Генрих Гофман - Самолет подбит над целью
Парень забрался на сеновал и присел на корточки возле летчика. Надежда Ивановна рассказала ему о плане Георгия. По наивным, моргающим глазам Пузанка трудно было понять, как он это воспринял. Прошло немало времени, пока он заговорил, растягивая слова:
— Да ладно. Чего уж. Только лошадь усталая придет. Может, на завтра это дело отложим? — И вдруг оживился: — Завтра я вас мигом за Маныч доставлю.
— Ну, вы тут решайте вместе, а я посмотрю, чтобы не зашел кто случайно. — Надежда Ивановна спустилась вниз.
— А ты, Пузанок, не думаешь к своим пробираться? — Карлов пристально вглядывался в небритое лицо парня.
— Да где уж мне. Вот коли придут русские, тогда опять пойду воевать.
— Сам-то разве не русский?
— Почему же не русский? Русский я. А что?
— Да вот удивляюсь, как ты от слова «наши» отвык.
Парень исподлобья посмотрел на летчика.
— Ты когда-нибудь слышал, Пузанок, про нашествие Чингис-хана на Русь? Слышал про татарское иго? — спросил Георгий.
Парень замотал головой.
— Ханы уводили в рабство женщин, детей, грабили и жгли города, села. Так же, как сейчас гитлеровцы делают. Триста лет стонала тогда земля русская. Но поднялся народ наш, собрал силы и погнал ханов со своей земли. Вот и теперь — если все до одного поднимутся, если не будут такие, как ты, — окруженцы, — с презрением произнес Георгий это слово, — отсиживаться по хуторам и станицам да гнуть спину за кусок хлеба, покатится тогда фашист за Дон, за Днепр, а там и Висла, и Неман не за горами. Вот так-то, Пузанок. Стыдно тебе должно быть.
Приоткрыв рот, парень внимательно слушал.
— Правда ваша, пора к своим подаваться, — произнес он, отвернувшись. — Только с ребятами поговорить надо. Нас ведь четверо в этой станице перебиваются. Вместях сподручнее.
— Долго-то не задерживайся!
— Нет. Вот вас провожу, и соберемся. Ребята меня слушают. А Степан, тот сам уходить уговаривался, — сообщил Пузанок.
Вдруг до их слуха докатился громовой гул недальнего взрыва.
Пузанок вздрогнул, вскочил на ноги. Расширенные зрачки бег али по сторонам. Казалось, он искал место, куда можно прыгнуть, спрятаться от звуков, напоминающих грохот боя. В неудержимом паническом страхе парень закрыл руками лицо.
А когда, опустив руки, взглянул на летчика, в его глазах не было ничего человеческого. Потухшие, опустошенные глаза затравленного существа.
«Да... храбрость не рождается вместе с человеком, — подумал Георгий. — Нужна воля, чтобы победить трусость».
— Ты чего испугался, Пузанок? Окружение вспомнил? — спросил он.
— Да нет, я так, — стыдливо ответил парень.
— К своим-то не раздумал идти?
Пузанок промолчал.
— Не забудь, лошадь не распрягай, когда хозяин вернется, — сказал ему Георгий.
— Ладно, сделаю.
Пузанок ушел. Долго тянулось время. За день Карлов до мелочей продумал свой план. Когда наступили сумерки, Надежда Ивановна опять принесла ему поесть.
— Ну как, все приготовили? — спросил он у нее.
— По-моему, все. Веревок на пятерых хватит. У печки повесила черную шубу из овчины. Как зайдете, сразу направо будет. Под шубой валенки поставила. А вот шапку у хозяина придется отобрать.
— Ну и прекрасно!
— А что вы, Георгий Сергеевич, с Пузанком сделали?! Как будто подменили пария — веселый такой стал, весь вечер шутит, смеется.
— Вот как? Это хорошо. Значит, душа у него от тяжести избавилась... Ну, давайте попрощаемся, Надежда Ивановна. Не знаю, как и благодарить вас. — Георгий крепко пожал руку женщины.
* * *Хозяин вернулся поздно. Еще с саней крикнул вышедшему встречать его Пузанку:
— Завтра пораньше собирайся за сеном. Русские близко. Может, скоро придут — от сена-то нашего шиш останется.
«Идут наши, идут, — хотелось крикнуть летчику. — Эх, скорее бы добраться до них!»
Хозяин прошел в дом.
— Шкуру ему спасать надо, а он все о сене печется, — пробурчал Пузанок, как только зашел в сарай.
— Как там на улице, никого нет? — спросил у него Георгий.
— Вроде пусто, идите.
Георгий взял автомат, нащупал лестницу и спустился вниз. На улице было темно и безветренно. В тусклом пучке света, проникающего из окна дома, плавно опускались хлопья снега.
— Идите, а я тут останусь, покараулю, — сказал Пузанок.
