Николай Томан - Подступы к «Неприступному»
— Так вы, значит, еврей? — произносит он наконец скорее удивленным, чем возмущенным голосом.
Огинский молчит, с ужасом чувствуя, как лоб его покрывается испариной.
— Хорошую же шуточку вы со мной сыграли, — не дождавшись его ответа, продолжает Фогт. Он говорит теперь с Огинским по-немецки, нормальным человеческим языком, а не тем ломаным, похожим на издевательство над русской речью, каким гауптштурмфюрер изъясняется обычно с пленными. — Мало того, что вы скрыли свою национальность, вы еще втянули меня в эту авантюру с детонацией минных полей. Почему молчите?
А Огинский все еще не произносит ни слова, будто потерял дар речи. Но не от страха. Просто ненависть к этой скотине парализовала вдруг его. Если бы речь шла только о нем, Огинском, лучшим его ответом был бы, конечно, плевок в рожу этому фашисту.
— Почему скрыли свое еврейское происхождение, я вас спрашиваю? — повышает голос Фогт. — Почему числитесь по документам русским?
— Потому что мой отец действительно русский, — произносит наконец Огинский, понимая, что не имеет права давать волю своим чувствам. Ведь его судьба тесно связана с судьбою его товарищей.
— А мать? Мать ведь у вас еврейка!
— Да, моя мать еврейка, — спокойно подтверждает Огинский, — но по законам нашей страны сын может считать своей национальностью национальность любого из своих родителей.
— Законы вашей страны не распространяются, однако, на Германию! — уже орет взбешенный гауптштурмфюрер. — А по нашим, немецким, законам вы считались бы евреем даже в том случае, если бы в вашем роду еврейкой была одна только ваша прабабушка. Вы понимаете теперь, в какое положение ставите меня перед моим начальством? Как я им объясню, что доверился еврею?
— А русским вы разве больше верите?
— Не острите, черт вас побери! — гаркнул Фогт и с остервенением замахнулся на Огинского, но тут же опустил руку.
Потом, успокоившись немного, продолжал:
— Надеюсь, вы понимаете, что будет с вами, если я отправлю вас в Освенцим? Но я не сделаю этого, а дам вам возможность завершить ваш эксперимент и даже обещаю никому не сообщать о вашей национальности. Я понимаю, у вас есть основание не верить моему обещанию, но пока я могу подкрепить его только тем, что сегодня же удалю из лагеря старшего лейтенанта Сердюка и унтер-фельдфебеля Крауза. И тогда, кроме меня, не останется тут ни одного человека, знающего, что вы еврей. Сердюка я отправлю в Майданек — это все равно что на тот свет. А Крауза — на фронт. Это тоже почти на тот свет. Но вы должны обещать мне, что осуществите свой эксперимент не позже десятого августа.
— Если доктор Штрейт привезет мне все необходимое, я надеюсь добиться успеха к этому числу, — обещает Огинский. — А может быть, даже и раньше.
Поздно вечером Огинский чуть слышно шепчется с Бурсовым, лежа на нарах в лагерном бараке.
— Но откуда же узнал Сердюк, что мать у вас еврейка? — спрашивает его Бурсов.
— Мы ведь с ним земляки, и не только из одного города, но и с одной улицы, так что он мог это знать. А у Сердюка Крауз выпытал это побоями, конечно…
— Ах какой вы добренький, Евгений Александрович! — возмущается Бурсов. — Еще и оправдание ему ищете. Если Фогт действительно отправит его в Майданек, в чем я нисколько не сомневаюсь, это будет для него в самый раз.
— А Крауза он тоже отошлет куда-нибудь?
— Непременно. И может быть, действительно на фронт. Я не удивлюсь даже, если с Краузом произойдет «несчастный случай". Он слишком много знает о Фогте, чтобы гауптштурмфюрер не мечтал о таком случае.
…Ночью они просыпаются от глухого взрыва.
— Что такое? — спрашивает Бурсов. — Опять партизаны?
— Едва ли, — отзывается Огинский. — Похоже, что подорвался кто-то на минном поле. Думается мне даже, что это сбылось ваше пророчество.
Утром действительно становится известно, что унтер-фельдфебель Крауз, будучи в нетрезвом состоянии, подорвался ночью на минном поле. Известие это мало кого удивило, ибо все знали, что Крауз любил выпить и частенько перебирал. А подорваться на мине тоже было не мудрено, так как вокруг все тщательно заминировано.
— Туда ему, собаке, и дорога, — облегченно вздохнули военнопленные.
Не особенно горюют о нем и немцы. Немало и им попортил он крови.
