Мариус Габриэль - Маска времени

— Они хотят предупредить, что готовится новый государственный переворот, — переводила девочка, разглядывая на экране баллистическую ракету, которую везли куда-то через непроходимые лесные заросли. — Да, они так и сказали: если Запад не поможет нам инвестициями, мол, в России может установиться военная диктатура.

— И тогда человек, похожий на нашего с тобой генерала в кабинете, вновь окажется у власти?

— Возможно.

«Печально, конечно, но кто бы отважился вкладывать деньги в подобную страну», — пришло вдруг на ум Кейт. Экономика почти разрушена. Во всяком случае, она могла об этом судить по существованию черного рынка и организованной преступности.

Они продолжали свои прогулки но Петербургу, но Кейт уже была сыта по горло этим золоченым величием.

Девушка-переводчица, почувствовав состояние Кейт, на второй день предложила съездить в Петродворец, этот желто-белый огромный особняк, что царь выстроил для себя неподалеку от города, где золоченые статуи мирно расположились среди фонтанов и прудов. Но и здесь Кейт была словно не в своей тарелке и предпочитала гулять среди деревьев, подальше от этого напускного тщеславия.

К вечеру Кейт пожалела свою замухрышку-переводчицу, пригласила ее в номер и сделала девчонке небольшие подарки из своего гардероба: чулки, туфли, нижнее белье, юбки, блузки, жакеты. Девчонка была ошеломлена.

— Это всего лишь тряпки, — вежливо произнесла Кейт.

— Да, но какие дорогие, мадам!

— Ты заслужила их. Ведь ты так старалась, чтобы сделать мне приятное.

Затем Кейт подошла к бару, достала бутылку водки и два бокала.

— И, пожалуйста, не называй меня больше мадам. Мне кажется, мы можем уже обращаться друг к другу по имени.

Девушка благодарно улыбнулась в ответ.

— Петрушка. Меня зовут Петрушка.

— А меня Кейт. — Она протянула Петрушке бокал водки. — На здоровье, — сказала Кейт по-русски.

— На здоровье.

Теперь они сидели у окна, и девушка держала одной рукой бокал, а другой нежно гладила кучку подаренных тряпок, лежавших у нее на коленях. Затем она смущенно посмотрела на Кейт:

— У вас столько прекрасных вещей. Вы, должно быть, очень богаты.

— Нет. Я не богата. Просто красиво одеваться составляет часть моей работы.

— А кем вы работаете?

— В Америке я работаю в отеле. И где он находится?

— В Вейле, штат Колорадо.

Петрушкино лицо даже засветилось:

— Я кое-что слышала о Вейле.

— Неужели?

— Это место для горнолыжников, да?

Кейт кивнула в ответ.

— Должно быть, там прекрасно. Все голливудские звезды собираются в Вейле.

— Нет. Голливудские звезды предпочитают ехать в Аспен, — заметила Кейт с улыбкой. — Вейл скорее для семейного отдыха. Он не такой помпезный.

— Значит, для очень богатых семей, — не унималась Петрушка. — А ваш отель, должно быть, шикарный, да?

— Это хороший отель.

— Вы менеджер?

— Нет, директор. Один из двух.

Пожалуй, ее слишком давно нет на месте. Скоро День Благодарения,[8] и сезон уже начался из-за раннего снегопада. Кейт подумала и о том, что Дженнифер Прескотт, ее заместитель, начала, пожалуй, интриговать в ее отсутствие. Интересно, когда она вернется в отель, ей сразу сообщат об увольнении или все-таки оставят хоть какие-нибудь шансы?

— Вы замужем? — вновь спросила Петрушка.

— Нет. Сейчас уже нет.

— А дети есть?

— Дочь. Она репортер. Ведет журналистские расследования. Работает во Флориде. Сейчас, должно быть, где-то на Гаити берет у кого-то интервью.

— Господи! Какие же вы счастливые! — Водка развязала язык Петрушке. — Какая прекрасная у вас жизнь.

— Да, пожалуй, что так.

Но в душе Кейт не чувствовала себя счастливой. Интересно, а Анна, ее дочь, могла бы назвать свою жизнь прекрасной? Об этом они уже давно не разговаривали: о счастье, о смысле жизни.

Глаза Петрушки блестели:

— У вас должно быть много любовников.

— Не очень, — ответила Кейт сухо.

— Но, наверное, у вас есть кто-то особенный.

— Да. Есть.

Петрушка даже вспыхнула при этих словах:

— Он красив?

— Некоторым он нравится.

— А фотография есть?

— Да. Где-то была.

— Пожалуйста, покажите, — попросила девушка.

