Пощёчина генерал-полковнику Готу - Сергей Дмитриевич Трифонов
Анастасии Петровне ничего не оставалось, как только поддержать эту позицию, отчего молодёжь сделала кислые мины. Людмила Аркадьевна, мать Оли, увидев набухшие глаза дочери, произвела тактический манёвр.
– Будем считать, что сегодня состоялась помолвка наших молодых, – заявила она с оптимизмом и подняла бокал. – Выпьем же за молодых!
На том и решили. Оля оставалась в Ленинграде, Алексей уезжал к месту службы.
Оставшуюся часть отпуска Гордеев провёл в спортзале, в массажном кабинете госпиталя, в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, на концертах симфонической музыки в Филармонии. Они с Олей часто ходили в кино, гуляли в зоопарке, ездили в Пушкин, Петергоф, Гатчину, Ломоносов. На время он освободил мать от хозяйственных обязанностей: ходил за продуктами в магазины и на рынок, готовил еду, мыл посуду, прибирал квартиру, стирал бельё. Трудился, как говорится, не покладая рук, а про себя бурчал: «Такому мужу цены нет. И швец, и жнец, и на дуде игрец. А ему всё бубнят: “Молод ещё. Рановато жениться”. Так до старости в холостяках и прокукарекаешь».
В конце июня с Варшавского вокзала поезд унёс Гордеева в Минск. В вагонах ехал в основном военный люд. Все друг с другом знакомились, старшие командиры отправлялись в вагон-ресторан, младшие доставали нехитрую снедь, наливали в стаканы коньяк, водку, вино (что у кого было), пили, закусывали, пели под гитару, много говорили, но никогда о войне. Запрет на эту тему, наложенный политорганами и особыми отделами, старались соблюдать. Понимали, всегда найдётся «доброжелатель», и тогда в лучшем случае грозит разжалование, в худшем – трибунал и лагеря.
Кадровики управления автобронетанковых войск Западного особого военного округа встретили Гордеева приветливо. Принимавший его подполковник весело и бесхитростно заявил:
– Давай, Гордеев, я тебя оставлю в штабе управления. Нам боевые офицеры нужны. Годик послужишь, мы тебя в академию отправим. А там, глядишь, скоро майором станешь, батальон получишь. Ну, как, по рукам?
Перспектива была, безусловно, заманчивая. Алексей заколебался, призадумался. В этот момент с шумом отворилась дверь, в кабинет, громыхая сапогами, ввалился крепко сбитый подполковник-танкист в новом мундире с двумя орденами Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «ХХ лет РККА». Не здороваясь, он громовым голосом спросил кадровика:
– Документы для нас есть?
– Есть, товарищ подполковник, для вас всегда есть, – с усмешкой ответил кадровик, передавая танкисту толстый пакет.
Танкист расписался в журнале и, засовывая пакет в большой кожаный портфель, искоса взглянул на Гордеева.
– Кто такой? – непонятно кому адресовал он свой вопрос.
С минуту все молчали. Танкист на градус повысил тон:
– Я ясно спросил: чьих будет?
Было видно, кадровик не хотел раскрывать карты. Но грубоватый и настойчивый подполковник-танкист, видимо, здесь имел авторитет, и кадровик сдался.
– Старший лейтенант Гордеев, прибыл в наше распоряжение из Ленинградского военного округа.
Подполковник-танкист безапелляционно ткнул Алексея пальцем в грудь и словно прорычал:
– За что награды?
– За финскую, товарищ подполковник, – бодрым командным голосом ответил Гордеев.
Танкист повернулся к кадровику, коротко бросил:
– Беру. Давай документы.
Кадровик собрал документы Гордеева в один пакет и, пока танкист расписывался за них в журнале, спросил:
– Товарищ подполковник, а вы мнение молодого командира не желаете услышать? Возможно, он захочет служить в другом месте.
– Не желаю. Будь здоров.
Он взял портфель с документами и, подтолкнув Гордеева к двери, буркнул:
– Пошли.
Опешивший Гордеев, словно бычок на поводу, безмолвно вышел за подполковником на улицу. Яркое солнце ударило в глаза, осветило подполковника, и Алексей увидел, что перед ним вовсе не дремучий грубиян-солдафон, а вполне интеллигентный человек с умными, чуть ироничными глазами, большим чистым лбом, какие бывают у университетских профессоров.
– Честь имею представиться, – мягким баритоном произнёс танкист и вскинул руку к козырьку фуражки, – подполковник Зайцев Иван Иванович, начальник штаба 29-й танковой бригады. Вам представляться не надо, я успел заглянуть краем глаза в ваше личное дело.
Подполковник закурил и предложил немного пройтись.
– Вы, Гордеев, на меня не обижайтесь. Нечего вам, боевому офицеру, смолоду торчать в высоких штабах. Уму-разуму там не научат, командного опыта не приобретёте, новой техники руками не пощупаете. Вы уже знаете, идёт формирование новых механизированных корпусов. Наша бригада – основа для формирования танковой дивизии. Вот и поучаствуйте в новом, интересном деле. Дадим вам роту для начала. Обучите её, а там, глядишь, и батальон не за горами. По рукам?
Алексей оттаял, улыбнулся, крепко пожал протянутую руку.
– Вы один, без жены?
– Пока да.
– Ну и ладно. Тогда пошли, перекусим – и в дорогу. До Бреста путь неблизкий, триста пятьдесят вёрст без малого.
Они подошли к припаркованной у здания управления чёрной ГАЗ М-1, любовно именуемой «эмкой», забрали с собой водителя, спортивного вида сержанта-сверхсрочника, и направились в ведомственную столовую.
10
Погода стояла жаркая. Солнце трудилось вовсю, сжигало оставшуюся нескошенную траву, заворачивало трубочкой листву на деревьях и кустарниках, превращало почти что в порох мхи на лесных прогалинах. Чуть голубоватое небо было высоким и прозрачным. В его высях нередко появлялись ястребы и огромные коршуны, нарезавшие большие круги, высматривая на полях и лугах свою жертву. Грациозные аисты, захватившие придорожные вётлы, столбы, кровли водонапорных башен и все мало-мальски одиноко торчавшие возвышенности, сторожили свой молодняк в гнёздах, по-хозяйски оглядывая округу.
Когда миновали Неман и пересекли старую государственную границу СССР с Польшей, шоссе Минск – Брест стало получше. Началась Западная Белоруссия, в сентябре прошлого, тридцать девятого года, присоединённая к СССР. Подполковник Зайцев, устроившись на заднем сиденье, сразу за Минском уснул и сейчас сладко похрапывал, вызывая улыбки Алексея и водителя. Гордеев с жадным интересом рассматривал бывшие польские земли, примечал многое ему незнакомое. Бесконечно тянулись сосновые боры, изредка перемежавшиеся берёзовыми рощами, зарослями орешника, шиповника и ежевики, узкими участками золотистых ржаных и жёлтых рапсовых полей, лугами сеяных трав. В лесу нигде не увидишь сухостоя и валежника, хворост повсеместно убран.
Стали попадаться скрытые садами хутора. Крыши изб и хозяйственных построек повсеместно были крыты соломой, реже дранкой, и уж совсем редко крашеным металлом. В глаза бросались бедность и одновременно какая-то незнакомая советскому взгляду ухоженность, чистота дорожек, прибранность подъездных путей и пешеходных тропинок. На всех хуторах из труб поднимались узкие столбы дыма. «Странно, – подумал Алексей, – неужели
