Игорь Шелест - Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.
— Значит, в состоянии этой «прозрачности мысли» лётчик мгновенно решил не катапультироваться, а идти на посадку!.. Малейший просчёт стоил бы ему жизни?..
— Просчёта не было: только успел вывести из второго разворота, как под колёсами оказалась бетонка.
— Все ЭВМ не смогли бы так быстро и с такой точностью решить эту задачу! — пробормотал Майков.
* * *В зале электронного моделирования окна оказались зашторенными, и Стремнин, войдя, даже чуть замер в нерешительности, но тут на противоположной стене в отдалении вспыхнул экран, и на нём появилось яркое изображение взлётной полосы с белой осевой линией по серому фону бетонных плит, с сочной зеленью травы по бокам, как бы постепенно сжимающей бетонку, чтобы где-то там, в далёкой перспективе за горизонтом, свести её в одну точку. Стремнин осторожно двинулся вперёд к пульту, различив чуть подсвеченный снизу профиль ведущего инженера Майкова — шевелюру, покатый лоб, выразительный подбородок. Подойдя к столу, сказал тихо: «Привет!» — снял со штатива наушники, приложил один к уху. Глаза немного привыкли к темноте и различили слева заострённый нос сверхзвукового самолёта, устремлённый к экрану, остекление фонаря и ступеньки приставной лестницы у кабины лётчика. Сквозь стекло фонаря просматривались заголовник кресла и белый шар — шлем-каска. В наушнике послышалось шуршанье, будто зашевелился кузнечик в спичечном коробке, и тут же раздался голос Майкова:
— Итак, Хасан, как говорили: подъем носового колеса на скорости 260. Отрываясь, будь начеку; с поперечным управлением у нас пока не сахар… Понимаешь, мне хочется набрать побольше экспериментальных точек для оценки влияния различных факторов на поперечную управляемость… Ну что, понеслись?
Хасан хмуро буркнул:
— Прошу взлёт!
— Взлёт разрешаю.
В прижатом к уху наушнике Стремнин услышал нарастающий свист турбины, а на экране ожила взлётная полоса. Дрогнув, она двинулась на зрителя, как в кино при отправлении поезда начинает надвигаться на машиниста полотно железной дороги. Через две-три секунды от шмыгающих под брюхо самолёта плит рябит в глазах. Ещё немного, и они уже размываются в серую гладь бешено набегающей «бетонки», как бы рассечённой надвое белой осевой линией. Ещё быстрей, ещё, ещё. На форсаже фырчит турбина. «Пожалуй, пора», — думает Стремнин и видит, как нос-пика, слегка качнувшись, приподнимается, перекрывая собой часть экрана. Сильно резонирующий гул меняет тональность, и полоса очень естественно начинает уходить вниз. «Полнейший эффект взлёта!» — всякий раз успевает восхититься Сергей и в следующий момент вдруг видит, как резко качнулась машина, будто влепило в крыло снарядом… Бросок влево, вправо, острее, резче. Даже в жар бросило от неожиданности. «Бетонка» вздыбилась вертикально и опрокинулась навзничь. Экран вспыхнул световой кляксой и погас. Вмиг воцарилась тишина.
Несколько секунд — ни шороха, ни звука, потом спокойный голос Майкова:
— Увы, Хасан, пока не получилось, «Икс» опять «разбился»… Убери РУД[3] и посиди чуток в кабине, мы изменим слегка соотношения моментов.
— Постой, Юрик, пусть попробует Серёга, мне покурить охота!
— Ну что с тобой делать, кури.
Хасан с шумом сдвинул назад фонарь и легко перемахнул из кабины на стремянку.
— Ой, шило, Юрик, шило!.. Не хотелось бы, чтоб будущий «иксик» оказался таким бесом! — Сняв шлем-каску, Хасан пригладил пятернёй короткие волосы и сбежал по ступеням.
— Хочешь верь, хочешь нет: только подумал шевельнуть ручку вбок, а он брык на лопатки!..
Принимая у Хасана шлем, Стремнин взглянул на Майкова:
— Может, «загрубишь» сперва разочка в три?
— В десять!.. Я что говорил? — подхватывает Хасан.
Майков, торопливо записывая, качает головой:
— Позвольте мне, товарищи лётчики, действовать по программе: Сергей, тебе тоже придётся, так сказать в качестве базовой линии, испробовать это крайне неприятное соотношение, а потом начнём «загрублять».
Стремнин, надев каску и взбежав по стремянке, с привычным ощущением нахлынувшего удовольствия окинул взглядом кабину. Усаживаясь в кресло и подтягивая плечевые ремни, поймал себя на мысли: вот и забрался всего лишь в стенд-имитатор, воспроизводящий кабину будущего «Икса», а чувствует тот особенный наплыв сил, радостную приподнятость, будто на самом деле предстоит взлёт. Осмотрев все приборы, положения рычагов и тумблеров, присоединил шнур шлема к штепсельному разъёму и сказал;
— Готов.