Еще один сюрприз Азарова
Капитан Фогт теперь почти все время торчит то в монтажном отделении минных мастерских, то у минного поля во время его обстрела. В такой обстановке Огинскому и Бурсову стоит большого труда передавать своим помощникам те вещества, которые необходимы для изготовления пластичной взрывчатки. Однако, несмотря на все эти затруднения, Огинский по ночам в укромном уголке барака уже составляет смесь. А утром Азаров незаметно забирает приготовленную им тестообразную массу и надежно прячет в специально сооруженном тайнике. О местонахождении тайника знают, кроме него, лишь Огинский и Бурсов.
А капитан Фогт все подстегивает Огинского и Бурсова. Он говорит теперь с ними только по-немецки, не употребляя больше того ломаного русского языка, которым любил щегольнуть прежде. С лица его все эти дни почти не сходит озабоченное выражение.
Переменился и доктор Штрейт. Кажется, даже еще больше похудел.
— Торопитесь, торопитесь, господа, — то и дело приговаривает он, посматривая почему-то на часы. — До десятого осталось всего четыре дня.
Чтобы хоть немного успокоить его, а особенно Фогта, Огинский решает посоветоваться с Бурсовым.
— Надо бы создать каким-нибудь образом впечатление проблеска в наших экспериментах.
— Я тоже подумываю об этом, — понимающе кивает головой Бурсов. — Есть даже одна идея. С помощью детонирующих шнуров мы выведем капсюли-детонаторы нескольких мин на поверхность минного поля и замаскируем их. При обстреле эти капсюли должны сработать от попадания в них не только осколков, но и комьев земли. Тогда создастся впечатление, что произошла наконец детонация некоторых мин при артиллерийском обстреле.
— Ну что ж, давайте попробуем, — соглашается Огинский. — Займитесь только этим лично.
В тот же день они пробуют осуществить предложенный Бурсовым трюк. И он им удается. После одного из залпов минометной батареи лейтенанта Менцеля взрываются шесть зарытых в землю инженерных мин.
Капитан Фогт в восторге. Он одобрительно хлопает Огинского по плечу и снова переходит на русский язык:
— О, вы, я вижу, есть настоящий русский молодчина! Этот первый удача должен вас окрылать… Примите мой горячий поздравлений!
А лейтенант Азаров в это время получает задание от унтер-шарфюрера Шварценбаха, заменившего Крауза, отремонтировать лагерные помещения. И в первую очередь лагерные ворота, сложенные из грубо отесанных камней, скрепленных бетоном. Они представляют собой две колонны, перекрытые в верхней части рельсами, на которых находится пулеметная площадка с навесом. У основания этой площадки к одному из рельсов прикреплен проволокой чугунный орел с широко распростертыми крыльями и черной свастикой в когтях.
С наружной стороны в колоннах ворот выкрошился цемент, образовав пустоты между неплотно прилегающими друг к другу камнями. Новый помощник коменданта лагеря возмущенно тычет в них пальцем:
— Безобразие! Этот Крауз только пьянствовал и совсем не следил за порядком. Немедленно все замазать!
— Слушаюсь, господин унтер-офицер. Все будет сделано! Сам займусь этим, — заверяет его Азаров.
В его распоряжении находятся трое дневальных, но он поручает им лишь приготовить цементный раствор. Потом сам тщательно перемешивает его и с помощью двух старших лейтенантов подтаскивает к воротам лагеря.
— Ну все. Теперь я сам, — говорит он своим помощникам и отправляет их на другую работу.
А вечером, когда майор Огинский и подполковник Бурсов возвращаются в лагерь, он выбирает удобный момент и взволнованно докладывает Бурсову:
— В ваше отсутствие, товарищ подполковник, я отремонтировал ворота…
— Да уж я обратил внимание, как здорово подновили вы фасад нашей тюрьмы, — усмехается Бурсов, недоумевая, однако, зачем понадобилось Азарову докладывать об этом, да еще с таким волнением.
— Старался изо всех сил! — самодовольно улыбается Азаров, с трудом переводя дух. — И между прочим, товарищ подполковник, я в ту дыру, что была в левой колонне ворот, замуровал пластичную взрывчатку. Она у меня заблаговременно в ящике под раствором цемента была припасена. Нельзя же упустить такой случай…
Теперь только понимает наконец Бурсов причину волнения Азарова. Случай действительно был редчайший, и лейтенант не упустил возможности им воспользоваться.
— А как же мы теперь капсюли к ней прикрепим? — озабоченно спрашивает подполковник.
