Норберт Фрид - Картотека живых

Фрау Вирт сидела за рулем и качала головой, словно говоря: «Нет, нет!» Фриц по-мальчишески пожал плечами и крикнул:

— Это же всего-навсего дурацкие жиды!

Но Вирт не переставала качать головой.

«Негодяй, — испуганно думала она, — если он завтра же толком не объяснит мне всего этого, видеть его больше не желаю!»

— Achtung! — закричал часовой у ворот.

— Achtung! — прокатилось по лагерю.

— Achtung!

В лагерь вошел сам комендант, рапортфюрер герр Копиц.

У эсэсовца Копица был такой же низкий, унтер-офицерский чин, как у его закадычного дружка Дейбеля, — всего-навсего обершарфюрер, но по должности рапортфюрера он отвечал за весь лагерь. В отличие от стройного и даже щеголеватого Дейбеля Копиц в своем плохо сидящем обмундировании походил на неотесанного деревенского дядюшку. Фигура у него была нескладная, ноги короткие, широкие штанины гармошкой свисали на сапоги, зато рукава френча едва достигали запястья, открывая красные ручищи. Френч едва сходился на нем и, казалось, вот-вот лопнет по швам, шеи совсем не было, жирный подбородок и мощный затылок нависли на воротник. Дышал Копиц с трудом, сильно потел, особенно плешь под фуражкой. Изо рта у него торчала фарфоровая трубка с изображением оленя. Щеки у рапортфюрера были круглые, глаза маленькие, с хитринкой.

Благосклонно улыбнувшись, он взглянул на писаря Эриха, который со всех ног спешил к нему, и когда тот вместо обычного рапорта прозондировал почву неформальным «Доброе утро, герр рапортфюрер!», Копиц молча замигал и продолжал шагать.

Писарь семенил за ним в двух шагах и размышлял: что же такое случилось? Ранний приход коменданта ему очень не нравился. И чем больше этот толстяк улыбался, тем меньше доверял ему Эрих. Мысленно он с облегчением вздохнул, вспомнив, что, слава богу, своевременно припрятал бутылку шнапса в надежное место. Но все же писарь чувствовал себя неуверенно. С какой стати Копиц с утра заявился в лагерь? Почему он не подождал рапорта у себя в комендатуре, куда Эрих уже собирался, как обычно?

Копиц остановился у конторы.

— Выстроить на апельплаце весь лагерь, — приказал он Эриху. — Даю тебе десять минут сроку, Los!

— Что-нибудь случилось? — вырвалось у писаря.

— Молчать! — усмехнулся Копиц и мигнул. — Девять минут!

— У нас тут сплошь новички, герр рапортфюрер… разрешите доложить… Они совсем еще не знают порядков. Так быстро не выйдет…

— Замолчишь ты или нет! — рявкнул Копиц.

— Слушаюсь, — выпалил писарь и побежал к проминентским баракам. «Сволочь этакая! — думал он на бегу. — Не может без горячки. Это, по-твоему, концлагерь нового типа?» Он ворвался в барак и закричал:

— Achtung! — Проминенты еще валялись на нарах, ведь сегодня был объявлен нерабочий день. — На апельплац! Немедля на апельплац все до одного! Быстро!

Искушенные «старички» поняли, что писарь не переполошил бы их зря, и бросились к нему.

— А где ваши палки? — хрипел писарь. — Почему с голыми руками?

Палки? Проминенты переглянулись. Он сказал «палки»? Но писаря уже не было, он поднимал на ноги второй и третий проминентский бараки, потом послал ребят из первого барака в землянки первого ряда, приказав им немедля вывести на апельплац всех заключенных, слышите, всех! «Даю вам пять минут. Los!» Проминентов из двух других бараков он послал по остальным землянкам.

Кто-то побежал на кухню, где еще разгружали хлеб, и начал бить по рельсу и до хрипоты орать: «Все на апельплац! Передавайте дальше!»

Все на апельплац!

Рельс звенел, абладекоманда бросила работу у грузовика, конвойный Ян глядел во все глаза, чтобы в переполохе не стащили буханку хлеба. Фриц сделал фрау Вирт кислую мину: вот, мол, какие у нас порядочки — и тоже побежал, но не на апельплац — он ведь не какое-нибудь стадное животное. Он пробрался за кухню и оттуда осторожно приблизился к заднему окну конторы. Надо же выяснить из первоисточника, в чем дело.

«Волки» тем временем вбегали в бараки и выгоняли всех вон. «Привезли уже хлеб? Мы идем получать хлеб?» — спрашивали изголодавшиеся «мусульмане». «Волки» сперва не знали, что отвечать, но потом, заметив эту готовность бежать куда угодно за миражем еды, стали кричать:

— Да, да, выдают хлеб! Все на апельплац! Кто не явится немедля, ничего не получит!

Аврал достиг и лазарета.

— На апельплац, лекари! — заорал Карльхен, появляясь в дверях и размахивая палкой. — Вы — старички, что ж вы не помогаете гнать мусульман на перекличку?