Майков счёл нужным задание повторить.
— Значит, так, поднимешь носовое колесо на двухстах шестидесяти. Когда станешь уходить от земли, попробуй чуть накренить машину и тут же успокоить. Не получится — не страшно: будем иметь и твою первую экспериментальную точку.
— Разрешите взлёт?
— Разрешаю.
И снова засветился экран. Ось полосы, видимая через переднее стекло, теперь простиралась точнёхонько перед остриём носа. Слыша, как нарастает свист имитатора турбины, Сергей плавно вывел рычаг управления двигателем до упора вперёд. Стыки плит помчались на него, замельтешили, размылись в общую серую гладь, будто заглатываемую «клювом» машины. Совсем уж зло урчит турбина. Глядя вперёд на полосу, Сергей не упускает из поля зрения и стрелку указателя скорости. Вздрагивая, она склоняется за индекс 200… Вот уже 260! Сергей берет ручку на себя… Нос-игла вздыбливается, полоса под ним уходит вниз. Сергей пробует чуть накренить самолёт и тут же ощущает, как, будто передразнивая его, машина резко шарахается в одну, другую сторону… Он быстро парирует движением ручки и… видит, как полоса вздыбливается и разметается яркой вспышкой на экране… «Все!»
Несколько секунд Сергей сидит недвижно, а когда экран освещается снова, отображая неподвижную взлётную полосу, отбрасывает назад с плеч ремни, открывает фонарь и выбирается из кабины. Сходя вниз, видит голубые с белым блоки ЭВМ, свет лампочек, Майкова за пультом управления, уставившегося на него заинтересованно, возле Майкова двух девушек в белых халатах. Сергей снимает с себя шлем-каску:
— Юрий Антонович, и я, как видно, в канатоходцы не гожусь!
Направляясь к стулу, Сергей замечает беззвучно смеющегося Хасана. Возвращая ему шлем, Сергей качает головой:
— Ну чего ржёшь, чего?.. Ничем не хуже тебя… И вообще, какого рожна ты все держишься за щеку?
— Зуб болит, Серёга… Спасу нет!
— Не так уж, видно, и болит, если к врачу на аркане тебя не затащишь. — И уже глядя на Майкова: — Юрий Антонович, нужно «загрубить» элероны и уменьшить сдвиг фаз. Честно скажу: подобной дикости в поперечном управлении и представить себе не мог!
— Да ведь на то мы и исследователи, чтоб уметь докопаться, что на что и в какой степени влияет. Вот сейчас подкорректируем немного, и эм икс бета будет получше[4]. Галя, Вика, приведите коэффициенты в соответствие второму пункту, — бросает Майков лаборанткам.
Проходит несколько минут, часы бьют полпервого, Хасан не выдерживает:
— Хватит тянуть резину! Экспериментальный кролик жрать хочет!
Майков бросает досадливый взгляд на настенные часы:
— Хасанчик, потерпи, браток, давай «иксанем» ещё по разочку?.. Как, Сергей, ты?
— А?.. Да, да, конечно, конечно, — кивает Стремнин.
— Ладно, готово у вас? — Хасан надевает шлем. Майков торопит одну из девушек:
— Галя, ну как там у вас?
— Сейчас будет готово.
Хасан лезет в кабину, сдвигает на себя фонарь. Майков спрашивает опять:
— Галя, как?..
— Все готово, Юрий Антонович.
— Можно начинать, Хасан. Делай все так же. Теперь будет получше. Давай.
— Прошу взлёт.
— Взлёт разрешаю.
— Понеслись!
* * *Часы бьют половину второго. Майков опять недовольно косится на них:
— Ладно, давайте прервёмся на обед.
Он стаскивает с себя белый халат и вслед за лётчиками идёт к выходу. Стремнин в ладно сидящем сером костюме, подчёркивающем и его хороший рост, и стройность. Майков подумал, что лицо его могло бы показаться красивым, не будь на нём этой печати озабоченности. Хасан ростом поменьше, в коричневой кожаной куртке, подвижный, смуглолицый, то и дело прикладывает к щеке ладонь. Майков поинтересовался:
— Ты, Хасанчик, будто все пригорюниваешься?
— Зуб болит, окаянный!
— К врачу бы?
— Тю-ию, — с присвистом отмахивается Хасан, — жуть боюсь, когда сверлят!
Не успел Стремнин прикрыть за собой дверь, как лаборатория наполнилась звучанием симфоджаза. Девушки-лаборантки преобразились. Халаты сброшены. Смотрясь в зеркальце, одна вскакивает:
— Кошмар!.. До сих пор дрожу, как малярик… Галка! Если б ты знала… я просто влюблена в Стремнина!
Галя удивлённо хлопает ресницами:
— Да что ты, дура, он же старый!
— Все равно, хоть ему и тридцать… он настоящий мужчина. Помани он, я поползла бы за ним…
