Сергей Никитин - Люди с оружием. Рассказы
Каштанов мысленно поблагодарил неизвестного художника и, спрятав рисунок в ящик, где хранилась и фотография, продолжал работу над портретом. В очертаниях губ и подбородка портрет был не схож с рисунком, но художник уже не мог и не хотел изменять его» Перед глазами Каштанова стоял тот Полетаев, которого создал он в своем воображении. Художник поверил в свою интуицию, в свой замысел.
— Пусть так, — решил Владимир Владимирович. — Так должно быть.
Через несколько дней портрет был закончен. Художник изобразил Павла Полегаева в матросской форме, в бескозырке, с орденом Отечественной войны на груди. У комендора было несколько орденов и медалей, но Каштанов умышленно нарисовал только тот, который хранила мать. За спиной моряка виднелись луга, поросшие скромными белыми цветами, пологие холмы, маленькая деревушка на пригорке. Ниточка линии электросети убегала куда-то вправо. Лучи восходящего солнца окрашивали в золотистые тона пшеничное поле, за которым виднелось синее-синее море, незаметно переходящее в прозрачно-хрустальное голубое небо.
В небе над головой моряка кучились клубастые облака и, будто подгоняемые ветром и лучами солнца, торопливо уползали на запад.
Павел смотрел прямо перед собой, смел и спокоен был взгляд его чуть прищуренных добрых глаз. Безмятежное ясное лицо моряка дышало здоровьем, молодостью и силой. Но едва заметные тонкие морщинки у глаз и упрямые складки на лбу в то же время придавали всему его облику выражение глубокого, не юношеского раздумья, давали почувствовать, что молодой моряк уже успел пройти немало трудных дорог по жизни, узнать цену и прелесть ее, и никому ни за что не позволит омрачить просторный прекрасный мир, широко и привольно раскинувшийся за его спиной.
В тот день, когда должна была приехать по вызову Прасковья Евграфовна, Каштанов почти не работал. Несколько раз он брался за кисть, но так и не сделал ни одного мазка. Снова и снова подходил он к портрету, стоящему на мольберте, и как-то недоверчиво и вопрошающе поглядывал на него. Тревожное чувство не покидало художника. Он часто посылал Олю сбегать посмотреть, не идет ли Прасковья Евграфовна. Волнение Владимира Владимировича передалось и девушке. Она то и дело без надобности расправляла свои рукава-фонарики, внимательно осматривала углы мастерской, проверяя, все ли в порядке, и выбегала на улицу.
Наконец Оля стремительно влетела в мастерскую и прерывистым шепотом сообщила:
— Идет!
Каштанов поспешил к выходу, но Прасковья Евграфовна уже открыла дверь.
— Здравствуйте, Владимир Владимирович.
Художник что-то невнятно пробормотал и, торопливо взяв ее за руку, подвел к портрету.
— Вот, Павел… Как мог, написал…
Прасковья Евграфовна взглянула на портрет и замерла, веря и не веря своим глазам. Каштанов, чуть наклонившись вперед, выжидающе смотрел на нее.
Прасковья Евграфовна долго всматривалась в дорогие, словно ожившие черты лица сына и вдруг припала морщинистой щекой к широкой раме.
— Сыночек, родной…
Каштанов вздрогнул. Ему стало душно, и он рывком расстегнул ворот рубашки. Прасковья Евграфовна вдруг выпрямилась и, повернувшись к художнику, низко-низко поклонилась, прижав руки к груди. Владимир Владимирович, не видя ни растерянно улыбающейся Оли, ни Прасковьи Евграфовны, тоже низко поклонился матери героя.
Перед восходом
Большая радость
Матрос Иван Маркушин славился в соединении подводных лодок своим ворчливым характером. Он был всегда чем-нибудь недоволен: частым посещением бани и редким увольнением в город, чрезмерной заботой мичмана Комова о «надлежащем внутреннем и внешнем виде вверенной матросу материальной части» и многим другим.
Ворчливость матроса была в сущности безвредной] хотя он и морщился недовольно, бубнил что-то себе под нос, но обязанности по службе выполнял образцово. Мичман Комов понял эту особенность характера Маркушина не сразу. Когда матрос впервые прибыл с подводной лодки в хозяйственную часть береговой базы в распоряжение мичмана, тот, проверяя его водительские права, сказал:
— Шофер второго класса! Хорошо. Поработаем, значит.
— Да, придется, — ответил недовольно Маркушин. — Запихнули…
— То есть как это? — переспросил Комов строго.
— А так, товарищ мичман, запихнули — и все. Я был на подлодке дизелистом, а теперь… Дурака свалял на «гражданке»: получил права. Вот и попался.
Маркушин вяло махнул рукой и уставился своими голубыми глазами куда-то в потолок, по-мальчишески капризно надув губы. Мичман чуть не расхохотался.