— Сегодня день отдыха. И никаких палок, — сказал Оскар, стиснув зубы. «Неужто Эрих разыграл меня, или он действительно так поглупел, что попался на удочку нацистов, поверил им?»

Фриц заглянул в заднее окно конторы. Койки были пусты, одеяла наброшены кое-как, в конторе ни души. Фриц побежал к двери и чуть не столкнулся со старостой Хорстом, выбегавшим из конторы.

— Что тут такое творится, Хорст? — спросил Фриц, хватая старосту за рукав.

— Не знаю. Какая-то заваруха.

— Может быть, мы засыпались? Вчера…

— Не знаю, пусти! — грубо отрезал Хорст и побежал.

Фриц посмотрел ему вслед.

— Тебе позволили носить пижонские усики, но это не пошло тебе на пользу, — прошептал он злобно. — Ладно, я позабочусь о том, чтобы их поскорее опять сбрили.

Первыми на апельплац прибежали «мусульмане», за ними «волки». С палками в руках они стали наводить порядок. Раздалась команда: «По пяти стройся!» Никто не знал, что будет дальше, но на всякий случай люди были построены в шеренги, а затем в колонны из десяти или двадцати рядов.

Староста лагеря провел ногой на земле черту, где должна быть голова колонны. Карльхен и ребята из абладекоманды сразу смекнули, в чем дело, подбежали к нему и, расставив руки, заорали на «мусульман», показывая им, куда надо подойти.

— Эй, эй, шевелись, дерьмо!

Шеренги по пяти! Писарь выбежал из конторы и начал пересчитывать их. Пятьдесят человек, сто… «Стойте, не шевелитесь, не то…»

Пятьдесят, сто…

Из бараков, чуть не плача, выбегали последние «мусульмане», «волки» подгоняли их пинками. Из уборной выгнали человека, который даже не успел подтянуть штаны. Пятьдесят, сто…

— Проминенты, сюда! — орал староста Хорст. — А для лазарета закон не писан?

— Мы здесь, — пробурчал Оскар от лица своей пятерки — четырех врачей и санитара Пепи.

Теперь, видимо, весь лагерь, до одного человека, собрался на апельплаце. Писарь побежал обратно в контору и, заметив Фрица, крикнул ему:

— Hau ab! Становись в строй, иначе я ни за что не ручаюсь!

Фриц пожал плечами, пружинистой походкой подошел последним к группе «старичков» и стал в строй.

Писарь вошел в контору. За его столом сидел эсэсовец Копиц, карманным ножом отрезал ломтики хлеба и отправлял их в рот. Перед ним на промасленной бумаге лежала ливерная колбаса. В конторе никого не было. Эрих вытянулся в струнку. Толстяк Копиц продолжал жевать.

Писарь украдкой поглядел сначала в окно на апельплац — там, видимо, все было в порядке, — потом на лоснящийся подбородок Копица. Собравшись с духом, он кашлянул и опять вытянулся.

— Нагнал я на тебя страху, а? — ехидно покосился Копиц на писаря, сдирая зубами кожицу с колбасы.

— Точно так, герр рапортфюрер.

Эсэсовец довольно усмехнулся.

— Пришлось вас немного припугнуть, показать вам вот эту штуку… — он поднял кулак, но тотчас опустил его и опять взялся за хлеб. — Дело серьезное: к завтрашнему дню мы должны построить три новых барака и отхожее место и все это огородить. Поэтому я отменяю сегодня день отдыха и прочее. Шнапс у тебя есть?

Эрих и глазом не моргнул. Разве можно верить этому борову?

— Никак нет, герр рапортфюрер, — твердо ответил он.

— Куда ж ты годишься? — хихикнул Копиц, дожевывая колбасу. Организационная беспомощность. Вызови-ка сюда Фрица, он половчее тебя, у него всегда есть…

Секунду писарь колебался, потом шепнул:

— Можно не звать Фрица. Я вспомнил, что и у меня кое-что найдется…

Он кинулся за занавеску, порылся там и вернулся с бутылкой и рюмкой. Поставив их на стол, он отступил на три шага и прохрипел: «Прoзит! На здоровье!»

— Вот видишь, какие вы все! — громко рассмеялся Копиц. — Добром от вас ничего не добьешься, нужна плетка.

— Разрешите доложить, — осмелел писарь, — что я, собственно, всегда… Ведь вы, герр рапортфюрер, знаете…

— Ты не любишь Фрица, — смеялся Копии, — и не хотел дать ему возможность услужить мне.

— Я против него ничего не имею. Старший врач с ним не ладит, а не я. Фриц в очень хороших отношениях с обершарфюрером герром Дейбелем. Поэтому я с ним всегда настороже…

— Это еще что такое? Ты нас хочешь поссорить, писарь?

— Разве я посмел бы, герр рапортфюрер? От вас я ничего не таю, говорю, что думаю. Фриц меня именно потому и невзлюбил, что я ваш человек.