал-быть? Чать, двое вас али как?
— Очень уж ты любопытный не в меру, — нахмурился Кириллов.
— Давай, давай, папаша! — подхватил Никифоров, слегка подталкивая старика к двери. — Сам не морозься и людей не морозь, веди в дом. Чую — парилка там у тебя.
В полутемной землянке тесно и душно, чувствовалось присутствие множества людей, но никого почему-то не видно, куда-то попрятались. У входа топилась печурка, переделанная из железной бочки, верх ее раскален до малинового цвета, на темных боках, то и дело вспыхивая, сновали искорки; красноватые отблески из поддувала заливали пол тусклым дымным светом. За печуркой же все тонуло в полумраке: неровная черная стена, задвинутый в угол столик, нары вдоль стены; на нарах валялись какие-то лохмотья.
Никифоров шагнул к нарам, потянул одеяло, потом нагнулся торопливо. Движение его удивило Кириллова, но понять, чем он там заинтересовался, не успел. Сзади от двери, из угла, выступил кто-то, сказал негромким голосом над самым ухом:
— Хальт! Хэнде хох!
Кириллов прянул в сторону, чувствуя приставленное к спине дуло автомата, но автомат еще плотнее уперся в спину, и замер он, оцепенев на секунду, — тошнотворной мутью отдалось в животе, ноги враз ослабли. Вот так влопались, предал старый хрыч! Глаза его тут же отыскали старика, который, наполовину