— Матрос Маркушин, — нарочито хмурясь и повысив голос, сказал мичман. — С подводной лодки вас перевели на берег по медицинским соображениям: организм ваш имеет склонность к кессонной болезни. Таково заключение авторитетной медкомиссии.
— Кессонная болезнь! — ворчливо воскликнул Маркушин. — Товарищ мичман, у нас в роду и дед и отец были моряками. Правда, под водой, на глубине, у меня в ушах покалывает и в голове шумит, но это… психологически: очень уж ответственный момент. Обещал устранить силой воли. Не верят. Просто узнали, что шофером был дома, и запихнули.
— Вот что, — поднялся мичман из-за стола своей «штаб канцелярии» — деревянной пристройки у гаража. — Насчет того, что вас «запихнули», прошу нe рассуждать. Психологически… Приказ есть приказ. Л потом шофер — дело ответственнейшее и не менее важное, чем дизелист на корабле. Так что служить с полной отдачей. А вообще я еще подумаю, можно ли доверить вам материальную часть. Пока же будете помогать на ремонте: автомашина находится в мастерских.
На ремонте Маркушин работал хорошо, хотя и не переставал ворчать. Приглядываясь к матросу, мичман со временем понял, что Маркушин дело свое знает отлично, грузовик содержит в порядке, всегда в полной готовности, но характерец у него действительно беспокойный, задиристый. «Ладно, пусть ворчит, подойдем к нему дифференцированно, учитывая индивидуальность, — решил мичман, вспомнив неоднократные напоминания начальника насчет учета психики человека при его воспитании. — Не на характере груз возить — на машине. А шофер он толковый».
И вот теперь, проверяя машину Маркушина перед выходом из гаража и вручая ему путевой лист, мичман назидательно сказал:
— Итак, отправитесь в дальний рейс. Груз повезете ответственный. Со склада поедет сопровождающий, но, понятно, отвечаете за все прежде всего вы. Просили выделить лучшего шофера. Начальник доверил вам, Маркушин. Понятно?
— Все равно, — ответил матрос. — Надо же кому-то ехать. Довезу куда следует в порядке.
— Тьфу! — не выдержал мичман. — Ну что у тебя за характер, Маркушин. Надо отвечать «есть», а ты разводишь турусы на колесах.
— Я к тому, товарищ мичман, что цепи на колесах надо бы заменить. В трех местах уже заклепал. Дорога сейчас плохая, снегу навалило, машина буксует, а цепей крепких нет.
— Хорошо, я выпишу. Вернетесь — получите. А сейчас отправляйтесь.
— Есть, — ответил четко Маркушин и красиво козырнул.
— Ну вот, теперь другое дело. Исполняйте.
На складе, пока нагружали машину, Маркушин ходил вокруг, поглядывая на рессоры и ворчал:
— Разве так грузят? Машина — не телега, — и принимался сам размещать ящики в кузове.
Потом он нырнул под машину, что-то ощупал там, постучал и опять забубнил:
— Нагрузят, точно верблюда. Рады стараться. А если лопнут рессоры?!
— Что, перегрузили? — встревожился сопровождающий — парень с расплывчатым круглым лицом, укутанный в огромный тулуп. Маркушин, прищурившись, покусал нижнюю губу, ударил каблуком в шину.
— А много еще?
— Три ящика.
— Ничего себе! — воскликнул Маркушин. — Хорошо еще не пять. Три, пожалуй, увезем.
Километров пятнадцать ехали сосновым бором. Дорога шла просекой; две темные глубокие колеи, разделенные белым гребнем, уползали змейками в даль серебристой дымки и внезапно исчезали за поворотом. По верхушкам стройных сосен изредка пробегал ветер, раскачивал их, и тогда меж деревьев и над просекой начинали метаться растрепанные снежные космы. Сухой колкий снег, словно тусклая металлическая стружка, кружился в воздухе и со звоном осыпался на капот и стекла кабины.
— В поле наверняка метет, а у меня цепи на колесах ненадежные, — проговорил вслух Маркушин.
Дремавший сопровождающий приоткрыл глаза и равнодушно промычал:
— Ничего, доедем, — и снова спрятал пухлый подбородок в шалевый кудлатый воротник тулупа.
— Доедешь, — недоброжелательно протянул Маркушин. — Видно, специалист по доезжанию.
Стиснув зубы и прижавшись грудью к баранке, Маркушин зорко поглядывал вперед.
Проехали лес, и ветер сразу со всех сторон навалился на машину, забил смотровое стекло снегом. «Дворник», до этого легко бегавший туда-сюда по стеклу, замедлил движение, тяжело, рывками сдвигая маленькие сугробики. Снег валил все гуще и гуще. Маркушин, ворчавший всю дорогу по разным мелочам, теперь молчал. Он весь собрался, напрягся, вытянув голову вперед и крепко обхватив руками баранку. Когда «дворник», не в силах сдвинуть к краю стекла толстый слой снега, спотыкался и начинал дрожать на месте, Маркушин останавливал грузовик, выскакивал из кабины и очищал стекло рукавицей.