Карлов поднялся на высокое крыльцо и, повесив автомат на шею, потянул ручку. Дверь открылась. Перед ним были темные сени, слева — узенькая светлая полоска от неплотно прикрытой двери.
— Пузанок, ты? — услышал он голос хозяина.
Георгий, распахнув дверь, вошел в комнату.
Хозяин сидел за столом и держал в руке большой ломоть хлеба. В длинных, висящих почти до подбородка усах путались хлебные крошки. При виде летчика его густые рыжеватые брови взлетели вверх, образовав на широком лбу множество складок. На какое-то мгновение он так и остался сидеть с полуоткрытым ртом.
Он с трудом проглотил хлеб и спросил:
— Ты откуда такой взялся, сокол ясный?
— С неба свалился! — произнес летчик. — Решил проведать, как поживаете.
Из-за печки вышла жена хозяина, не успевшая еще снять с головы серый шерстяной платок, а из другой комнаты — Надежда Ивановна. Лицо одной исказилось страхом, она поднесла к губам растопыренные согнутые пальцы; другая напряженно наблюдала за Карловым.
Георгий покосился на печь, увидел висевшую шубу и на полу под ней большие серые валенки.
— Вот что, хозяин. Зашел я ненадолго, не бойся. Хочу поменять у тебя меховой комбинезон и унты на шубу и на валенки. Как мыслишь — стоит?
— Стоить-то стоит, да куда с этим сунешься, заберут ведь сразу, — как бы прикидывая, медленно протянул хозяин и почесал затылок. — «На ловца и зверь бежит», — подумал он.
Дело в том, что, побывав у сына, хозяин узнал о тяжелом положении немцев под Сталинградом, Сын рассказал ему, что уже идет эвакуация тыловых учреждений, что по железной дороге проходит много санитарных поездов, набитых ранеными. Старик понял — на днях немцев выметут из этих мест. Сын намеревался уйти с ними.
Всю обратную дорогу старик мучительно думал, как он будет оправдываться перед советской властью за то, что сын служил в полиции, за то, что сам он жил в дружбе с гитлеровцами.
«А коли спрятать, спасти этого летчика? Конечно, так и сделаю», — мигом решил он, и лицо его засияло приветливой улыбкой.
— Что же ты стоишь? Проходи, садись, коли зашел, — пригласил хозяин. — Только в гости-то с оружием не ходят. — И тут же спросил: — Как там, далеко ли наши? Скоро придут-то?
— А ты что, заждался? — усмехнулся Георгий и, всматриваясь в старика, старался уловить его ускользающий взгляд. «Хитрит, предаст», — подумал летчик.
— Дня через три-четыре будут здесь, — обманул он.
Хозяин неестественно оживился:
— Вот это хорошо! На это время можешь у меня спрятаться, не выдам. У меня тут живет один окруженец, не жалуется. Да вот с Ленинграда эвакуирована, — хозяин, ища поддержки, обернулся к Надежде Ивановне.
— Шубу-то с валенками давай пока, — сказал Георгий.
— Да ты садись, раздевайся. А шуба... вон она, у печки висит, и валенки как раз около. Небось хороши будут?
Карлов пододвинул к двери табурет, снял унты и начал стягивать комбинезон. Автомат он предусмотрительно поставил к стене рядом с дверью.
Хозяин внимательно разглядывал орден Красной Звезды и два кубика в петлицах на гимнастерке летчика. «Командира, орденоносца спасу. Обязательно должны оправдать»,
— А ты, мил человек, подтвердишь, когда наши придут, что я тебя от немцев прятал? — спросил он.
Георгию все стало ясно. «Мной спасаешься? Убить тебя мало, шкура продажная, — подумал он. — Ну да ладно, наши скоро разберутся».
— Как же, приду к своим и сразу сообщу командованию, кто меня выручил. У нас за спасение людей даже ордена дают.
— И чего тебе так торопиться? Еще поймают. Прячься у меня в сарае. Кормить буду, — пообещал хозяин. — До меня никто не сунется, а немчуры проклятой нету поблизости. — Он нарочито зло выругал оккупантов.
— Да нет уж, пойду, — отозвался Георгий, надевая на себя старую, заплатанную шубу.
— Мать, дай-ка ему мой треух, — крикнул хозяин.
— Вы меня на лошади через Маныч перевезете, а дальше я сам пойду.
— Лошадь-то вся в мыле, я ведь только приехал, — принялся объяснять хозяин. — Пересиди хотя до завтрашней ночи на сеновале, завтра тебя мой парень отвезет.
Карлов задумался. Действительно, на уставшей лошади далеко не уедешь...
По разговорам хозяина с Пузанком он понял, что мужик этот из тех кулаков, которые больше жизни дорожат своей собственностью. «Это мое», — самодовольно говорят такие, окидывая жадным взглядом скошенную траву. «Это моя», — говорят они, похлопывая по спине упитанную лошадь или корову.