Кейт встала и направилась к чемодану, где после некоторых поисков нашла фотографию Кемпбелла Бринкмана в кожаной рамочке. Она передала снимок Петрушке. Та схватила снимок обеими руками и принялась жадно разглядывать.

— Он красив. Он очень красив. Он любит вас?

— Говорит, что да.

— Ну а вы, конечно, его обожаете?

— Не знаю.

Переводчица была обескуражена подобным ответом:

— Он что, плохой любовник?

Кейт рассмеялась от души:

— Нет. Он хороший любовник.

— Тогда почему вы его не любите?

Любопытство девочки не возмущало Кейт, хотя в каком-то смысле эти вопросы были шокирующими. Почему-то оказалось легко вот так запросто рассказывать постороннему человеку о вещах, о которых и самой-то подумать страшно. Кейт откинулась в кресле, и копна черных как смоль волос упала на спинку. Она закрыла глаза:

— Знаешь, я не сказала, что не люблю его. Я сказала, что просто не знаю.

— Если не знаете, значит, не любите, — категорично заметила Петрушка.

— Не все так просто.

— Любовь не знает сомнений, если она настоящая.

Кейт медленно открыла глаза:

— А с тобой подобное случалось, Петрушка?

Девочка отрицательно закачала головой:

— Нет. Но когда-нибудь произойдет.

Кейт посмотрела на девочку черными выразительными глазами и сказала:

— Надеюсь.

Через несколько лет ей будет пятьдесят. Иногда в ночной тиши во время бессонницы Кейт вспоминала о прожитых годах и видела их, как что-то бессмысленное, пустое, тщеславное, как этот позолоченный город. Как блуждание ребенка в игрушечном магазине, хватающего без разбору то одну, то другую игрушку, которые напоминают реальность, а на самом деле так далеки от нее. Богатство плоти и нищета духа — вот ее жизнь.

Кейт не хотела провести остаток жизни в этом позолоченном игрушечном магазине. Ей хотелось прикоснуться наконец к чему-то реальному, настоящему; она желала правды, правды о самой себе. Вот почему она не могла дать прямой ответ Кемпбеллу Бринкману: не хотелось превращать этого мужчину в еще одну игрушку. Значит, она его все-таки любила, чтобы понять хотя бы такую истину. Если Кейт и собиралась отдать себя Кемпбеллу, то зная в точности, кто же она и что отдает.

Кейт хотела правды и хотела ее так страстно, что подобного жгучего желания никакая Петрушка не смогла бы никогда понять.

Щеки Петрушки раскраснелись от водки:

— А тот, другой человек, о котором вы расспрашивали генерала, он кто?

— Тоже не знаю.

— Не знаете? Тогда зачем вы хотели узнать, что же с ним произошло? Зачем проделали такой долгий путь?

Кейт вновь наполнила бокал водкой:

— И этого я тоже не знаю. Петрушка пьяно улыбнулась в ответ:

— Это все ваша западная скрытность. Вы не хотите откровенно говорить о некоторых вещах и поэтому повторяете как заведенные: не знаю.

— Никакая это не скрытность. Я действительно не знаю.

Девушка наклонилась к Кейт:

— Смотрю я на вас и думаю: «Вы женщина, у которой есть все. Красота, деньги, образование, интеллект, вкус. И прежде всего — свобода наслаждаться всем этим». И мне не понятна ваша неопределенность.

— Пей, Петрушка. Завтра у нас трудный день, — ответила Кейт и сдержанно улыбнулась.

Ломовик ненавидел это место.

Оно вселяло в него ужас. Стены здесь были обиты сосной и отовсюду на Ломовика смотрели морды оленей, вепрей, серн, горных козлов, чучела орлов и неведомых животных из других стран, названий которых он даже не знал. Все эти рога, черепа, бивни, клыки, когти пугали Ломовика — казалось, они готовы были разорвать его плоть в любую минуту.

Но больше всего Ломовика выводила из себя морда огромного медведя с оскаленными зубами. Этот зверь внушал ему панический ужас, несмотря на то что он, Ломовик, должен был вроде бы спокойно относиться ко всей этой запыленной мертвечине. И все равно изо всех сил он старался избегать полного холодной ненависти взгляда стеклянных глаз. Он продолжал сидеть и ждать, пытаясь усмирить свое воображение и отогнать от себя все эти сцены, в которых медведь оживал и шел прямо на него.

За окнами был виден только лес, и больше ничего. Ломовик и Контроль всегда встречались здесь в конце недели. А все остальное время дом пустовал.

Чтобы успокоить себя, Ломовик начал вспоминать о своих подвигах прошлой ночью. Но даже приятные воспоминания о хорошо сделанной работе не могли погасить взгляд стеклянных глаз ужасного медведя. Услышав шум подъехавшего джипа-«мерседеса», Ломовик почувствовал облегчение.